I know you think you're all alone

I haven't been there when you've needed me

I didn't deserve the love you gave

But now I'm telling you I'm here if you need a friend

Give me your pain, give me your anger

Let me be your rock

I can be the pillar of strength that you need

I'll help you keep it all together

It's better late than never

Lay your world on me

I can take the weight

Ozzy Osbourne — Lay Your World on Me

      Внезапный ночной звонок вырвал Афанасьева из объятий крепкого сна. Чертыхнувшись, заспанный следователь с трудом разлепил опухшие глаза, кое-как повернулся на бок, на ощупь потянулся за назойливо трезвонящим телефоном, неаккуратно задел недопитую бутылку водки, попавшую под руку. Пошатнувшаяся бутылка слабо блеснула в полумраке гостиной, раздался неприятный звон, и оставленный на потом алкоголь полился с обеденного столика прямо на ковер.

      — Проклятье! Кому там приспичило, черт вас раздери?! — в сердцах прохрипел Афанасьев, хмуро усаживаясь на диване и включая тусклый ночник.

      Голова жутко гудела с похмелья, перед глазами тошнотворно плыло и покачивалось, во рту будто кошки нагадили. Накануне он здорово надрался в память об ушедшей дружбе с Андреем, с которым прошел и огонь, и воду, а вот медные трубы, увы, оказались не по зубам. Слишком много всего навалилось за последнее время… После негласного разрыва с лучшим другом трубы Афанасьева горели, как никогда, и он хорошенько залил их крепким пойлом, прямо как в тот день, когда от него ушла жена. Пить так пить, иначе стоило ли вообще заморачиваться, придумывать нелепые отговорки, чтобы подольше не появляться на работе? Правда, годы брали свое, и организм приходил в норму дольше обычного. Тремор рук и ощутимая дезориентация в пространстве не позволяли действовать быстро, как на службе. В состоянии крайнего нестояния были и плюсы: оставалось время подумать, поразмыслить. В затуманенном рассудке зародилась осторожная надежда, что звонил образумившийся Андрей. Только ему дозволялось тревожить усталого следователя в столь поздний час, в столь трудное время — остальные прекрасно знали, что Афанасьева лучше лишний раз не беспокоить.

      — Долго же ты ломался… Прибил бы мерзавца… — беззлобно посетовал Афанасьев, готовый выслушать и простить своего непутевого друга, если тот наконец признает собственную глупость и начнет прислушиваться к другим. Рука моментально обрела профессиональную твердость; он ловко подтянул телефон к себе, долго вглядывался в крошечный дисплей, пытаясь разобрать надпись, а затем досадливо цокнул языком: звонил помощник, оставленный дежурить в ночную смену. Не иначе как заскучал по голосу своего начальника… Пришлось ответить.

      — Валерий Петрович, простите за беспокойство! Вы не спите? — растерянно затараторил Генка Карпов, по обыкновению глотая слова от волнения. Следователь устало вздохнул и потянулся за сигаретой, вспомнил, что спьяну оставил ее незатушенной в пепельнице. Рядом валялись две мятые упаковки и гора окурков. Неужели это была последняя? Черт!

      — Чего тебе, Ген? — Афанасьев печально понюхал полностью выгоревшую сигарету, бесцельно щелкнул зажигалкой.

      — Валерий Петрович, я знаю, что у вас трудности и вы велели не беспокоить по пустякам, но тут такое дело, мне нужно кое-что уточнить, только вы не подумайте, я…

      Афанасьев страдальчески поморщился: мозговыносящая нерасторопность помощника выматывала хуже любого похмелья! Со злостью отбросив то, что осталось от когда-то чудесной, едва прикуренной сигареты, он наклонился за опрокинутой бутылкой водки, бо́льшая часть которой уже благополучно впиталась в ковер. К тяжелому, удушливому запаху табака, окутавшему гостиную, добавился запах спирта и мокрой пыли.

      — Гена, можно покороче, а? Я на пенсию уйду раньше, чем ты догово… Ах! — Он вздрогнул от резкой боли в пояснице, тихо выругался. Устало откинувшись на спинку дивана, поднял ценный «улов», прихваченный со стола, взболтнул, пригляделся. На донышке оставалось совсем немного, как раз на коротенький служебный разговор посреди ночи. Заодно спина побыстрее пройдет. И все негативные эффекты от пьянки тоже. Не теряя времени, Афанасьев жадно присосался к горлышку, вполуха слушая мямлю-помощника. Отвлекшись на дешевое пойло, он пропустил поток слов мимо ушей, но финальный отрезок расслышал предельно четко даже сквозь шум в голове.

