Милуоки, штат Висконсин

Июнь, 2017 год

***

Июнь в этом году выдался холодным и дождливым. Хмурое небо, по-осеннему низкое и тяжелое, уже вторую неделю божьим гневом нависало над пригородом Милуоки. Несколько дней назад по всему штату было объявлено штормовое предупреждение. И это был уже пятый случай за последние три месяца, когда на город обрушивался ураган сокрушительной мощи, оставлявший после себя разрушенные дома, выкорчеванные деревья и сломанные жизни. Казалось, мертвый Бог за две с лишним тысячи лет попросту устал впустую истекать кровью на кресте и решил покончить со всеми смертными разом.

Вот и отец Гарольд говорил о том же, как всегда выступая с богословской беседой перед началом занятий.

Впрочем, Арэй почти не слушал его. Полуприкрыв веки, он думал о том, что за последние сто лет на земле случилось больше глобальных природных, техногенных и социальных катастроф, чем за все две тысячи лет в целом.

Извержения вулканов, землетрясения, цунами, наводнения, озоновые дыры, резкое вымирание отдельных видов организмов, революции, войны, террористические акты... все это сыпалось на многомиллиардное человечество как проказа или чума. Планета пыталась уничтожить чудовищ, которых сама же и породила, пыталась замедлить стремительный рост научно-технического и информационного прогресса, из-за которого страдала сама природа, дающая жизнь всему сущему. Но люди, вопреки всем бедствиям, оказались неистребимым видом. Они как паразиты намертво вцепились в подыхающий организм, иссушивая его, уничтожая вместе с собой и, что самое страшное, совершенно этого не замечая.

За окном, словно в подтверждение слов о Биче Господнем, сверкали молнии. Огненными мечами низвергались они на землю, чтобы поразить несовершенное и создать идеальное. Рокот грома жутким гласом провидения вторил священнику, сотрясая воздух, заставляя стекла звенеть в оконной раме, как бы напоминая, что именно гроза дала людям знание, как создать из песка это истинное чудо. И еще напоминая о том, что человек ни разу за всё время своего существования на этой планете не создал ничего, руководствуясь собственными знаниями. Все знания были даны ему природой, но, к сожалению, были использованы не по назначению; не во благо, а во вред.

Класс застыл... оцепенел, внимая речам немолодого уже, умудренного опытом мужчины, который воздел руки к потолку и потрясал ими, пытаясь донести до юных умов, в какой заднице они оказались благодаря своим неблагодарным предкам. Двадцать юношей, напичканных сильными психотропами, раскачивались в такт словам и жестам священника, издавая при этом какое-то странное гудение, которое походило на жужжание роя несмелых и очень ограниченных пчел.

Арэй же сидел и смотрел за спину святого отца, приветливо улыбаясь протянувшему к нему длани Иисусу, которой звал подняться над бренным и пойти за ним в ореол света, в его блаженную Парадизландию. И только голос матери из глубокого подсознания твердил парню, что он не обязан слушать никого, кроме неё, и должен оставаться на месте, пока она не придет и не скажет, что делать дальше.

Окончив свою речь на высокой торжественной ноте, отец Гарольд взял в руки библию и открыл её на странице с ярко-красной закладкой. Но прежде чем приступить к чтению, он жестом попросил мальчишек смиренно склонить головы и перекрестил их со словами:

- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.*

- Amen! - хором отозвался класс.

Но голоса Арэя не было среди других. Он как всегда читал молитву одними губами, зная, что ему влетит за это, но упрямо отказываясь произносить вслух слова мертвого языка.

Отец Гарольд, по своему обыкновению, сделал вид, что не заметил выходку непокорного ученика и улыбнулся юношам. Арэй же продолжал любоваться Иисусом, а тот всё настойчивее требовал идти с ним, пока еще была возможность сбежать от Истинного Бога, который мог явиться миру в любое мгновение.

- Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen.** - Проговорил священник торжественно, и класс повторил за ним.

Иисус же нахмурился, склонив голову к левому плечу, и задумчиво почесал бороду. Ему не нравилось то, что он слышал. Еще бы, он ведь был евреем и не совсем понимал, почему его прославляют на латыни. Да и саму латынь, он, вероятно, не понимал. А вот Арэй понимал, и то, что он слышал, не нравилось ему вдвойне. Ибо слова старой молитвы в яростных раскатах грома были больше похожи на заклинания обезумевшего некроманта, пытающегося воскресить мертвеца.

