— Мама, так не должно быть, — вновь, как уже делал тысячу раз до этого, запретестовал Люциус, с надеждой и отчаянием взглянув на мать. — Вы не должны позволить отцу сотворить такой… такой позор с нашей семьёй.

Эдвин Малфой — женщина, красота которой не покинула её и после пятого десятка, — посмотрела на единственного, оттого и всецело любимого сына с тоской и разочарованием во взгляде. Не сказать, чтобы та питала ненависть к поступку мужа — дело это далеко минувших дней, — она просто… да, до банального просто, устала.

— Милый, — со вздохом. — Тебе, как никому другому известно, что я не могу противиться решениям твоего отца.

— Но ведь это абсурд! — Люциус ходил вперед-назад по залу, отчаянно пытаясь выстроить логическую цепочку в своей голове. — Почему именно сейчас отцу приспичило стать… отцом? Почему именно тогда, когда наша семья и так не в выгодном положении, пока я не женился, а Цис… Нарцисса не родила наследника.

— Спросишь у него, когда он явится, — Эдвин махнула рукой — до того безразлично, что Люциус опешил. — Если осмелишься, конечно.

— Мама! — он чуть ли не взвыл, поднимая голову к потолку. — Я ждал, что вы будете моим единомышленником в этом вопросе. Разве вас все устраивает? То, что эта девчонка — прямое доказательство отцовской неверности вам, будет как ни в чем не бывало жить здесь?! И что прикажете делать? Играть в милого старшего брата?

— Не одному тебе неприятна данная ситуация! — чуть прикрикнула Эдвин, внезапно растерявшая свою меланхолию. Её тонкие брови придостерегающе свелись к переносице, а тонкие губы почти исчезли с лица, когда она нервно поджала их. — Но, как видишь, я не трачу силы на бешенство и негодование. Я терплю, как и терпела до этого. И тебе советую помалкивать, сын.

Люциус не нашёл, что ответить, проглотив все возможное возмущение на мать. Её, по крайней мере, он мог понять.

— Вики! — личная домовиха Эдвин тут же трансгрессировала около своей госпожи. — Принеси мне бокал красного полусухого.

— Да, госпожа.

— Мама, я думаю, тебе не стоит…

— Не учи меня, милый.

Вики минутой спустя уже приподнесла бокал вина своей госпоже. Эдвин с нескрываемым удовольствием сделала первый глоток, который окрасил её тонкие бесцветный губы в алый, моментально превращая её в самую настоящую хищницу. Она была волчица — уже не такая активная и боевая как прежде, но самая настоящая, сменившая окрас и ставшая пепельной, чтобы сливаться со снегом в зимнюю пору.

— Прелесть, — выдохнула Эдвин, прислонив бокал к щеке. — Прости за это, — мягко произнесла, обращаясь к сыну, действительно испытвая вину за то, как поверженно выглядит сейчас. — Жизнь с твоим отцом сделала из меня заядлую любительницу дорогого вина.

— Это не самое худшее, — зашипел Люциус, встречаясь с матерью глазами. В своей любовной ненависти к отцу/мужу они понимали друг друга без лишних слов. — Что сделала с нами жизнь с ним.

Эдвин улыбнулась, и вместе с нервной улыбкой ее алых губ произошел звучный хлопок трансгрессии.

Статная фигура Абраксаса Малфоя появилась в центре главного зала, оставив на поверхностях дорогой английской мебели еле заметный след — Салазар, явно русской — пыли.

Эдвин тут же осушила оставшееся от вина, убрала бокал и вскочила. Поправила шаль на плечах и со спокойствием, достойным мертвеца, посмотрела на отца и… девчонку.

Люциус сделал глубокий, нервный вдох и опустил взгляд на невысокое нечто, похожее скорее на домового эльфа, чем на человека, что прижималось к боку отца, держа его за руку. Люциуса передернуло. Когда… когда он позволял себе подобный жест сыновьей любви? В семь? Последний раз, когда был совсем ребёнком, ещё до Хогвартса. Отец терпеть не мог телячьи нежности. Так почему это наглая девка, явно перешедшая за пятнадцать лет, сейчас так яростно и крепко вцепилась в его, Мерлин, его отца? И почему он не норовит её оттолкнуть или хотя бы держать дистанцию, а так нежно прижимает в ответ?