      — …из той самой больницы, ну, вы еще велели усилить наблюдение за ней, помните? Так вот, ребята спрашивают разрешения взять стволы, говорят, мало ли что. Ситуация-то, сами понимаете…

      Афанасьев едва не захлебнулся. Многострадальная бутылка выпала из бесчувственных рук, закатилась далеко под диван, где и сгинула среди пыли и паутины, мгновенно перестав интересовать озабоченного следователя. Сплюнув горькую гадость, он с силой прижал телефон к уху.

      — Какие стволы, какая ситуация, блядь? — Афанасьев напряженно вцепился в подлокотник, хорошо помня, как двое недотеп из патруля едва не пристрелили Никиту вместе с Максимом, вместо того чтобы разнять борющихся и привести их в чувство. Страшно подумать, что было бы, не вмешайся он тогда, выстрелив в воздух. — Что, на хуй, происходит?! Давай по новой, внятно и без воды, слышишь?!

      Пристыженный Генка набрал в грудь побольше воздуха и выпалил на одном дыхании:

      — Только что санитарка из центральной звонила, у них там какое-то ЧП с Крючковым, она говорила быстро и неразборчиво, но…

      «Прямо как ты», — невесело подумал мигом протрезвевший Афанасьев, пытаясь вникнуть в сбивчивую и беспокойную речь молодого помощника.

      — …насколько могу судить, речь шла то ли о нападении, то ли о попытке убийства, и ребята волнуются, ведь ехать на вызов ночью, да еще и без оружия, попросту опасно! А как вы думаете, как будет лучше? Просто я считаю, что…

      У Афанасьева волосы встали дыбом. Сопляк продолжал тараторить без умолку, закидывая сумасбродными догадками и предположениями, но он уже не слушал, лихорадочно прикидывая кратчайший маршрут до больницы. Не хотелось думать, что там у них посреди ночи случилось с Никитой, но что-то подсказывало: ничего хорошего. Говоря иначе, простым и доступным языком, — пиздец. Полный, тотальный, абсолютный. И причина этому одна, состоящая из шести букв: Андрей.

      — Ну что, доволен, долбоеб тупорылый? — зло прошипел следователь, бессильно ругая бывшего друга, а заодно и себя. Развалился на диване, старая пьяная жаба, и забил хер на все, ушел в глухую обиду, хотя должен был… Должен был что? Ни в пьяную, ни в трезвую голову не приходило ничего разумного, действенного, эффективного. Такого, что помогло бы всем и сразу… Разве что послать в задницу глупого отца мальчишки, игнорировать его идиотские выходки, днем и ночью самому дежурить возле койки… Можно даже досрочно выйти на пенсию, чтобы проводить с Никитой больше времени. Но поможет ли это? Вопросы, кругом одни лишь вопросы, и, как всегда, без ответов…

      — Алло? Валерий Петрович? — Навязчивый голос Карпова вывел из пространных философских размышлений, обычно приходящих наутро после попойки. Хватит просиживать задницу! Бойко вскочив на ноги, Афанасьев опасно пошатнулся, но смог преодолеть силу притяжения и удержался на ногах. Метнувшись в сторону шкафа с одеждой, он суетливо раздавал напутствия, переодеваясь прямо на ходу:

      — Отправь ребят и кого-нибудь за мной, пусть держат ситуацию под контролем до моего приезда! Только аккуратнее, слышишь?! Это важно! Если хоть один волос упадет с головы Крючкова, всем уши пообрываю, усекли?! И чтобы никаких гребаных пушек!