И, кажется, у отца Гарольда это получалось…

Где-то там за окном, за спиной священника, за спиной Иисуса, прямо в эпицентре бушующей грозы росло нечто гигантское. Черная туча пульсировала словно в родильных спазмах. Арэй слышал ее агонизирующие стоны, полные боли. И с ужасом наблюдал, как она исторгает из себя клубящуюся вязкую субстанцию, провисающую над землей как сотканный из изначальной тьмы кокон.

Что-то таилось внутри. Что-то живое. Что-то, что несло погибель всему сущему. Арэй чувствовал, как всё вокруг субстанции пропитывается всепоглощающей яростью. Как каждый дюйм пространства озаряется кровавыми всполохами, наполняясь безумной жаждой уничтожить тех, кто осмелился призвать, кто осмелился вырвать из извечного сна саму суть бытия.

- Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium.***

От грохота небесных барабанов задребезжали стекла, и в тот же миг небо озарилось очередной вспышкой молнии. В ярких сполохах природного электричества было отчетливо видно, как длинные черные иглы вспороли кокон, прорезая плотную материю и высвобождая из плена вечности истинного Бога.

Тонкие узловатые пальцы разрывали стенки кокона. Острые когти кромсали кожистые складки, превращая колыбель силы в лохмотья старой нищенки.

Бог ревел!

Бог был недоволен тем, что его призвали. Бог был зол на мелких человечишек за то, что они посмели воззвать к нему, вырвав его из сладких объятий забвения.

Иисус, проследив за взглядом округлившихся глаз Арэя, печально ему улыбнулся и кивнул. Но грусть и сострадание на лице божьего сына продержались недолго. Мгновение! и вспышка озарила фигуру мужчины, давным-давно умершего за грехи человеческие. Десятки прожекторов были направлены на него, выжигая на бледной коже слова древних молитв, которые пузырились и чернели, обугливаясь в мгновение ока. По микрофону, зажатому в пробитой насквозь ладони, стекали струйки крови, но Иисус не замечал этого и, растягивая слова как ведущий ток-шоу, говорил:

- Да, дамы и господа, это именно ОН! Отец всего Сущего, Творец Неба и Земли, всего видимого и невидимого… Единый, Всемогущий Бо-о-ог!

Пробирающий до дрожи хохот ворвался в класс вместе с громом. И с лица Иисуса исчезла улыбка. Взгляд его серых глаз стал безумным, затравленным, а губы исказились в гримасе боли.

- Звали? Получите! - выплюнул он и, обреченно смежив веки, отбросил микрофон в сторону.

Существо, представшее перед Арэем, мало напоминало милого и доброго старичка, коего описывали в книгах. Синекожий монстр с шестью руками и четырьмя ногами выпрямился, сбрасывая с себя послед, и огляделся по сторонам. Его отторгающая красота, заключенная в рамки не доведенного до совершенства идеала, поражала и пугала одновременно. В каждой длани Единого Бога был зажат один из символов мирового господства: увесистый молот, подернутый мерцающей электричеством сеткой; огромная молния; крест; меч; анкх; пшеничный колос. Эти предметы то и дело сменяли друг друга, и на четвертой метаморфозе Арэй уже не мог различить, что именно монстр держал в руках. Впрочем, стоило только чудовищу обернуться на звук всё еще прославляющих его голосов и явить жалким смертным свой лик, как Арэя начал бить озноб. Символы власти потеряли свое значение, едва парень увидел огромные бивни, прорезающие кожу над верхней губой оскалившегося в звериной усмешке рта. Острые зубы, похожие на иглы ежа, сверкнули в ярких всполохах молнии. Но больше всего пугало то, что у монстра не было ни глаз, ни носа, а лишь обтянутый синей кожей череп с черным зевом раззявленной в вопле пасти.

- Et in unum Dominum Iesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula. Deum de Deo, Lumen de Lumine, Deum verum de Deo vero, genitum non factum, consubstantialem Patri; per quem omnia facta sunt.***

Влекомое призывными словами молитвы чудовище шло к Иисусу, а тот всё смотрел на Арэя и повторял, чтобы он никогда не призывал на помощь силу, о которой ничего не знает. Парень хотел было сказать сыну Бога о том, что тварь за его спиной тянет к нему руки, но Иисус и так знал об этом. Он, как и много лет назад, покорно ждал своей участи. И, когда когтистая лапа схватила его за шиворот, Иисус даже не моргнул. Лишь улыбнулся печально и обреченно вздохнул. А Бог раззявил свою пасть, и как титан из старых легенд, принялся пожирать порожденного им несовершенного отпрыска, отрывая от всё еще живой плоти кусок за куском и заливая все вокруг алой кровью. 

