…я любил тебя больше,

чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь

от тебя,

чем от них обоих.

[с.]

Зеркала балетного зала прощались с тонкой фигурой девушки. Астра Стахович в последний раз взглянула на свое собранное, раскрасневшееся от гнева отражение и, подняв с пола сумку, решительно вышла. Быстрым шагом преодолевала коридор за коридором, вдоль висящих на стене множества фотографий великих артистов балета — и каждая смотрит почти с нескрываемым превосходством. Астра останавливается перед самым большим портретом — Агриппина Яковлевна Ваганова — здесь она равна Богу, и Астре становится чуть-чуть стыдно, как будто она приносила этой женщине клятву, как медики Гиппократу.

— Астра, стой! — её догоняет одноклассница Саша и хватает за руку. Ее порыв Астру слегка удивляет — они никогда не были подругами. — Ты не можешь просто уйти!

— Вполне могу, — Астра аккуратно освобождает руку. — Счастливо оставаться.

Коридор заканчивался широкой входной и дверью, и, как в первый раз, в далёком детстве, Астра тяжело её открывает и выходит на оживленную московскую улицу. Холодный апрельский воздух вмиг холодит щеки. Астра делает глубокий вдох. Хватит.

До дома — тяжело было назвать их нынешнее место пребывания домом, но Астра старалась — час на метро и пол на автобусе, но сейчас это время исчезло за минуту. Возвращаясь, она думала о том, как объяснить свой выбор маме, не рассердив и не обидев. Учитывая её положение, злиться ей крайне противопоказано. Хотелось запетлять на улицах, сделать несколько кругов вокруг дома, максимально избежать вопросов о школе — ей было стыдно теперь признаться маме, что для балета она слишком слабая. Ведь это значило тоже самое, что оказаться не её дочерью.

Мама была примой во всем. Ее с восторгом любили и зрители Большого, стоя аплодируя иногда до двадцати минут, любили внутри, в рабочем кругу, без зависти и чисто балетной любовью, без желания подставить и встать на чужое место. Любили просто так — случайный прохожий мог очароваться её кукольной, истинно волшебной красотой, потерявшийся ребенок в толпе видел в ней помощь и боязненно жался к её ногам. Она была центром всеобщего внимания с рождения — везучая, красивая, активная, с невероятным чувством юмора и надеждой на лучший исход.

Астра иногда, как и все дети, болезненно привязанная к своим родителям, засматривалась на маму. Просто так: обводила трепетным, любовным взглядом её красивое лицо, худое, бледное, всегда весёлое, смешливое, тонкую линию шеи и ключиц, почти скульптурные изгибы тела, талии, запястьев рук. Её тело — трудоёмкий каждодневный процесс самосовершенствования у балетного станка, тяжесть мышц после, иногда судороги и сильнейшие боли. Но мама любила свое дело. Она в принципе любила только два неотъемлемых пункта своей жизни: балет и Астру.

Иногда Астре казалось, что балет, да, именно свою работу, мама любила ненамного, но все-таки больше. Этот каждодневный ритуал перед выходом, этот трепет на сцене, эта любовь к овациям, к чистым человеческим восторгам, к зудящей боли в ногах, к пачкам, зализанным волосам, к тому, как легко она летает на самой важной сцене всего союза и как там, будучи выше всех остальных, она чувствует себя самой особенной. Она жаждала чужих взглядов. Жаждала любви.

Но умалять сами родительские заслуги было бы лицемерием. Она ведь была у неё одна. Одна водила Астру в детский сад, потом в школу, радовалась достижениям, читала ей книги перед сном, тем самым быстро привив любовь к литературе. Иногда она сама придумывала Астре истории, прямо так, на ходу, умудряясь додумывать все до мелочей.

Астра шла, петляя меж серых москвоских улочек, прижимая к себе буханку свежего хлеба. Время близилось к закату. Москва казалась ей родной и одновременно такой далёкой. Совершенно полярной. Роскошной и праздной когда-то, серой и неприветливой сейчас.

