Когда-то — очень давно, в жизни, которую иметь ему и не следовало вовсе, — отец сказал матери, смотря на Райнхарда с гордостью: «Вот вырастет — у всех девчонок сердца украдёт».
Что ж.
— Верни! — полукричит-полухрипит-полурычит Регулус, поняв, что случилось, загнанный зверь.
Райнхард трогает свою грудную клетку: в ней тяжесть, с которой удвоились его грехи. Он чувствует, как между рёбер пульсируют сосуды, качая живую кровь, как стягивается недавно сросшаяся плоть, как бьётся сдавленное сердце под весом чужого — решительно, отрывисто, сильно. Тело Святого Меча, верное всегда хранению его жизни, пытается раздавить вторженца, как тело обычного человека — ему вдруг с острой тоской вспоминается Феликс, — давит болезнь.
Райнхард не позволяет. Даёт чужому сердцу укрыться меж лёгких, защититься им, как стеной, пустить в него артериями и венами корни. Такова судьба, мысленно увещевает он своё тело.
(Ему представляются маленькие птицы, похожие больше на злые взъерошенные шарики перьев, бьющиеся бесцельно крыльями о прутья клетки.)
Достаточно крови, он думает шёпотом и ужасается с самого себя.
Все смотрят на него в ужасе.
— Простите, — говорит он слабо.
Время стучит у него в крови.
— Верни, а? — ноет Регулус на ухо; Райнхард не дёргается. — Ну к чему тебе оно, в самом деле? Ни к чему же. Что, у Святых Меча своих сердец нет? Это нечестно. Это не твоё. Твоя помощь не требуется, спасибо большое! Нельзя так с людьми, ты в курсе? Это жадность попросту. Ты думаешь, ты можешь просто взять и привязать к себе человека против его воли? Это что такое вообще? Это принудительный брак. Какое у тебя на это есть право. Это не твоё. Это не твоё!
Райнхард ощущает его присутствие за плечом, холодная плоть, выплёскивающееся кипятком чувство. Если сосредоточится, он может ощутить его тело в своём: неровный ритм сердца — птица, рождённая с одним крылом меньше другого, — неуютность в собственной коже, дрожь в мышцах, ком между лёгких.
Он на него не смотрит. Внизу — спуститься по холму и выйти из леса, — стоит деревня, он чувствует в ней человеческую жизнь. Регулус, должно быть, тоже — связь между ними натягивается дрожащей жилой, — но у Райнхарда в кармане есть письменное разрешение от рыцарей, в памяти — обещание товарищам, провожавших его с лицами белыми-белыми, а в где-то внутри, в самом естестве — благословение от судьбы: не спускать взгляда с Архиепископа Жадности, врага человечества.
Враг человечества, герой человечества, монструозное сердце — слияние двух. Райнхарду почти смешно.
— Прости, — говорит он со вздохом.
Время трепещется у него крови напуганной птицей.
— Верни, — выдавливает Регулус утробно, вцепившись пальцами в край его рукава. — Верни.
Райнхард осторожно, в жалкой и нелепой попытке сочувствия похлопывает его по пальцам. Регулус отдёргивает руку, как от огня. Его нижняя губа дрожит, по лицу распространяются розовые пятна.
Райнхард кивает понимающе. Он рушит всё, до чего касается, а а чужого сердца он касается всем собой.
— Прости, — говорит он.
Время кипит у него в крови и умоляет остановить его.