- Qui propter nos homines et propter nostram salutem descendit de caelis. Et incarnatus est de Spiritu Sancto ex Maria Virgine, et homo factus est. Crucifixus etiam pro nobis sub Pontio Pilato, passus et sepultus est, et resurrexit tertia die, secundum Scripturas, et ascendit in caelum, sedet ad dexteram Patris. Et iterum venturus est cum gloria, iudicare vivos et mortuos, cuius regni non erit finis.***

Сердце Арэя не билось. Скованное стальными цепями ожившего кошмара, оно отказывалось работать, но, несмотря на это, сознание не желало отключаться. Леденящий душу страх парализовал Арэя, не позволяя ему отвести взгляд от ужасающей картины. Но, когда Истинный Бог проглотил руку собственного сына, парень не выдержал и вскочил с места, опрокидывая стул.

«Я назвала тебя в честь Бога, милый».

Голос матери взорвал сознание, и Арэй попятился к выходу, только теперь понимая, что сия единая мразь поглощает всех божеств, при этом становясь Истинно Единым.

Вот и его очередь настала. Арэй... Арес... Бог!

- Я не хочу! – хриплый вопль оцарапал горло парня, и он бросился прочь из класса, невзирая на угрозу святого отца наказать его.

Пусть уж лучше наказание, чем медленная смерть в чреве разъяренного монстра.

Арэй бежал, не разбирая дороги. Всегда светлые и просторные коридоры пансионата превратились в узкий непроходимый лабиринт, в котором сгустился плотный густой туман. Парень без конца натыкался на стены и тут же в ужасе отскакивал в сторону, чувствуя на своей коже прикосновения холодных рук, которые тянулись к нему из прорех в каменной кладке. Влажные длани проходили сквозь ткань его одежды, оставляя на теле мерзкие жгучие следы. Кожа горела и оплавлялась. Стекала ему под ноги лужей растопленного воска. Внутри что-то возрождалось. Тот, чье присутствие Арэй всегда ощущал внутри себя, но чье существование не хотел признавать, устал прятаться в тени бренной человеческой оболочки и теперь стремился скинуть с себя оковы жалкого смертного тела. Настойчиво избавляясь от создаваемой годами маски, другая сущность рвалась наружу, заставляя оставшуюся кожу тихо потрескивать и растягиваться до предела, от чего та зудела так сильно, что терпеть эту пытку было невозможно.

Забившись в угол, Арэй начал чесаться и рычать в исступлении, пытаясь дотянуться до середины спины, где зуд был особенно нестерпим. Стащив с себя пиджак, парень добрался-таки до особенно сводящего с ума участка кожи и стал раздирать её ногтями, в надежде избавиться от мучений. Но, стоило ему опустить взгляд и посмотреть на свой живот, как паника захлестнула его рассудок, ввергая сознание в пучину безумия.

Холодея от ужаса, Арэй увидел, как чужое, искаженное злобой лицо проступает под кожей, пытаясь вырваться наружу и разорвать его на клочки, чтобы избавиться от досадной помехи. И больше не в силах выносить этот кошмар, Арэй упал на колени и обхватил себя руками, стараясь сдержать уничтожающего его демона.   

- Я не хочу! – вновь выкрикнул парень срывающимся голосом и крепко зажмурился.

В памяти ярким бликом вспыхнула картина, как кожа на животе Единого монстра натянулась, приобретая очертания кричащего лица Иисуса. И тут же на смену воспоминанию пришло осознание того, что и он, похоже, сам того не ведая, поглотил древнее божество. Сожрал, оказавшись сильнее и реальнее. И теперь тот, кто был заключен внутри него, стремился воссоединиться с Единым Отцом Своим.

- Я не хочу! Не хочу! Оставь меня!

Но Единый не сдавался так просто. Не в силах проникнуть в стены пансионата, он послал за парнем своих прислужников, один из которых вышел прямо из стены и накрыл его плечи холодным склизким плащом. Когтистые пальцы впились в плечи Арэя, и парень закричал, срывая голос. Он не мог позволить им забрать себя. Не мог позволить утащить себя в мир бесконечной боли и страха. А алчущие поглотить его душу монстры подобрались уже слишком близко. Но в нем еще оставались силы для борьбы. И он решил идти до конца!