Она была невысокой и щуплой для своего возраста, но, как и мать, любила балет и занималась им ежедневно — шла после сразу за хлебом, потом на почту, а потом домой. На почту потому, что мама с каким-то неясным трепетом и надеждой последний месяц ждала от кого-то (чьё имя она не выдавала ни под каким предлогом) важнейшее письмо, которое, по её словам, решило бы уйму их проблем.

Атсра и не помнила, когда мама, обычно здоровая и полная сил, начала хворать. Поначалу — совсем легко, словно простая зимняя простуда, которая проходит спустя неделю и остаётся незамеченной. Потом — мама начала кашлять до крови, покрываться сыпью, не разрешала Астре к себе прикасаться. После — слегла в постель.

В Большом трубили о ином — и Астра, даже будучи никак не связана с театром во время болезни матери, узнала это против своей воли. Девочки с балета перешептывались об этом в репетационном зале, поглядывая в её сторону. Преподаватели смотрели, как на прокаженную. В итоге родители девочек, с которыми она занималась, подали директору прошение об исключении Астры, так как она может заразить остальных детей. Астра, невозможно расстроенная подобными словами, поплелась домой вся в слезах. Спросила у мамы, о чем идёт речь.

Тогда она и узнала эту историю, которая так или иначе касалась всех балерин — покравительство вышестоящего человека. Спонсорство, если хотите. Веру Стахович спонсировал один известный государственный деятель и политик, она принимала эти «жесты» и, как писали газеты и шептали люди, пользовалась ими. И пока он был на ее стороне, пока любил ее, хвастался ею и дарил подарки, она жила лучшей жизнью, жизнью примы, после — стала никем. Все случилось в миг — она заболела, увяла, он закончил с ней отношения, оборвал связи.

Ее с позором выгнали из Большого. Вся Москва шепталась о её непристойном поведении, поведении государственной шлюхи. Но это была мама — её мама, что говорила, проглатывая смех, улыбалась, как нашкодившее дитя, мама, не проронившая при ней ни слезинки, мама, рассказывающая ей об отце — волшебнике. Может быть все, что говорили люди — правда, может быть мама и правда спала с тем мужчиной, может быть благодаря ему стала примой. Но для Астры она останется просто мамой, ни балериной, ни шлюхой, ни умалишенной угасающей звездой, до банального — просто мамой, мамой, и ничего больше, но этого достаточно с лихвой.

Сначала им пришлось продать бабушкину квартиру. Потом, когда оказалось, что никакая другая работа, кроме балета была маме неподвластна, а их накопления с каждым месяцом все уменьшались, было решено поменять место жительства. Так и начались их бесконечные скитания по веткам метро: они переезжали из одной съёмной квартиры в другую, и так по кругу, пока не добрались в конечном счёте до коммунальной квартиры, где помимо них жило ещё двадцать человек и одна кошка. Астра была ребёнком, и её немного смущали постоянные переезды, жизнь на чемоданах, смена школ, но она не помнила, чтобы когда-либо жаловалась и была недовольна.

И эта череда несчастий пробежала перед маленькой Астрой так молниеносно, словно крыса в темноте подворотни, незатейливо и ловко переворачивая все на своём пути — и её жизнь перестала быть такой прекрасно-счастливой, как была прежде.

Астра вошла внутрь квартиры и сразу почувствовала что-то неладное. Обычно шумное пространство сейчас странно непривычно сковала гнетущая тишина. Могильная — резко всплыло в голове, но Астра отогнала эту мысль и, стянув ботинки и куртку, вбежала в их с мамой комнату. Внутри все обстояло обычным образом, кроме, разве что, тёти Светы — соседки, что сейчас сидела на табуретке около маминой кровати и о чем-то тихо с ней переговаривалась.

— Ну наконец-то ты пришла! — обернулась тётя Света на Астру, как вкопанную стоящую у двери. — Что стоишь? Проходи! Маме сегодня было совсем плохо.