Девка. Что ж, нужно было постараться, чтобы это понять. Затравленный взгляд исподлобья, рваные лохмотья вместо одежды. Бесформенная фигура, тусклый, безжизненный взгляд. Она выглядела иррационально в стенах фамильного дома его семьи. Собственно, она не была его семьёй. Ошибка, минутное влечение, слабость его отца. Ничего больше.

— Эдвин, Люциус, — это Астра. Моя дочь, — проговорил отец, аккуратно подталкивая названную девочку ближе к нему и матери. — Будьте с ней… терпимее. Она с этой секунды полноправный член нашей семьи. Наша дочь, — повторил Абраксас, ставя жирную точку за каждым словом. — Твоя сестра, — обвел взглядом Люциуса, который изо всех сил сдерживал лицо, чтобы показательно не скривиться. — Астра будет жить полноценной жизнью ведьмы, несмотря на то, что не имеет никаких базовых знаний. Каждый из нас внесёт вклад в её образование.

Люциус, не скрывая своего недовольства, фыркнул. Она ещё и немощная, отлично.

— Астра, очень приятно познакомиться, — проговорила Эдвин, подходя ближе. — Меня зовут Эдвин Малфой, я жена…твоего отца. Надеюсь, тебе понравится у нас и ты быстро привыкнешь. Можешь обращаться ко мне по любому поводу, — она протянула руку и девчонка неуверенно пожала её.

Как бы мама ни старалась играть в прилежную жену и великодушную женщину, у нее это плохо получалось. Невооруженным взглядом было видно, какое напряжение висело в воздухе гостиной и какое отвращение тлело в глазах его матери.

Он был рад быть не единственным островом логики в этом океане безумства. Люциус был на грани того, чтобы схватить маму за руку и с жаром проговорить — я солидарен, это чудовищно, давай сделаем что-то с этим. Но он останавливал себя, потому что знал, прекрасно знал, несмотря на протест, что бесполезно любое вмешательство. Отец был непреклонен как никогда. А Люциус не ребёнок уже, чтобы сбежать из дома или показательно игнорировать. Отец никогда не прощал своеволие. Его невозможная черта подавлять всех в собственном доме.

— Люциус, — настойчиво и властно произнёс отец. Мурашки пробежали по телу Люциуса, он прекрасно знал, что значила эта отцовская интонация.

— Отец?

— Будь добр, поздоровайся с сестрой.

Люциус сжал кулаки. Нет, Салазар, нет и не было у него никогда никакой сестры. Это какая-то несмешная шутка. Он ни во что так не верил, как в верность отца матери. Да, он знал, а с возрастом это становилось ещё более очевидно, что отец никогда не любил мать, но уважал — и это значило кое-что намного большее. Уважал, был верен, чтил семейные ценности, то, что семья всегда превыше всего, превыше любви, превыше всех желаний. Даже такого, как оказалось, зудящего желания вставить русской грязнокровке. И породить эту…

Насколько была хороша та русская шлюха? Люциус терялся в догадках. Если не вэйла во плоти, то отцу нет оправдания. Как можно было предать семью, предать Лорда, предать все, чем ты жил, ради нескольких часов с русской стервой — да ещё и маглой, ко всему прочему. Фу. От одной мысли об этом его воротило.

Но мама права. Люциус потерпит. Всегда терпел. И злился, и бился, жаловался, не понимал, вот правда — никогда отца не понимал. Но терпел. Так, видимо, у них, у Малфоев, заведено, — терпеть. Пока дело не перейдёт в твои руки.

Люциус подошел ближе к девчонке, наклонился, аккуратно взял ее тонкую бледную ладонь в руку и поцеловал тыльную сторону. Глянул в чужие, но такие… сука, малфоевские глаза, голубые, блестящие, отцовские, и попытался всем своим взглядом, который видит только она, выразить свою ненависть.

И девочнка видела. Испуганно выдернула ладонь и сделала шаг назад, к отцу. Люциус усмехнулся, выпрямился и посмотрел Абраксасу в глаза, как бы говоря: «Вот, смотри, я сделала то, что ты велел». Во взгляде отца он как и прежде не прочитал никаких эмоций. А одобрение уж тем более.