Резко вскочив, Арэй сделал то единственное, на что еще был способен: ударил мерзкого божественного выродка по обезображенному струпьями лицу и бросился бежать, не разбирая дороги. На пути ему еще несколько раз попадались живые мертвецы, призванные лишь для того, чтобы преследовать его повсюду, пока он не растеряет все силы и не впадет в отчаяние, которое его и погубит. Но парень так же успешно отбился и от них.

Разум его был порабощен, но в теле еще жил несломленный дух. Руки отбивались от прислужников Единого, ноги сами несли его к спасительному месту, в котором его не смогут достать все эти мрази. Обычно, когда ты маленький, монстры прячутся у тебя под кроватью. Но Арэй с детства знал о том, что самые настоящие чудовища живут в реальном мире, а под кроватью как раз-таки безопасно.

Вот и сейчас он забился в густую тень и притих, всеми силами пытаясь сдержать вопли, которые так и рвались из его груди. Но, как бы он ни зажимал ладонями свой рот, его все равно услышали. Гнилые руки подняли кровать, впустив под нее убийственный свет. Мертвецы вздернули его на ноги и поставили перед главным в этой шайке прислужников, который с интересом рассматривал его словно какую-то диковинку.

- Отпусти меня, - прохрипел Арэй, с ужасом глядя на того, кто явился по его душу.

Худой, бледный человек в монашеской рясе только-только вышел из могилы и дышал ему в лицо свежей трупной вонью, приговаривая что-то на незнакомом парню языке.

- Отпусти...

Арэй вырвался из цепкой хватки холодных костлявых пальцев и вжался ладонью в лицо мертвеца.

Но тут же, вскрикнув, с отвращением отдернул руку, так как гнилая кожа от его прикосновения разлезлась, и из прорехи посыпались извивающиеся опарыши.

- Оставь меня... я не хочу быть Единым, не хочу быть Богом!

Мертвецов становилось все больше. Они выходили из тумана и останавливались, внимательно разглядывая очередную жертву Всепожирающего и Несокрушимого Творца.

Арэй вскрикнул, задергался в руках восставшего из мертвых монаха и тут же чуть не подавился, когда гнилые пальцы, все в струпьях омертвелой кожи, проникли в его рот, что-то проталкивая в самое горло. Парень едва сдержал рвотный позыв. Он пытался вытолкнуть то, что ему дали, но странная горькая пластинка растаяла на языке, и ему ничего не оставалось, кроме как проглотить слюну, которой почему-то, вдруг, стало очень много.

Как только Арэй сделал то, что от него хотели, его куда-то потащили. Парень трепыхнулся беспомощно, даже попытался закричать, но язык раздуло во рту. Он стал ватным, неповоротливым, а вскоре парень и вовсе перестал его чувствовать. Перед глазами все поплыло, и последняя мысль, которая его посетила перед тем, как он отключился, была просто кошмарной: Арэй очень ясно увидел, как шесть гигантских синих рук вонзают в его тело свои когти-иглы и раздирают его на части, пожирая одну за другой, отправляя их перевариваться в бесконечное и извечное ничто.

***

Из-за плотной пелены тумана, укрывающей город вот уже несколько дней к ряду, время потеряло свои очертания. Хрупкие песчинки вселенских часов отказывались просыпаться в чашу бытия, и оттого казалось, что мир остановился, подобно тому, как останавливается цирковая карусель после воскресной ярмарки. Погасли разноцветные огни, выцвели бумажные гирлянды, а мелодии скрипок и флейт заменил собой гром небесных барабанов. Серая мгла, окутавшая всё сущее, заставляла задуматься над извечными вопросами и в который раз пересмотреть жизнь.

Но сколько ни всматривайся, сколько ни примеряй на себя чужие судьбы, лучшего пути, чем даровал Господь, не сыскать во веки веков.

Гарольд Холл стоял у окна и наблюдал за тем, как тяжелые тучи медленно плывут по небесному своду. Сырость, проникающая в приоткрытую форточку, забиралась под одежду и поглаживала кожу своими холодными пальцами, оставляя на ней россыпь противных мурашек. Мужчина зябко повел плечами и, обхватив себя руками, перевел взгляд на мерно тикающие часы. Минутная стрелка подбиралась к двенадцатой отметке, а это значило, что совсем скоро ему вновь придется идти к своей пастве и читать проповеди, дабы наставить глупых овец на праведный путь, который приведет грешных чад к вечному блаженству.

Устало вздохнув, священник подошел к массивному письменному столу и, прикоснувшись пальцами к увесистой книге, обтянутой черным бархатом, любовно погладил золотое тиснение названия, лаская буквы и согревая их своим теплом.

- Отец Гарольд, класс ждет вас.