— Света, не пугай мою дочь. Иди ко мне, — Вера жестом подозвола Астру.

Было что-то магическое в ее руках, даже во время разгара ее болезни: что-то настолько сильное, что могло невербально оторвать от пола. Если бы Астра не умела ходить, то приползла к бы ней, ведомая одним жестом сухой, лишенной сил руки.

— Мама, ты как? Может вызовем скорую? — проговорила Астра, залезая к ней в кровать. Она аккуратно взяла её за руку, обвив её двумя руками и прижала к себе, согревая.

Вера чуть наклонила голову вбок и нежно улыбнулась, любуясь Астрой. Она всегда так делала, сколько Астра себя помнила, с каким-то упоением, будто в первый раз, всматривалась в её лицо, словно ища в нем какой-то секрет или разгадку, или ещё что-то давно утрерянное и любимое. Астра не считала себя человеком, которым стоит любоваться, поэтому раньше просто отворачивалась, смущаясь. Сейчас же она открыто смотрела в ответ, и они, как будто одни в этом мире, растворялись в этой тишине.

— Отказывается она, упрямая! — вновь пробурчала тётя Вера, грузно поднимаясь с табуретки. — Хватит ломать комедию, Вера. Тебя давно нужно было насильно госпитализировать. Не к добру все это…

— Света, поверь, от белых больничных стен я бы умерла ещё быстрее, — усмехнулась мама, и её щеки чуть порозовели.

— Мама! Не говори так, ты не умрёшь, — Астра грозно свела брови к переносице, вновь не уставая повторять и сбивать пессимистичные мысли матери.

— Конечно, не умру, — мама примирительно покачала головой и погладила её по белесой макушке. — Как я могу оставить тебя одну?

— Ну, я пошла. Следи за ней, если что, я у себя, — тётя Света поднялась и прошлась к двери. — Поправляйся, Вера и… — опустила сочувствующий и тревожный взгляд на Астру. Закусила губу, будто раздумывая, говорить ещё что-то или не стоит. Не решившись, она отступила и тихо прикрыла за собой дверь.

Оставшись наконец наидине с мамой и прильнув к ней, Астра почувствовала себя как никогда спокойно. Медленные вздохи её груди под головой. Её ладонь на макушке. Её запах — лекарств, солнца и корицы. Успокаивающий, как ничто иное, баюкающий аромат. Астра старалась не сильно к ней прижиматься, не ложиться всем весом, потому что мама в последний месяц казалась хрупче прежнего, почти хрустально худой. Одно неосторожное движение, одно более сильное нажатие, и она рассыпается под её пальцами.

— Как дела? Ты ела что-нибудь? — тихо спросила мама, уткнувшись носом ей в макушку.

— В школе нормально, я поела в столовой, — ложь, но мама слишком слаба, чтобы её распознать, так что в ответ она положительно хмыкает и замолкает на некоторое время.

Настенные часы слишкои громко для уютной тишины отбивают секунды. В воздухе летает заметная под закатными лучами пыль. Яркие полосы солнца покрывают деревянный скрипучий пол и подсвечивают каждый его заусенец и неровность. Мягкость маминых объятий баюкает Астру.

Как же хорошо.

— Лёжа тут, со скуки, я подумала о том, как же сильно люблю вопрос «как ты себя чувствуешь?», — вдруг не с того не сего начала она.

Многих новых людей в ее жизни удивляло то, как легко Вера заводила новую тему или начинала рассуждать о чем-то необычном и внезапном, но Астра знала ее наизусть, знала лушче, чем себя, так что ни капельки не удивилась, лишь чуть приподянялась на кровати, чтобы лучше слышать.

— Знаешь, он такой приятный, когда звучит с явственной заботой. Мне бы хотелось, чтобы этот вопрос влился в наш обиход и стал таким же обыденным, как «здраствуйте» и «как дела?». Если люди будут более открыты в том, что они сейчас чувствуют, болит ли у них что нибудь, как им живётся, то наверняка мир будет светлее.