***

      Промозглый осенний ветер яростно дул в лицо, проникал под тонкую одежду, некстати начавшийся снег с дождем застилал глаза, но Максим продолжал карабкаться по хлипкой водосточной трубе, стараясь не обращать внимания ни на что, кроме цели. Ледяные несгибающиеся пальцы упорно цеплялись за редкие выступы, из-под легких кроссовок при отталкивании отваливались целые пласты штукатурки и глухо стукались о подоконники нижних этажей. Он замерз и промок одновременно: теплую куртку пришлось оставить внизу, чтобы было проще карабкаться, а рабочие перчатки с напылением, которые должны были облегчить задачу, только мешали уцепиться; пришлось избавиться и от них тоже. Палки в колеса ставила не только испортившаяся погода, но и опухшая голова: Максим не спал почти сутки, впитывая в себя, как губка, весь материал из ученых книг, обращался за советами к отцу и дедушке, и вот пришло время применить накопленный багаж знаний.

      Но что же он делает здесь глубокой ночью, совсем один, лазая по скользким стенам больницы, словно Человек-паук? Максим задавал себе этот вопрос много раз, останавливаясь перевести дух и наметить дальнейший маршрут. Зубы выбивали беспорядочную чечетку, руки были содраны в кровь о ржавое железо. Хорошо, что он привит от столбняка… До последнего этажа рукой подать, и вот очередная остановка, последняя перед финальным рывком. Могучий ветер с силой метнул в лицо колючую снежную пыль с ближайшего подоконника. Закашлявшись, Максим глянул вниз, увидел острый забор, хищно скалящийся отвратительной клыкастой пастью.

      — Нет, приятель, не дождешься, — улыбнулся Максим, крепче хватаясь за едва заметный выступ.

      Так что он все-таки делает? Макс не смог бы ответить, даже если бы от этого зависела его жизнь. Но одно знал точно: он определенно сошел с ума! Эта простая и одновременно пугающая догадка посещала его уже не раз, а этой ночью он сполна убедился в своей правоте, когда тайком от родных оделся и на цыпочках вышел навстречу неизвестности. А раз мотивы абсурдных поступков продиктованы сумасшествием, то не все ли равно, что он делает? Конечно, можно в любой момент остановиться, отступить, как следует все продумать, составить план, учесть все детали… Так было бы проще. Но кто сказал, что проще — значит правильнее? Наоборот: чем сложнее путь, тем ценнее награда! А значит, у него все получится, главное — идти вперед, не поддаваться сомнениям. Смахнув снежинки с ресниц, Максим продолжил восхождение. Его вел слабый, едва различимый свет в одной из отдельных палат…

      — Твою мать! — выдохнул Максим, когда рука внезапно соскользнула с острого камня. Из разодранной ладони тотчас брызнула кровь, вниз щедро посыпалась штукатурка, но испуганный Макс этого даже не заметил. Чудом удержав равновесие, он наигранно усмехнулся и покачал головой, обращаясь к своему железному приятелю: — Не-а, не сегодня! Дуракам везет, йо-хо-хо!

      Забор неожиданно ответил хриплым басом:

      — Ты чего делаешь, окаянный? Убьешься ведь! А ну слезай!

      Максим с удивлением обернулся и увидел далеко внизу седобородого дедушку с маленькой собачкой, которая, как и он, дрожала от холода, навострив мохнатые ушки. Пожав плечами, Максим уцепился за карниз и стал подтягиваться на руках, скребя носками обуви по облупленной кладке. Чувствуя прилив сил от осознания невероятной удачи, он отбросил сомнения и мчал вперед, с шумом выдыхая густые облачка пара.

      — Я кому говорю?! Дурья башка! Жить надоело? — не унимался старик. Поднявшись во весь рост на широком обледенелом карнизе, Макс добродушно улыбнулся невольному свидетелю его сумасшествия.

      — Ступай домой, дедуля, не морозь животинушку!

      Старик что-то угрюмо буркнул в ответ, но звук его голоса потонул в звоне бьющегося стекла: замахнувшись как следует, дерзкий молодой человек крепким пинком высадил окно в хлипкой деревянной раме, пригнулся и скрылся внутри помещения.

***

      Никита вздрогнул от неожиданности, когда стекло обрушилось множеством осколков и через оконный проем к нему в палату бодро запрыгнул незнакомый парень. Наверное, он бы даже испугался, если бы не лошадиная доза успокоительного, введенная перед сном, — вполне естественный в такой ситуации страх притуплялся уже привычным пофигизмом и раздражительностью.