Внезапно раздавшийся за спиной голос одного из монахов нарушил покой священника. От неожиданности мужчина вздрогнул и обернулся, пронзая рассерженным взглядом заглянувшего в приоткрытую дверь служителя Господа.

- Спасибо, - коротко кивнув, поблагодарил священник, и взял со стола Библию и большой украшенный полудрагоценными камнями крест. - Я уже иду.

Когда монах скрылся за дверью, отец Гарольд еще раз взглянул в окно, за которым ярким росчерком сверкнула ветвистая молния, и блаженно улыбнулся.

Он воспринял данный знак как благословение свыше, и, осенив себя крестным знаменем, прошептал молитву, слова которой тут же утонули в оглушительном раскате грома. Мысленно поблагодарив Господа за напутствие, священник смиренно кивнул и быстрым шагом направился к выходу, чтобы как можно скорее укрепить в юных умах своих учеников истинную веру.

Несмотря на пасмурную погоду в пансионате было достаточно светло. Широкие коридоры хорошо освещались многочисленными настенными бра, стилизованными под старинные канделябры, и массивными коваными люстрами, сияние которых мягкой позолотой заливало пространство.

Гарольд неспешно шествовал своими владениями. Темно-красные ковровые покрытия, устилающие каменный пол, глушили его шаги, и, благодаря этому, мужчина мог слышать, как читают молитвы за дверьми комнат, мимо которых он проходил. Слова святого писания ласкали слух, рождая в душе благодать и нежность, но мысли святого отца были далеки от праведных речей. Ибо все думы мужчины поглотило беспокойство о душевном равновесии одного из его подопечных: о строптивом, непокорном юноше, яростном в своем слепом желании спрятаться от истинной веры и одержимым страшными демонами, порой берущими под контроль неокрепший юный разум. 

Миновав длинный коридор и, спустившись по лестнице на второй этаж, Гарольд свернул в левое крыло здания, и уже через несколько мгновений распахнул дверь в кабинет богословия. Поздоровавшись с классом, мужчина прошел к столу, место за которым в скором времени займет учитель, и, положив на темно-коричневую столешницу Библию, воздел руки к потолку.

- Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen.**** - Провозгласил он, ласково улыбаясь юношам, чьи взоры были обращены только на него.

Блестящие глаза… пытливые, преданные. Они горели жаждой знания. Они сияли в предвкушении откровений. Но Гарольд видел только одну пару глаз: черные омуты, которые сейчас были подернуты дымкой туманных мечтаний. И, когда одержимый ученик, вдруг, поднял на него свой взгляд, по спине священника пробежал холодок. Сердце учащенно заколотилось, а в паху истомно потянуло, но очарование момента угасло так же быстро, как и вспыхнуло.

Улыбаясь своим мыслям, Арэй смотрел не на него, а в окно, за которым, по всей видимости, находил для себя что-то чрезвычайно интересное.

Подобное безразличие к своей персоне задело Гарольда. Досада змеиным ядом растекалась по душе, отравляя зародившуюся было радость, и мужчина, дабы избежать вспышки пробуждающегося гнева, с силой стиснул в ладони увесистый крест.

Острые края реликвии неприятно врезались в кожу, но добродушная улыбка так и не сошла с лица священника, а стала только шире.

Чтобы утихомирить не вовремя разбушевавшиеся чувства, Гарольд решил продолжить молитву, но, стоило ему только открыть рот, как небо воспротивилось словам святого писания. Ослепляющий разряд молнии ярким росчерком вспорол серую мглу, сгустившуюся за окном, и разветвленный конец электрических вил вонзился в газон под окнами кабинета. Достаточно толстые стекла оконных рам жалобно задребезжали, словно молили о пощаде, а гром на мгновение оглушил всех присутствующих своим неимоверно громким раскатом.

Один из юношей, который сидел ближе всего к окну, от неожиданности резко отпрянул в сторону и отчаянно вскрикнул, падая со стула на пол. Несколько парней вскочили со своих мест, чтобы помочь ближнему своему, но большая часть класса так и не шелохнулась, погруженная в свои думы и жажду услышать богоугодные словеса.

- Не бойтесь, дети мои, не бойтесь… Бог любит вас!

Гарольд снисходительно кивнул чуть приоткрывшему рот юноше, который вглядывался в него с выражением бескрайнего восторга на лице, и осенил его крестом. После чего кивком головы велел занять свое место.

