Ан’амелик помнил их первую встречу.

Дерзкая ухмылка. Вызывающий взгляд. Резкие, порывистые движения. Звонкий голос. Надменный тон. Провоцирующие слова. Стучащее в висках раздражение. Ответные слова, ещё сильнее приближающие драку. Бурлящий внутри азарт. Горячая кровь, текущая из разбитого носа и рассечённой брови. Тёмные пятна синяков на бледно-голубой коже. Пожалуй, неплохое знакомство, им обоим понравилось.

Ан’амелик помнил их обоих молодыми кадетами.

Ежедневный обмен колкостями, особенно с утра. Попытки снова подраться на каждом спарринге. Вечные соревнования во всех дисциплинах. Редкие совместные походы в бар. Пьяные шутки и разговоры ни о чём. Внимательный взгляд. Загадочная улыбка на тонких губах. Поцелуй, неожиданный и короткий, но оттого не менее жадный. Секундное смятение, после резкая вспышка гнева вперемешку с желанием продолжить. Бандри на следующий день делал вид, что не помнил ни того, как полез целоваться, ни того, как ему вцепились в плечи, не решаясь ни притянуть ближе, ни оттолкнуть. А Танам впервые задумался о своём отношении к приятелю.

Ан’амелик помнил их службу.

Два лейтенанта всегда держались рядом, хотя всё ещё с трудом переносили друг друга. Но дневные смотрели на них, детей Ночи, с недоверием, переходящим в презрение, и это заставляло закрывать глаза на неприязнь. Говорили, что ночным не место во флоте, но они доказали обратное, едва на границах Доминации объявились вагаари. Во время войн добиться повышения было легко, и спустя несколько лет оба стали коммандерами. Естественно, ни Бандри, ни Танам не собирался останавливаться на достигнутом. Со временем они стали ближе, начали друг другу доверять, хотя всё же не упускали возможности шуточно повздорить.

Ан’амелик помнил свою зависть.

Бандри никогда не отказывался от внимания. Пылкий и страстный, он был желанным партнёром для многих и с радостью этим пользовался, но даже не помышлял о длительных отношениях. Танаму подобное и не снилось, только завидовал он отнюдь не другу. Воспоминание о том поцелуе не стёрлось — возвращалось во снах и заставляло просыпаться с бешено бьющимся сердцем. И с каждым разом от отчаянно хотел большего.

Ан’амелик помнил день, когда появился Анд’рикор.

Бандри первым получил звание коммодора. Белая форма с эмблемой Доминации на плече смотрелась на нём куда лучше, чем одежды обычных офицеров. Анд’рикор с гордостью принял новое имя и поклялся отныне служить во благо всех чиссов. Наверняка в тот момент он ещё верил, что сможет так делать.

Ан’амелик помнил свою ложь.

Он стал коммодором вскоре после Анд’рикора и тоже приносил клятву. Ему стоило бы перерезать себе горло сразу после повышения, как диктовал кодекс воинской чести, но Ан’амелик никогда не горел желанием следовать правилам, которые создали дневные. Он был другой крови, не поклонялся пресловутым Звёздам и не собирался жертвовать своей жизнью ради них.

Ан’амелик помнил интриги и подковёрную возню.

В Доминации тоже было неспокойно. Дневные, худо-бедно прожившие бок о бок с ночными чуть меньше тысячи лет, вновь нашли повод для конфликта. Ан’амелик слышал, что говорили за их с Анд’рикором спинами, и находил особое удовольствие в элегантном высмеивании слухов. Анд’рикор же будто ничего не замечал — видимо, считал себя выше подобного — и оставался в стороне ото всех. Удивительным образом он сохранял веру в мирное решение и не собирался менять своё мнение. До определённого момента.

Ан’амелик помнил свои опасения.

Приёмы, которые ежегодно устраивали Правящие семьи, мало отличались друг от друга. Ан’амелик из принципа не притрагивался к выпивке на таких мероприятиях, постоянно ожидая подвоха, а Анд’рикор, любивший вина дневных, предпочитал выпить пару бокалов и поворковать с какой-нибудь почтенной леди. Не изменял себе и совершенно не боялся рисковать что на поле боя, что в обычной жизни. Рано или поздно удача должна была его покинуть, но Ан’амелика это заботило на порядок больше, чем его друга. И не зря.