— Но ты ведь сама никогда не отвечаешь честно на этот вопрос, — Астра посмотрела маме в лицо и приподняла бровь, дразнясь.

— Напротив. Ты же знаешь: я не умею лгать. Так что будь уверена, на все твои вопросы о моем самочувствии я отвечаю честно, — отмахнулась она, чуть приподняв уголки губ в улыбке. — Это была первая фраза, которую я услышала на английском.

Астра притаилась, чтобы не спугнуть откровенное настроение матери.

— Твой отец… — прошептала она, не отрывая мутного взгяляда от потолка. Увидев, как встрепенулось лицо Астры и почувствовав, как в миг напряглось ее тело, Вера продолжила. — Да, думаю, настало время мне тебе о нем рассказать. Он был англичанин. Красивый, как ты. Если бы он был здесь, если бы увидел тебя, у него ни на секунду не возникло бы сомнений, что ты его дочь. Эти волосы… его. Твой взгляд, твои мысли и эмоции. То, какой ты становишься серьёзной, усердно занимаясь чем-то, будь то учёба или балет, ещё с детства — твоя усидчивость, твоё терпение, твой быстрый ум. Все — его. Я никогда такой не была. Ты знаешь, какая твоя мама недотепа.

— Мама, это не смешно, какая из тебя недотепа. Ты прима, — возразила Астра, внимательно слушая и вбирая в себя каждое ее слово.

— Прима… была ли я ей когда-либо? Сейчас кажется, что нет. Твой отец увидел меня впервые, когда я танцевала в «Щелкунчике», — мечтательно проговорила она, словно вновь и вновь проживая этот момент в своих воспоминаниях. — Я никогда не забуду нашую первую встречу. Он был галантный англичанин, поцеловавший мне руку при знакомстве. Единственное, что он мог произнести по-русски, при чем без капли акцента, это мое имя. Вера. Вера Стахович. Его платиновые волосы казались седыми в темноте закулисья, и я подумала, что он жуткий старикашка. А потом мы вышли на улицу, под яркий свет луны и тогда я поняла — это такой волшебный цвет волос, который я прежде не видела, и этот мужчина немногим старше меня. Я влюбилась, Астра, влюбилась по уши. А что можно было ожидать от двадцатипятилетней девчонки? Он был красавец и самый умный человек, которого я знала, — Вера подняла свою тонкую бледную ладонь и тепло коснулась щеки Астры. — Так что никогда не сомневайся в том, что ты плод любви. Никогда не сомневайся в том, что мы хотели тебя или н когда допускали мысль о том, что без тебя жизнь была бы лучше.

Вопросы об отце каким-то образом приобрели гриф полной секретности: мама всегда была немногословна, когда говорила о нем. Вся информация, которой владела Астра к шестнадцати годам была собрана ей по крупицам. Иногда мама сама пробалтывалась, будучи по своей натуре довольно разговорчивым человеком, не умеющим долго держать что-то настолько волнующие внутри. Бывало, что Астра находила её записи, какие-то билеты на самолёт, которые она зачем-то хранила много лет, и кучу всяких мелочей, которые наталкивали на мысли об отце.

Астра всегда была не глупой, даже очень сообразительной. Было понятно, что её отец — человек непростой, раз мама так тщательно пытается скрыть любое упоминание о нем.

— Откуда ты можешь знать, мама? Ты же не видела его столько лет… — прошептала, ластясь к открытой холодной ладони.

— Я знаю, Астра. Просто знаю, — Вера привстала и достала из-под подушки красивое кольцо с блестящим зеленым камнем. — Это кольцо — его подарок. Белое золото, а камень — чистый изумруд, кажется, четырёх карат. Его прощальный подарок. Теперь он твой.

— Но мама… — от количества информации мозг Астры отказывался соображать. — Мы ведь могли продать его, мы могли жить совсем иначе.

— Прости меня, — лихорадочно зашептала она, прикрывая лицо ладонью. — Прости. Это было последнее, что осталось от него, последнее, что доказывало мне, что он действительно был.