- Господь любит чад своих и не оставит их, – продолжил он негромко, и все же после короткой паузы строго добавил: - Но грешников слишком много. Они творят бесчинства на дарованной нам Всевышним земле, уничтожая все благое и попирая законы Его. Они оскорбляют Бога одним фактом своего существования, и Господь не сжалится над ними. Те грешники, чьи жизни унесла стихия, были наказаны за злодеяния свои, и нет им прощения, и жалости к ним не будет.

Два десятка пар обращенных на него глаз сияли пониманием. Два десятка юных умов внимали и впитывали каждое его слово. И только бесовский выродок веропреступницы не слушал слов праведных, не внимал словам чистым и богоугодным.

Та, кого этот несчастный ребенок называл матерью, была всего лишь шлюхой, ловко кутавшейся в шелка божьего слова. Она внушила ангелу грешную веру, измазав чистую душу зачерпнутой из клоаки гнилью. И мальчишка верил ей. Верил каждому её слову, слушал только её наставления, и для других истин сердце его было закрыто.

Но Гарольд знал, что сможет сломить преграду из выстроенных приспешницей лукавого лжеистин. Он был уверен в том, что сможет пробиться через стену вранья и донести до Арэя свет познания. Ведь, при каждом наказании, которые неизменно настигали мальчишку за богоотступные речи, рассеченная розгами кожа истекала алой кровью, а это значило, что юношу еще не полностью поглотила грязь богомерзких веяний его падшей мамаши. А, следовательно, душа мальчика не была безвозвратно потеряна для Всемилостивого Господа, и при должном усердии его еще можно было вернуть под крыло священного ордена.

Губы Арэя шевелились, когда класс читал молитву, но ни звука не слетало с них. Алые, чуть полноватые губы… Нежные, мягкие, они были прекрасны, как и всё во внешности одержимого бесами ангела. Гарольд верил, что сломанные крылья еще могли расправиться и вознести мальчишку к царствию Господа, но цепи, сковавшие хрупкие щиколотки, были слишком прочны и держали несчастного у грешной земли, не позволяя ему свободно воспарить над суетным и бренным миром.

Мужчина столько раз объяснял мальчишке, что от оков можно освободиться. Он столько раз наглядно показывал ему всю суть ситуации, приковывая его к стальным кольцам, вбитым в каменные стены комнаты очищения. Но Арэй был глух и слеп. И только в агонии боли он все же порой кричал о понимании и молил о пощаде. Но, стоило Гарольду отпустить его, стоило поверить в его раскаяние, как все начиналось с самого начала.

Вот и сейчас, когда за окном разразилась настоящая буря, вместо того, чтобы молиться и каяться во грехах, Арэй всматривался в грозу. Всматривался в провидение господне, и ему сделалось плохо. Красивое лицо побледнело больше обычного и исказилось гримасой ужаса. Искусанные губы искривились, и в тот же миг с них сорвался вопль. Мальчишка вскочил со своего места и, крича о том, что он чего-то не хочет, бросился к двери, спотыкаясь о парты и стулья, и распихивая мешавших ему пройти учеников, которые, впрочем, совсем не обращали на него внимания и продолжали повторять слова, выжигающие тьму из его страждущей души.

- Ты будешь наказан! - предупредил Гарольд мальчишку, но тот, казалось, вовсе не услышал его.

Он все смотрел с ужасом в глазах за спину священника, а потом совсем истерично заголосил и выбежал из класса, захлопнув за собой дверь.

Глупый. Глупый испуганный ангел.

Мужчина скользнул языком по чуть пересохшим губам и отвернулся от двери, за которой скрылся Арэй.

Пусть бежит. Пусть прячется от собственных демонов. Пусть борется, а вечером... Гарольд ухмыльнулся. Вечером он лично поможет ангелу очиститься от скверны.

Вечером...

Тело прошибла трепетная дрожь, стоило только Гарольду вспомнить сладкий крик, переходящий в протяжный стон, когда розга целовала спину и ноги мальчишки. В паху вновь приятно потянуло, и мужчина снова улыбнулся своим мыслям.

Вечером он поможет Арэю обрести веру.

Вечером...

А пока, отпустив все мысли об ученике, мужчина переключил свое внимание на остальных заблудших овец, которые шли на зеленый луг вечного блаженства с куда большим рвением.

Улыбнувшись юношам, он попросил их открыть библии, лежащие на их столах, и ученики начали по очереди читать святое писание, восхваляя Творца и вечную жизнь в раю.

Но уже через полчаса ласкающие слух фразы прервались. Монах, который еще совсем недавно звал Гарольда на урок, ворвался в класс без стука и разрешения. Испуганный, взъерошенный, он тяжело дышал и стирал со щеки капельки крови, сочащиеся из расцарапанной кожи.