Ан’амелик помнил тот день.

Анд’рикор отказался от вина после единственного бокала — уже что-то из ряда вон! — и ушёл на балкон. Ан’амелик не мог не пойти следом. Он впервые видел своего друга, непревзойдённого адмирала и героя последней войны, таким бледным, вцепившимся в перила мелко дрожавшими руками и действительно напуганным. Анд’рикор узнал его, попытался что-то сказать, но неожиданно скривился и закашлялся. В воздухе появился запах крови.

Ан’амелик помнил свой страх.

Анд’рикор выжил, но его состояние было тяжёлым. Ан’амелик не спал нормально несколько суток: ждал новости от врачей и искал несостоявшегося убийцу. Дневные тормозили дело, мешали вести расследование, и подозрений к ним появлялось всё больше. Неужели опять хотели протащить инициативу, ограничивающую полномочия Ордена Ночи? Им что, прошлого раза не хватило, чтобы всё понять?

Ан’амелик помнил признание.

Спустя почти неделю ему пришло письмо от Анд’рикора. Ан’амелик ожидал многого: благодарности за помощь, извинений за наивность, согласия присоединиться к грядущему бунту — но не сбивчивого, даже неумелого признания в любви. В голове долго не укладывалось, как он, такой харизматичный и способный подобрать слова для любой ситуации, терялся и не мог написать всё прямо. Выглядело даже немного мило, но дать по лицу за всё хорошее хотелось сильнее.

Ан’амелик помнил их отношения.

Занятый службой, он даже не заметил, что место нескладного и резкого кадета Бандри давно занял адмирал Анд’рикор, научившийся сдерживать свои порывы, но оставшийся таким же пылким. Для других они оставались братьями по оружию, прошедшими плечом к плечу пятьдесят лет службы и множество сражений, но в те редкие моменты, когда лишние наблюдатели исчезали, Ан’амелик позволял себе обнять крепче и оставить поцелуй на острой скуле, а Анд’рикор совершенно бесстыже жался к нему и громко мурлыкал, будто дорвавшийся до тепла одичалый кот. Точно знал всё заранее…

Ан’амелик помнил восстание.

Анд’рикор никогда не отличался стремлением к власти, но роль лидера подходила ему даже больше, чем магистрам Ночи. Во время войны — точно. Его слушали, его слышали, за ним готовы были идти хоть в огонь, хоть в воду. Впрочем, остальная пятёрка, в том числе и Ан’амелик, тоже получила своё признание: ночные ценили тех, кто разделял с ними все риски.

Ан’амелик помнил бои в космосе и на поверхности, грохот взрывов и реки крови, помнил, как осколок раскроил ему лицо и пришлось наспех сшивать ошмётки кожи, помнил радость от каждой победы и скорбь по погибшим. Но ярче всего в памяти отпечаталась близость поражения, холодное дыхание смерти, обжигающее шею. Выбор был прост: либо драться всем вместе и сгинуть, стать для выживших напоминанием о том, что происходит с бунтовщиками, либо пожертвовать кем-то, потянуть время и скрыться в глубине Неизведанных Регионов, куда дневные не смогут добраться. Анд’рикор сделал свой выбор.

Ан’амелик хотел бы не помнить их последний разговор по душам, но болезненная горечь не исчезала ни на секунду. «Без тебя бы я сдался», — признался ему Анд’рикор, когда их время закончилось.

Он погиб, но позволил остальным отступить. Ан’амелик отказывался верить, что узнал всё ещё двенадцать лет назад, в том злосчастном письме. Сила не лгала — Анд’рикор понимал, что умрёт, и от этого становилось только хуже. «Ты поступил жестоко, — билось в голове. — Ты поступил очень жестоко!»

На церемонии прощания Ан’амелик чувствовал себя опустошённым. Уже не хотелось ничего ломать и кричать от бессилия, только противная тяжесть осела в груди, напоминая об утрате. Он не сказал ни слова, но это было необязательно: все всё поняли и так. Сила связывала ночных вместе, позволяла определять эмоции друг друга и общаться, не открывая рот. Ан’амелик впервые хотел, чтобы у других этой возможности не было.

Только одна мысль не давала натворить глупостей. Он обещал Анд’рикору защищать ночных, а последнее желание любимого нельзя не исполнить.