Астра не верила своим ушам. Не верила в происходящее настолько, что не могла вымолвить и слова. Всё то, что они пережили, все эти скитания по метро, эта нищета, команулка, все это было исправимо. Дорогостоящее кольцо в её руках было решением всех проблем. Лекарства, что так нужны матери. Лекарства, без которых она медленно умирает.

Вглядываясь в очередное доказательство того, что разум матери давно дал трещину, Астра сдерживала себя из последних сил, чтобы не разреветься. Она старалась быть оптимистичной и всегда ругалась с врачами, утверждающими, что мыслить трезво Вера уже не может. Болезнь с каждый днем затуманивала её сознание все больше и больше. Она угасает. И кольцо… то, как она хранила его — эти куцие отголоски прошлого — решающая точка.

— Тут…гравировка? — удивлённо проговорила Астра, после долгих минут молчания, пока она в тишине вертела кольцо и всматривалась в сияющий изумруд. — «Per aspera ad astra»? Что это значит?

— «Через тернии к звездам», — ответила Вера, открыв наконец лицо.

— Моё имя.

— Да. «Astra» — небесное светило с латыни. Звезда.

— А я ломала голову, почему ты решила назвать меня таким странным именем.

— Я думаю, твой отец одобрил бы мой выбор. Его имя было намного страннее твоего, — вяло улыбнулась она, и морщинки по краям ее глаз собрались в небольшую паутину.

Астра прикусила губу. Она знала его имя. Вычислила, когда ей было десять. И с каждым годом находила доказательства, что его действительно звали так. Имя показалось ей экзотическим даже для Англии. Она искала, откуда оно родом. Что оно значит. Несмотря она постоянные воспроизведения этого имени в мыслях, сказать его вслух было неимоверно тяжело.

— Абраксас…? — глухо проговорила Астра, решившись.

— Откуда тебе оно известно? — несмотря на то, как тихо это имя было произнесено, Вера услышала сразу и встрепенулась, приподнимаясь над постелью.

— Ты шепчешь его во сне иногда, — сразу ответила Астра. Ей стала неловко, словно она обидела мать. — Прости, мне не следовало слушать.

— Боже, какая я дура, — Вера устало упала на кровать и прикрыла глаза. Казалось, что ей стыдно. — А ведь я свято верила, что смогу сохранить его в секрете.

— Зачем было так долго держать это в себе? Почему ты так не хотела этого рассказывать?

— Я боялась дать тебе ложную надежду. Боялась, что ты будешь ждать его. Я не хотела, чтобы ты превратилась в меня. Чтобы как и я поставила все, что у тебя есть, на жалкое ожидание. Думала, если смиришься ты, что у тебя никогда не было отца, то смирюсь и я, что у меня никогда не было… его, — путанно начала она, даже не взглянув на дочь. — Правда, Астра, честно говоря, мы так редко были вместе и так бытсро потеряли друг друга, что сейчас это кажется почти сном. Волшебным, дневным, слишком сюрриалистичном. Словно вся фантазия, что у меня когда-либо была сконцентрировалась в нем, — Вера замолчала и вновь коснулась ее лица. Никто так не восхвалял ее внешность, как она. Никто не смотрел на нее таким нежным взглядом. — Но я просыпалась и видела тебя. Произносила твоё имя и чувствовала холодный металл кольца на пальце. Может быть, я ещё что-то говорю во сне?

— Да…

— И что же? Надеюсь, ничего неприличного…

— Ты говоришь: «Я люблю тебя».

Лицо матери на долю секунды приобрело выражение такой значительной боли. Глаза её медленно прикрылись под тяжестью век, она увяла за считанные секунды.