- Что случилось, брат мой? - чинно и спокойно спросил Гарольд, хотя прекрасно знал, кто именно стал причиной волнения Джонатана.

- Святой отец, простите, что отвлекаю, но дело не терпит отлагательств.

Монах смиренно склонил голову и, глядя в пол, засеменил вглубь класса. Приблизившись к священнику почти вплотную, он открыто посмотрел в холодные глаза мужчины и шепотом проговорил:

- Арэю плохо. Знаю, что вы скажете, но он сдирает с себя кожу и кричит не своим голосом о том, что не хочет становиться частью единого. Учителя в смятении, я слышал разговоры о психиатрической лечебнице. Вы должны что-то сделать до окончания урока, иначе кто-то может вызвать скорую и тогда... ну вы понимаете, что этого нельзя допустить!

Гарольд внимательно слушал монаха и хмурился все сильнее.

Вот даже как?! Не хочет становиться частью единого?

- Да, идемте. - Быстро кивнул Гарольд и обратился к классу: - Читайте дети мои, читайте. Господь услышит вас. Я скоро приду.

Юноши еще громче загалдели, произнося слова писания, и Гарольд поспешил за монахом.

- Где вы нашли его? - спросил он, когда они вышли в коридор. - Что именно с ним происходило, и о чем он говорил?

- Я нашел его в коридоре. Он катался по полу до пояса нагой и расцарапывал спину и плечи ногтями, словно пытался снять с себя кожу, - встревоженно, с нотками паники, ответил монах. - Я хотел помочь. С молитвой на устах я накинул на окровавленные плечи юноши рубашку и попытался поднять его. Но он ударил меня, обозвав прислужником «единой мрази». И, расцарапав мое лицо, убежал. Это было ужасно. Арэя кидало по всему коридору словно марионетку. Он врезался в стены, отшатывался от них, размахивал руками в воздухе. Господин Спеллинг выходил как раз из учительской. Юноша натолкнулся на него и так же ударил прямо в лицо. Мне едва удалось удержать учителя от звонка в клинику. Он не верует в одержимость, говорит, что Арэй принял наркотик. Я слышал, господин Спеллинг раньше работал в больнице. Он вполне мог догадаться, что к чему.

- С господином Спеллингом я поговорю позже. Ему не стоит вмешиваться в то, в чем он ничего не смыслит, - холодно и жестко ответил Гарольд, думая о том, что от этого никчемного учителя уже давно пора бы избавиться.

Его медицинское образование порой слишком мешает, да и скепсис относительно веры так же не приносит никакой пользы.

- Где Арэй сейчас, и как тебе удалось его приструнить?

- Да какой там! - в сердцах воскликнул монах, но тут же понизил голос до шепота. - Он в ее комнате... забился под кровать и кричит, если к нему подходят. Брат Ричард и брат Морис стерегут его и читают молитвы. Им можно доверять. Они истинно ненавидят Диавола, и каждый вечер очищают свои тела бичами.

- Мальчишке тоже необходимо очищение, - скорбно проговорил Гарольд, хотя одна только мысль о том, как плети будут ласкать бледную кожу Арэя, вызвала в его теле трепет. - Я все понял, брат мой. Мы поможем несчастному. Поможем ему.

Святой отец ускорил шаг и уже через несколько минут остановился перед комнатой падшей шлюхи. Два монаха стояли по обе стороны от дверей и усердно молились, а из самого помещения доносились приглушенные стенами крики. Гарольд прошествовал мимо служителей ордена и, осенив дверь крестным знаменем, вошел внутрь.

- Арэй, мальчик мой, успокойся. Я помогу тебе. Помогу.

Мужчина присел у кровати и, протянув руку, хотел прикоснуться к мальчишке, но тут же отдернул кисть, когда острые ногти полосонули по тыльной стороне его ладони.

- Позвольте мы с братьями поможем вам, святой отец, - вмешался Джонатан, с отвращением прикасаясь к разорванной диавольскими когтями щеке. - Если вы сейчас вступите в схватку с нечистым, то после у вас может не остаться сил на изгнание. Скажите, что нам делать, и мы все исполним с превеликим усердием.

Гарольд подавил торжествующую улыбку и, нацепив на лицо маску скорбного смирения, сказал:

- Для начала достаньте его оттуда.

Он указал на кровать и отступил на несколько шагов назад, чтобы не мешать монахам доставать Арэя. И, как только мужчины подошли к ложу проклятой шлюхи, принялся громко молиться.