      — Привет, — неловко улыбнулся визитер, стряхивая снег и осколки с мокрой водолазки. Никита тоскливо закатил глаза: ну вот, и этот чудик пытается наладить с ним контакт. Он попробовал проснуться, но ничего не вышло: та же палата, то же окно, та же нахальная рожа, трущаяся рядом. Какое назойливое видение, однако! Обычно в мире иллюзий все бывает по-другому: никто не врывается посреди сна, не пристает с разговорами, не тормошит почем зря, испытывая судьбу. Может, неправильно подобрали дозу?

      — Прости за окно. — Незваный гость продолжал сыпать ненужными фразами, осторожно продвигаясь вглубь комнаты. Осколки под его ногами противно хрустели, лишая покоя.

      — Мне плевать, — через силу процедил Никита, угрюмо переворачиваясь на другой бок. — Будь добр, исчезни, а?

      Он укрылся одеялом с головой, но холод с улицы ощущался даже сквозь толстую ткань. Странно, во сне такого точно не должно быть, ведь его видения имели более теплый, пляжный оттенок. Почуяв неладное, Никита осторожно выглянул из-под одеяла. Темный силуэт по-прежнему торчал в середине комнаты, прожигая его изучающим взглядом. Снежинки, таинственно переливаясь в тусклом свете ночника, падали на одежду незнакомца, застывали маленькими сияющими блестками, прежде чем растаять.

      — Ты кто?!

      Брюнет добродушно улыбнулся, растирая покрасневшие ладони.

      — Максим Стрельцов. Мы с тобой уже встречались, помнишь?

      Никита растерянно захлопал глазами, напрягая память. Он не помнил, что ел на ужин, а здесь задачка посложнее — вспомнить, где и при каких обстоятельствах они встречались с этим странным парнем… Если он не врет, конечно. Ведь в мире взрослых полно насквозь лживых мудаков, которые только и ждут, когда он потеряет бдительность и оступится. Вот и этот ждал, словно стервятник, невзирая на холод и ночь, хотя сам заметно дрожал и шмыгал носом, периодически утирая сопли рукавом. Все это очень странно, конечно… Приглядевшись, мальчик заметил кровь на руках Максима и удивленно открыл рот.

      — Ты… настоящий?

      Наспех вытерев руки о штаны, Максим снова улыбнулся.

      — Конечно. Как и ты, Никита. Ты удивительный, ты знаешь?

      Никита озадаченно закусил губу. Парень напротив общался с ним не так, как остальные, и это сильно сбивало с толку. Он пристально всматривался в лицо Максима, опасаясь столкнуться с унизительной жалостью, которая без труда читалась на лицах посетителей, или с брезгливым равнодушием, которое излучали лица медперсонала, или, на худой конец, с угрюмой обреченностью, которую неумело прятали родители, но нет: на его лице переливалось озорное, ребяческое любопытство, точь-в-точь как то, с которым Никита и компания полезли в ту гребаную заброшку… В голове что-то щелкнуло. Тени в углах беспокойно закопошились, вязкий мрак окутал комнату, словно протестуя против вторжения в его царство.

      — Мне холодно, — пожаловался мальчишка, виновато опуская глаза. Максим взглянул на разбитое окно так, будто только что вспомнил о нем. Чувствуя себя как дома, он деловито включил свет и принялся лазать по медицинским шкафчикам. Мрак отступил, тени обиженно рассеялись по углам. Никита зябко поежился, прячась под одеялом. Слишком ярко, слишком непривычно…

      — Прости за неудобства. К тебе очень сложно попасть в последнее время…

      Максим не стал добавлять, что трудности возникли из-за отца Никиты, который делал все возможное, чтобы превратить сына в вечного изгоя с психологией жертвы. Как не стал добавлять и то, что его визит посреди ночи был продиктован зловещим сном, в котором он присутствовал на похоронах мальчика вместе с его родителями. Максим не верил в мистику и вещие сны, но этот был настолько реален, что волосы встали дыбом. От сердца отлегло, стоило ему увидеть Никиту, правда, мысли путались и сбивались, накладывались одна на другую. Они впервые остались наедине, и Максим чувствовал себя неловко. Никита был намного младше Кости, его бывшего, которому он тоже помог встать с колен в свое время; к тому же Костю не похищали и не насиловали на протяжении трех недель, и найти к нему подход было проще. Но Макс не собирался сдаваться. Он пришел сюда, чтобы тот страшный сон не сбылся. Никогда.