— Он скоро придёт, Астра, я это чувствую. Этот магический след в воздухе. Скоро время вновь остановит свой бег, — она задрожала, кутаясь в одеяло. Шептала, отверунувшсь от нее спиной. Астра пыталась уловить каждое слово, но голос матери то угасал, то почти доходил до крика. — Вот-вот эта дверь заскрепит под тяжестью его шагов, и он заберёт нас к себе. И ты поймешь, что за всей этой громадой его личности, за широким раскатом плеч, за низким басом скрывается истина, которую, если внимательно присмотреться, горазд разглядеть каждый — он любит нас, — слезы покатились по ее щекам. Видеть ее слезы было губительно больно. Астра легла и прижалась к ее поддрагивающей спине, обняла, поглаживая бока. И слушала этот бред больного человека, слушала, пока мать не забылась лихорадочным сном. — Любит тебя. Он заберёт тебя, потому что он любит тебя. Потому что не бывает такого, чтобы отец не любил свою дочь.

***

На похороны пришло пара человек. Они заняли собой небольшое пространство почти на самом краю кладбища. Неогороженное и самое дешевое, близ которого росли небольшие кустарники и высокая ель. Дальше были совсем старые надгробия. Задним числом Астра подумала, что не так хоронят прим. Не здесь.

Тётя Света всю быструю и скомканную процессию зачем-то придерживала её за плечи, видимо, опасаясь истерики или внезапного порыва, заставившего бы её прыгнуть в разрытую могилу. Так или иначе, ей не стоило переживать — ничего подобного не произошло. Астра стояла посреди кладбища, и ветер пронизывал её тело до последнего миллиметра, врываясь под кожу. Шелестели ветки ели над её головой и опускались все ниже, пока легко не коснулись её макушки. И снова вверх под порывом ветра. Руки свело судорогой от того, как сильно она сжимала ткань юбки. Ноги дрожали, почти подкашиваясь, но хватка тёти Светы держала её плечи крепко, почти припечатывая к земле.

Могилу рыли долго. Промозглая, неподдающаяся вмешательству кладбищинская земля, вся покрытая мхом и гниющими сорниками, была настолько твёрдой, что потребовалось несколько взрослых мужчин, чтобы пробить её. Астра смотрела на происходящее с отрешенным, бессознательным вниманием. Она раньше понятия не имела, что похороны выглядят так. По житейски обычно — непогода, непробиваемая земля, ругательства уставших мужчин, какая-то скомканность и неловкость, словно все что-то хотят сказать, но не могут решиться.

Мама была совсем не такой, какой ее запомнила Астра. Должно быть, смерть никому не к лицу, раз она изуродовала даже такое прекрасное, каким было ее. Тетя Света прятала взгляд и старалась не смотреть внутрь тисового гроба, Астра смотрела не отрываясь. Это было вопиюще неправильно видеть столько неживого на таком живом лице. Мимические морщины в уголках её глаз, потому что она так часто и так заливисто смеялась, и на лбу, потому что она хмурилась, когда читала или пыталась увидеть сквозь темноту зала, сидит ли Астра в партере. За ней не должна была прийти смерть. За кем угодно, но не за ней.

Абсурд. Возможно, самое подходящее слово сейчас. Это что, самый отвратительный сон, который могло придумать её сознание? Хватит. Ещё секунда, и она упадет. Ноги ватные и трясутся. Тетя Света наклоняется к ней и что-то спрашивает. Астра кивает, не услышав ни звука. Вроде бы рот женщины открывается и вроде бы что-то произносит, но это что-то, эти слова, гонимые ветром, беззвучно пролетают мимо и так и не косаются ушей Астры. И снова — абсурд.

Тетя Света в последний раз крепко сжала ее плечо и отпустила. Когда Астра осознала, что что-то случилось, женщины уже не было рядом. Видимо, они дали ей время попрощаться с матерью наедине.

Теперь, когда гроб зарыли в могилу и перед ней стоял деревянный крест с фотографией матери, она полностью, с болезненной точностью осознала, что осталась совершенно одна. Нет ни единого человека в этом мире, кому было до неё дело. Балет остался позади. Она никчемна в этом. Никчемна во всем. Впереди — одиночество детского дома, люди из которого уже приходили за ней пару раз. Документы оформлены. Ближайшие родственники, живущие под Ленинградом, сразу написали отказ. Это действительно был конец.