— Итак, начало положено, — устало проговорил Абраксас, оглядывая гостиную. — Может быть, мы наконец станем нормальной семьёй, — он сжал худое плечо девчонки.

— Я думаю, имя «Астра» не слишком подходит нынешней обстановке, не находишь, дорогой? — почти промурлыкала Эдвин, подходя ближе и становясь поодаль от отца.

— Что ты предлагаешь?

— Астер. В сущности, ничего не меняется, но в совокупности с фамилией звучит куда благозвучней, — Люциус сдержал смешок. — Как тебе, милая? Нравится?

Астра или Астер, наверняка не до конца понимая, о чем речь, кивнула, как будто даже не заострив на этом особого внимания.

Девчонка не иначе, как полоумная, подумал Люциус. Вот что бывает, когда не держишь член в штанах. Вот какими рождаются бастарды. В грязи, вони, не выговаривающие ни единой буквы. Загнанно смотрящие на что-то новое, что-то, что не вписывается в их обывательский обиход. Да и к тому же… вшивая полукровка. Что с таких взять?

— Что ж, мне нравится. Это прекрасное имя, дорогая, спасибо, — Абраксас легко коснулся руки матери в благодарность. — Добро пожаловать домой, Астер, — мягко проговорил отец и чуть подтолкнул девчонку, чтобы та прошлась по своему новому дому.

Его отец подтолкнул вшивую русскую полукровку в его дом.

Люциус так часто повторял это про себя. Мой отец. Моя семья. Мой дом. Эта была его мантра. Был бы маглом, назвал бы это молитвой. Он хотел заставить себя всегда помнить и во что бы то не стало знать, что это его отец сейчас так трепетно прижимает худое тельце девки к себе, что это его семья сейчас трещит по швам из-за этой особы, внезапно, после стольких лет оказавшейся камнем, топящим все, что строили Малфои все эти годы, все эти века, что это его дом сейчас станет и её… Салазар, её домом тоже.

Люциус переглянулся с мамой, и они оба покорно, но тая обиду, пошли вслед за отцом и девчонкой.

Она не приживется здесь.

Сорняк вырвут еще до того, как он пустит корни.

***

— Дом, милый дом, — пропел он, врываясь в темноту дома на Площади Гриммо.

Нетрезвые шаги Сириуса отдавались эхом от всегда таких холодных стен отчего дома. Он шагал вдоль темого коридора, сокрушительно хватаясь за все, что поподалось под руку. Дорогая античная ваза разбилась об пол, а за ней полетел китайский чайный сервиз — трофеи любящей maman. Сириус фыркнул себе под нос и поплелся в сторону кухни.

— Матушка! Регулус! — кричал Сириус, барабаня по кастрюлям, — Отец!

— Юный господин должен знать, что госпожа и юный господин Регулус сейчас на приеме у господина Нотта, — проворчал Кричер, тут же аппарируя на место шума, — А господин Орион занят министерскими делами.

— Плевать я хотел, на каком они приеме. Немедленно скажи им, чтобы явились сюда!

— Слушаюсь, господин, — окинув Сируиса враждебным взглядом, Кикимер оппарировал.

— Старый пыльник, — сплюнул Блэк.

Мрачный дом на площади Гриммо, насквозь пропахший матушкиными кислыми духами и отцовскими папиросами, всегда казался Сириусу лишь карикатурой на семейное гнездо, в котором всегда ждут и к которому хочется вернуться.

То ли дело дом Поттеров. Тёплый и радостный, ждущий возвращения, пахнущий пирогами с вишней и почему-то корицей, миссис Поттер, всегда так крепко сжимающия в объятиях, и мистер Поттер, в уголках глаз которого собираются нити морщин, когда он улыбается. Засыпая в холодном, вобравшем в себя все оттенки тьмы доме на площади Гриммо, Сириус вспоминал тесную, но тёплую и воздушную кровать в доме на Годриковой впадине. И не мог перестать думать о побеге. Теперь уже побеге навсегда.