- Надо приподнять кровать! - скомандовал Джонатан двум братьям, которые вошли в комнату после того, как он их позвал.

Мужчины бросились к ложу, и очень скоро монах получил возможность схватить одержимого юношу за запястья и потянуть его на себя. Тот начал извиваться, плеваться, кусаться, но служитель церкви лишь тихо шипел сквозь зубы, пока, наконец, опустившие кровать братья не подоспели к нему на помощь.

Арэя скрутили по рукам и ногам, но тот кричал так, словно чужие прикосновения причиняли ему немыслимую боль. Тело выгибалось в конвульсиях, а с уст, на которых выступила густая пена, срывались ужасные слова. Мальчишка кричал, что не хочет быть частью Бога, и при этом стремительно бледнел, будто вся кровь резко отхлынула от его головы.

- Святой отец, у него припадок, - почти вжимаясь губами в ухо священника, прошептал Джонатан. - Кажется, этот препарат не совсем ему подходит. Скорее, сделайте что-нибудь.

У Арэя начался приступ, очень похожий на эпилепсию, но у мальчишки было отменное здоровье, и это могло означать только то, что Джонатан прав, и наркотик, который добавили ученикам в завтрак, оказался для парня слишком сильным.

Впрочем, и на этот случай у Гарольда было средство. Он оттолкнул от себя монаха и быстро подошел к все еще конвульсирующему мальчишке. Достал из складок своей рясы маленькую таблетку и, схватив Арэя за волосы, протолкнул снотворное в его открытый в крике рот. Острые и крепкие зубы сомкнулись на пальце, и священник зашипел от боли, отдергивая руку, но тут же возвращая ее обратно, чтобы не позволить бесноватому выплюнуть лекарство.

- Тише, Арэй, тише. Сейчас демон успокоится, и ты освободишься от него. Тело Христово усмирит зло в твоем сердце.

Мальчишка что-то гневно замычал и начал мотать головой, пытаясь стряхнуть с себя чужую ладонь, пытаясь укусить священника, который хотел помочь ему.

- Бесноватый, - проговорили монахи и переглянулись.

Святой отец же осенил юношу крестным знаменем и сказал несколько громких слов на латыни. Арэй как-то странно изогнулся, захрипел, его безумный взгляд медленно потух, а сам он, лишившись чувств, повис на руках у служителей ордена и закатил глаза так, что были видны только белки с полопавшимися от перенапряжения капиллярами.

- Вот и всё, - выдохнул Гарольд облегченно. - Бес утих, но не ушел. Тело слишком слабо. Человеческое тело несовершенно и не может долго выносить присутствия зла. Отец наш успокоил беса, но изгнать его должно нам. Отведите Арэя в комнату очищения. Привяжите к кровати. Когда бес проснется, я уничтожу его.

- Будет сделано, святой отец.

Джонатан склонился в почтительном поклоне и поцеловал перстень с выгравированным на нем крестом, который украшал указательный палец на правой руке отца Гарольда.

- Несите юношу в келью, - выпрямившись, обратился монах к братьям и взмахнул рукой, указывая направление. - Нужно помочь заблудшей душе обрести покой. Я позову вас, отче, как только мы закончим.

- Хорошо. - Кивнул Гарольд и посмотрел на обеспокоенного монаха. - Мы справимся, брат мой. Справимся. Ведь кто, если не мы, сможет помочь несчастному обрести Бога в душе? Это большая ответственность, но мы справимся, ибо веруем истинно.

- Я истинно верую в вашу мощь, святой отец.

Монах еще раз поцеловал перстень священника, выражая тому свою покорнейшую преданность, и вышел вслед за братьями, чтобы проследить за точностью исполнения всех указаний.

Как только брат Джонатан ушел, Гарольд оглянулся, внимательно изучая убранство комнаты. Скромно, уютно и в какой-то степени даже мило.

Кайли мастерски скрывала свою блудливую сущность под маской святой невинности, но Гарольда она так и не смогла обмануть. И не обманет. Никогда не обманет!

Брезгливо сплюнув в праведном гневе, священник вышел из комнаты женщины и быстрым шагом направился на урок. Он оставил учеников одних, а свобода действий для столь юных созданий была подобна яду, отравляющему не тела, но души.

Он еще вернется к Арэю. У них впереди еще целая ночь, и к этой ночи он хотел как следует подготовиться. А потому, сперва надо было завершить начатые дела, чтобы после ничто не отвлекало его от изгнания бесов из слабой невинной плоти.