Астра с силой сжала кольцо в кармане пальто. И когда в голову пришло решение, что её последняя надежда в этой вещи, — как и последняя надежда матери, — она услышала, как хрустнула ветка ели под чьим-то шагом. И сразу поняла, чья высокая фигура стоит в трех шагах от нее

— Как удачно ты появился, — проговорила Астра, намеренно не отрывая взгляда от деревянного креста.

— У тебя практически отсутствует акцент. Это похвально.

Его низкий голос раздался будто бы ото всюду и одновременно только внутри её поверженной болью головы. Астра смяла в руках юбку. Низкий баритон его английского бил по ушам, как эхом отбиваются слова в пустой квартире.

— Мама заставляла меня учить английский каждый день с тех пор, как мне исполнилось пять, — собравшись с силами, говорила она, всем телом чувствуя его волевое, волнующее присутствие рядом. — Ни дня она не сомневалась в том, что ты придёшь за ней. Даже в свой последний день.

Он хмыкнул, словно пропустив укор мимо ушей. Все ещё не поворачивая головы, но будто уже доподлинно зная, как он выглядит и что из себя представляет его взгляд, глаза, мимика, Астра почувствовала, словно невидимая широкая ладонь ползёт по горлу. Ей вдруг стало действительно страшно. Ей показалось, что он может её ударить. Убить. Сделать что угодно, и никому не будет дела. Остальные ушли слишком далеко, чтобы услышать её крики. Он сейчас же закончит дело. Он просто оставит её умирать здесь.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — он сделал шаг ближе к ней.

На секунду ей показалось, что возможно и он сейчас переживает, но она быстро отринула эти мысли. Он казался ледяным, хладнокровным. Человеком без истока жизни внутри, иным, не тем, кого она себе представляла. Не тем, кого описывала мать.

— Полагаю, для того, чтобы упасть на колени перед этой могилой и вымаливать прощение? — выплюнула она, сама удивившись количеству желчи в своём голосе.

— Не мои мольбы ей сейчас нужны, — вдумчиво произнёс он.

— Тогда убирайся.

— Не глупи. Сейчас я единственный человек, которому небезразлична твоя судьба, — поучительно произнёс он.

— Ты не знаешь моего имени. А я не знаю твоего, — с каждым новым словом проглатывая гнев, зашипела Астра. — Моя мать положила свою жизнь на алтарь любви к тебе и воспитания меня, твоего ребёнка. Ты мне противен. Я никогда не смогу жить с тобой под одной крышей.

— Это пройдёт. Всё проходит со временем: и ненависть и любовь, — едва слышно произнес он. Астра ловила каждое его слово как соцветия одуванчика на ветру.

— Ты ничего не знаешь.

— Я знаю достаточно. Твоя мать не любила меня, она любила то, что раз за разом подбрасывало её больное воображение.

— А ты? Ты любил её? — спросила Астра, пытаясь скрыть надежду в голосе.

— Тогда казалось, что я никого так не любил, как ее, — эта откровенность легко сорвалась с его губ. — И ты тому доказательство, — произнес он, понизив голос. Невозможно было понять, что он чувствует сейчас, но Астра не оставляла попытки.

— И почему же ты её бросил? Почему бросил меня?

— Я знал, — произнёс он. Ветер поднялся вместе с тяжестью его голоса. — Она верила в своего Бога. Она бы никогда не сделала аборт. У меня были обязательства. Я не мог остаться с ней, а она была слишком гордой, чтобы принять мою помощь издалека.

— Она была примой. Твоя «помощь» вряд ли сделала бы её счастливее, — грубо бросила Астра, повышая голос. — Ей нужен был ты сам. Здесь, с ней. Иначе зачем это все было? Ты что, не догадывался о последствиях? Где были ваши с ней мозги, когда вы зачали меня?! — она разозлилась по-настоящему. Ярость на их глупость и недальновидность не давала ей покоя. — У тебя были «обязательсва», наверняка другая семья. Она была молодая и красивая. Она могла родить ребёнка в браке, а не от английского волшебника, Господи. Какой бред… И что ты ждёшь от меня, явившись сейчас?