— Так-так-так, — Сириус крепче ухватился за горловину бутылки французского вина. Расфокусированное из-за выпитого зрение мешало разглядеть, каким годом датируется хранимая отцом роскошь. — Ладно, похер. Годом больше, годом меньше…

Откупорив бутылку, Сириус отпил, жмурясь от терпкости вина, и, оторвавшись от горловины, со всей силы разбил бутылку о стену, окрасив обои. Это было даже красиво — то, как красное ядреное дорогое вино растекалось пятном по стене. В пьяную голову моментально пришла ассоциация с кровью, и Сириус поморщился, отгоняя болезненные мысли.

Воспоминания. Теперь от дяди Альфреда остались лишь они — никчёмные быстрые отголоски того, каким на самом деле замечательным человеком он был. Щедрость души, чувство юмора, добрый нрав — такие не блэковские черты, — все теперь хранилось глубоко в его памяти, и ему оставалось только шарить в них, концентрируя пьяный разум на поисках самого родного человека, который у него когда-либо был.

Вопреки всеобщему мнению, Сириус был способен на терпение и даже на уступки. Глубоко внутри он знал — любовь к семье неиссякаема. Какими бы они ни были, — это травмирующее жестокое материнское воспитание, эта нелюдимость и невнимательность отца, брат и его самзабвенная любовь к Лорду, — какими бы по-настоящему ужасными ни были их идеи и мысли, то, чем они жили и во что верили, от всего этого он бы отвернулся и забыл, будь это незнакомцы, но не они. Он пытался оправдать их. Пытался любить, несмотря ни на что, пытался жить с ними. Простить, в конце концов.

Но то, что они сделали с Альфредом, то, что сделали с ним самим, не дав увидеть его в последний раз — апогей, к которому они так стремились. Именно сейчас Сириус решил, что пора ставить точку. Что им нет оправдания. Что «кровь и любовь — не рифма». Что теперь он сирота до конца своих дней.

Сириус зло доставал бутылку за бутылкой и бил их об стену. Столько шума обычно завядший в тишине дом на площади Гриммо давно не терпел.

— Что ты тут устроил, Сириус Орион Блэк? — чётко произнося каждое слово, словно ставив за каждым точку, мать появилась перед ним — вся в чёрном, как вечная вдова.

За ней стоял братец, и Сириус не переставал удивляться тому, какие одинаковые у них были лица. Только в отличии от стревозного и заносчивого лица матери, Регулус смотрел на него со смесью скепсиса и осторожности, — удивительное, присущее только ему выражение, непонятно откуда появившееся, — и Сириусу как никогда хотелось по-настоящему вцепится в него. Ударить наотмашь. Мерлин, аж руки дрожали от предвкушения.

— Добрый вечер, maman, — Сириус попытался сделать реверанс, но пьяно пошатнулся. — Рад видеть вас в добром здравии.

— Я не буду повторять свой вопрос, — строго произнесла Вальбурга, окинув взглядом зал. Полный разгром женщина встретила даже слишком достойно — поджала губы, и теперь они превратились в тонкую бесцветную линию.

— Я решил помянуть своего любимого дядю, мама, — Сириус вытащил следующую бытулку и, откупорив, показательно глотнул. — Я любил его как отца. Но на самом деле — больше чем отца. И вы это знали. Да, не могли не знать. Думали об этом, когда хоронили его?

Ни одна мыщца не дрогнула на лице матери, но интерес Сириуса концентрировался на другом. Регулус, надо отдать ему должное, стойко выдержал взгляд Сириуса, полный шока и ненависти.

— Так ты знал, — смешок вырвался сам собой. Рука крепче впилась в горлышко бутылки. — Знал и молчал, — Сириус неверяще замотал головой. Регулус нахмурился и сжал губы, — Спелись, — губы растянулись в истерике. — Радуйся, мама. Ты воспитала достойного наследника.

— Мы бы сказали тебе. Позже, — проговорил Регулус, сделав шаг вперёд. — Мы знали, что смерть Альфрада вызовет у тебя подобную истерику.

— Истерику?! — голос Сириуса прогремел вместе с разбитой о стену бытылкой. — У нас умер родной дядя, сукин ты сын, он вообще ничего не значил для тебя?! — он быстрым шагом направился к брату, сжав кулаки.

— Сириус! Замолчи немедленно. — Мать выхватила палочку. Спокойно и хладнокровно направила на него.