— Я жду, когда твой разум, о котором писала твоя мать, наконец встанет выше чувств. Думаешь, она лгала, когда восхваляла твой ум? — вкрадчиво произнес он.

— Поэтому ты здесь, — кивнула самой себе. — Письма все-таки дошли до тебя.

— Да, но полагаю, слишком поздно.

— Слишком, — подтвердила Астра, поднимая глаза с земли на фотографию у надгробья. На фото мать улыбалась. — Ты действительно волшебник? Если так, говорю заранее, кажется, в вашем деле я не слишком преуспела.

— Ты не можешь быть посредственностью, ты моя дочь. Научиться ты успеешь, — отмахнулся он. — Сейчас важно другое. Ты пойдёшь со мной. Я сделаю тебя своим законорожденным ребёнком.

— Зачем тебе это?

— Я в долгу перед твоей матерью и привык отдавать долги.

— И только? — сама не зная зачем, спросила.

Он замолк на некоторое время. Потом сделал пару шагов, приблизившись к кресту. Дотронулся до него и прочёл вырезанную по дереву надпись:

— Per aspera ad astra, — проговорил он, проводя по надписи пальцами. Его тяжёлый голос на миг дал неистественную трещину. Астра вздрогнула. — Она была на редкость оптимистична. Я больше не встречал людей, подобных ей. То, как она верила в ждущее её за ближайшим поворотом счастье, не верил никто. Какой по-настоящему забавной она иногда была.

В этих словах теплилась улыбка. Мифическая, которую Астра почувствовала всем телом. Кончики его губ грустно, настальгически чуть поднялись наверх, когда мамин сияющий образ всплыл в его памяти. Может ли быть такое, что в его глазах она была ещё красивее, чем в её. Может ли быть такое, что он действительно ее любил, что был способен на любовь.

— Я уверен, апогей своего счастья она видела в тебе, — почти бесшумно произнёс он.

Астра зажмурила глаза до чёрных пятен. А когда решилась открыть, то увидела у изножья могилы красивый букет свежих, будто только сорванных цветов. Астров.

— Так ты знаешь, — удивлённо прошептала она.

— Более того, я знаю, что и тебе известно моё имя.

И тут она решилась — надо же, оказалась смелее, чем сама про себя думала, — и встретились с ним взглядом. Его лицо — идентично ей, за иключением отпечатка возраста, волевой остроты скул и подбородка и небольших вкрапинок маминых черт. Его взгляд — холодный, неживой, нечитаемый, но такой завораживающий и пленительный, такой покалывающий, пронизывающий. Господи, такой родной.

Теперь не нужно строить догадки. Теперь она подлинно знает, откуда ее истоки, где начало. Её тянет к нему почти так же, как тянуло к матери. Она хочет быть с ним, несмотря на то, что знает, что никогда не сможет его простить. Это аксиома, это замкнутый круг, и ей не выбраться.

Астра громко, истерично всхлипнула. Она почувствовала, как жгучие, яростные слезы подступают и щиплют глаза. Как уже через секунду крупными каплями бегут по щекам и очерчивают подборок. Весь груз потери и вся боль поражения в борьбе со смертью, вся отвратительная обида, вся ненависть и неприятие, вдруг волной колыхнулись в ней.

Отец внезапно оказался поблизости, сжал руками её плечи и прижал к груди. От него пахло свежестью и лесом. Он был тёплый и живой. Тяжесть его руки ощущалась как тяжесть целого мира.

— Теперь ты под защитой. Ничего не бойся.

Трудно вообразить, что перед ней действительно ее отец, сотканный из рассказов матери, но во плоти. Отец, бросивший ее во младенчестве, отец, на которого она так похожа, отец, расплывчатый образ которого теперь обрел единство.

Мой отец.