— Что, мама? Нашлете на меня круцио, как в старые добрые? — усмехнулся Сириус, бесстрашно глядя ей в глаза. Сделал ещё шаг вперёд, так, чтобы тонкий конец её палочки уткнулся в его грудь.

Прошли времена, когда он действительно дрожал под этим свирепым взглядом — теперь он возвыщался над матерью на целую голову и не боялся ни её гнева, ни его последствий. Ребёнком он знал, что может заставить её злиться, иногда он даже проверял, где грань её терпения, с какой скоростью он сможет до неё добраться.

— Нет, милый. Ты знаешь, я более избирательна в наказаниях, — ласково произнесла Вальбурга. Только о пытках она говорила с такой нежностью в голосе. Голосом, которым признаются в любви.

— Ты уже наказала меня достаточно, не дав попрощаться с Альфредом, — процедил Сириус. — Он завещал все свое наследство мне. Ты знала это, знала, ещё когда он болел. Скрыла это, — он наклонился ближе к лицу матери — бледность её кожи и острота скул теперь казалась ему по-настоящему болезненной. От прежней завораживающей и пленительной внешности надменной аристократки не осталось и следа. Вальбурга медленно, но верно угасала. И ее гнев — то, что было источником всей её силы — вместе с ней. — Потому что знала, я не задержался бы здесь надолго, узнав о наследстве. Потеряла бы и наследника, и фамильный дом наших предков. Настолько жадная, что решила сохранить его себе? Так сильно дорожишь мной, что идёшь на подлость? Что из этого твой мотив?

Желтый свет отбрасывал тени на лицо матери, и, когда она отвернула голову от его взгляда, те заиграли на её лице. Побежали по нему как маленькие чёрные змейки. Она терялась с ответом. Неужели действительно чувствовала вину?

— Полагаю, ты нашёл письма. Рылся в отцовском кабинете? — вмешался Регулус, подходя ближе.

— Отчитаешь меня, Рег? Кажется, от тебя нотаций я ещё не слышал. Удивишь?

— Ты слышишь только то, что хочешь слышать, — уверенно произнес брат, аккуратно отталкивая мать от Сириуса. Выглядело это движение так, словно Сириус может причить ей вред, а Регулус пытается это предотвратить. — Альфред умер, и это не наша вина. Он звал тебя в бреду, письма писал его эльф, и все, что в них — больная фантазия. Он завещал тебе деньги, которые теперь ты можешь обналичить в Гринготтс, но дом не должен перейти к тебе, следуя идее наследственности — следующий по старшенству Блэк — наш отец. Желания больного не идут ни в какое соперничество с многолетней традицией.

— Ещё как идут. Или есть лазейка в этой системе, иначе вы не берегли бы так эту тайну, — прошипел Сириус, злясь на то, как Рег разговарил с ним. Словно с ребёнком. — Ты и maman можете врать мне сколько угодно, но вы забываете, что я знаю вас как облупленных, вдоль и поперёк. Я знаю, когда и где вы начинаете лгать.

— Я не понимаю причину твоего негодования, — сузил глаза брат, презрительно оглядывая Сириуса с ног до головы. — Этот дом так или иначе будет твоим. После отца, разумеется. Но я не припомню, чтобы ты когда-либо стремился туда. Даже когда дядя болел, ты не был частым гостем. Что случилось сейчас? Злишься на то, что мы не сказали тебе о его смерти? Так разве было не очевидно, что он умирает? И где ты был? С ним или с гриффиндорскими друзьями? Все, что происходит с тобой сейчас — это плоды твоей же безответственности и глупости, брат. Осознание этого не даёт тебе спокойно жить. Это причина твоей злости. Не мы.

— Какой смышленый мальчик. Есть ещё то, в чем бы ты хотел меня обвинить, отличница? — Сириус гадко усмехнулся, и уголок его губы побежл вверх в кривом оскале. — Ты просто завидуешь. Альфред всегда был на моей стороне, он умело расставлял приоритеты. Он знал, какой никчемностью был и есть наш отец. Какой истеричной психопаткой является его сестра, наша мать, — их взгляды встретились: его и Вальбурги. Её молчание показалось ему странным. Сириус обошёл Регулуса и направился прямиком к ней, стоящий как изваяние в центре комнаты. — Он звал меня, а ты не позволила мне его увидеть! Попрощаться с ним! Альфред был единственным честным, добрым и внимательным человеком в этом змеином гнезде. Он, сука, был твоим братом! Как ты могла не исполнить волю умирающего брата?! — в отчаянии прорычал Сириус. — Ты жестокая, лживая, бессердечная стерва, ты…

— Я предупреждаю, ещё слово… — Регулус уже был рядом, и Сириус мог наконец разглядеть на его лице настоящую злость.

— Годрик, спаси, я так боюсь, — рассмеялся, кривляясь, словно дама в беде. Повернулся к брату, расслабленный и взвинченный одновременно. — Рег, ты, я смотрю, стал взрослым? Давно как отцепился от маминой юбки?! Надо же, а ведь тебя было не оторвать…

Он не успел договорить. Кулак Регулуса попал аккурат по носу. Сириус настолько не ожидал подобного магловского решения конфликта от брата, что совершенно по-дурацки пропустил удар. Как всегда невовремя в голову ударил алкоголь во всех масштабах выпитого за этот вечер. Силуэты матери и брата поплыли перед глазами, но Сириус все равно попытался дать отпор и несколько раз наугад замахнулся, попав лишь единожды. Скорее всего, это была острая скула Регулуса. Костяшки пальцев предсказуемо заныли.

— Заткнись. Ты такой жалкий. Мерлин, как тут было спокойно без тебя.

— Простите, что помешал строить планы по завоеванию мира и убийству маглов, — усмехнулся, выплюнув кровавые сгустки изо рта.

— Конечно, Сириус. Ведь по-твоему твоя семья занимается только подобным, да? — Регулус хмурился до складки меж бровей и в ярости сжимал кулаки. В своей злости они с матерью были идентичны. — Кто мы для тебя? Слизиринцы. Убийцы. Кроважадные ублюдки. Злодеи, дорога которым прямиком в Азкабан. Только есть кое-что, что ты отчаянно пытаешься забыть, и потому прячешься в доме Поттеров и расклеиваешь всякую чушь поверх фамильных обоев. — Регулус зловеще улыбнулся, и Сириус похолодел. Что случилось с братом за то время, что он отсутствовал? Откуда у него такой взгляд? — Ты, такой же Блэк, плоть от плоти, кровь от крови, что и я, отец, мать и все, чьи имена вписаны в семейное древо. От этого не убежишь и не спрячешься даже под крылышком старика Дамболдора.

Пора кончать с ними. С этим страшным домом, с этой дырой, с семьёй, которой никогда не было. Хватит. Он долго носил титул благородного сынка благородных родителей. Заигрался в бунтаря, а тем временем ему уже подготовили замену.

Шатаясь, Сириус встал. Вся комната плыла чёрным пятном перед глазами. Сделал глубокий вдох. Хватит.

Он любил Альфреда. Альфред был его первым другом. До Джеймса. До Римуса, Питера, Лили, Марлин, Алисы, братьев Пруэттов, Мэри и остальных. Он никого так не ждал, как Альфреда. Будучи маленьким мальчиком, он втайне ото всех мечтал, чтобы Альфред был его отцом. Чтобы забрал его, усыновил. Они бы путешествовали вместе, увидели бы весь мир. Побывали бы в экзотических странах, в центре океана, на вершине гор, увидели бы северное сияние.

Как жестоко он с ним поступил, оставив здесь одного.

— Вместе с Альфредом вы похоронили и меня, — зло процедил он, вцепив взгляд в лица напротив. — У тебя больше нет сына, а у тебя. — Нити губ матери предсказуемо задрожали. — Брата.

И он пустился в бег, хватая и скидывая на пол все, что попадалось на пути. Портреты, колдофото, шторы, сервант, книжный шкаф — все под силой магии и его собственной вдребезги разбивалось, встречаясь с полом. Вспышки заклинаний летели ему в спину, глухо ударяясь о стены. Мать кричала ему вслед проклятья, но он мало распозновал их суть. Но одну фразу Сириус услышал особенно явно и как бы не клялся себе забыть и не возвращается к ней в своих воспоминаниях — запомнил на всю жизнь:

— Будь проклят тот день, когда ты появился на свет!