      — Зачем? — Слабый голос Никиты крепчал с каждой фразой. Незаметно для себя он заново обретал некоторые полезные привычки, например манеру говорить так, чтобы его было слышно.

      — Что «зачем»? — переспросил Максим, оборачиваясь. В его руках виднелся малярный скотч и синяя одноразовая клеенка. Они встретились взглядами. В глазах мальчишки блестело осторожное любопытство.

      — Зачем ты хотел попасть ко мне?

      — Чтобы стать твоим ангелом-хранителем, — бросил Максим на ходу. Ловко взобравшись на подоконник, он развернул плотную клеенку и принялся заклеивать немаленькую дыру в окне, из которой ощутимо сквозил ветер, колыхая занавески и простыни.

      Никита скептически хмыкнул. Разве ангелы бьют стекла? Этот выглядел и вел себя очень уж странно для небесного создания. Тень тоже чуяла подвох; затаившись под рукомойником, она чутко прислушивалась к каждому слову пришельца, беспечно повернувшегося к ней спиной.

      — Не обращай внимания, что крыльев нет и одежда запачкана… В небесной канцелярии свои трудности, знаешь ли.

      Никита ахнул: неужели он умеет читать мысли? Свет моргнул, на секунду погрузив комнату во мрак. В тот же миг сильный порыв ветра ударил Максиму в лицо наполовину приклеенной клеенкой, и он опасно пошатнулся, едва успев ухватиться за раму.

      — Держись! — крикнул Никита, вскочив от волнения. Ему стало так страшно, что он на мгновение позабыл о слабости и боли и изо всех сил сжимал кулаки, как будто это могло помочь. К счастью, обошлось. Изумленно присвистнув, Максим слез на пол, отдышался и, заметив испуг мальчишки, поспешил показать, что с ним все в порядке.

      — Ух, вот это история, братец… Спасибо, что спас меня.

      Дрожащий Никита опустил взгляд на свои перебинтованные запястья, быстро спрятал их обратно под одеяло. Следы от наручников никак не заживали, как и многие другие раны, которые он стыдливо прятал под больничным халатом.

      — Я?.. Спас?.. Но как?

      Максим загадочно подмигнул:

      — Я же говорил, что ты удивительный, — и, отвернувшись, стал заклеивать окно по низу, так ловко и привычно, будто каждый день только и занимался тем, что заклеивал окна, которые сам же и разбил. От былой рассеянности не осталось и следа, только твердые и уверенные движения.

      Никита ничего не понимал. Произошедшее походило на глупый прикол, на издевку. Сам сделал вид, что падает, заставил поволноваться, чтобы и дальше нести ахинею, пороть откровенную чушь, прикрываясь высокопарными словами. Никита не считал себя удивительным. Удивительным было то, что дежурный санитар, как назло, куда-то запропастился, вместо того чтобы вышвырнуть прочь этого выскочку. Чувствуя себя обманутым, Никита разозлился и пошел в атаку.

      — И что, так и будешь крутиться вокруг меня? Мне не нужна нянька!

      С заклеенным окном стало чуть теплее. Отложив скотч, Максим потянулся за стулом.

      — Нет, я здесь не за тем, чтобы тебя…

      Он не успел договорить: в коридоре послышались тяжелые шаги. Кто-то быстро приближался к палате. Отставив стул, Максим подскочил к двери, выглянул в проем, встретился взглядом с опешившим санитаром.

      — Кто вы?! Что вы здесь делаете?! — ошалело заверещал мужчина в белом халате. Шприц в его руке казался лишним.

      — Извините! — бросил Максим, с размаху закрывая дверь. На светлой поверхности остались кровавые отпечатки. Подперев дверь стулом, он как ни в чем не бывало вернулся к Никите. — На чем мы остановились?..

      С той стороны раздался жуткий грохот, перемежаемый испуганными криками:

      — Откройте дверь! Мужчина, слышите?! Сейчас же откройте чертову дверь!

      Видя, что от нестерпимого шума мальчик сжался в комок и закрыл уши, Максим психанул и подскочил к двери, схватив первую попавшуюся железку с хирургического стола. Резко приоткрыв дверь, он совершил несколько предупреждающих взмахов, показывая готовность оказать сопротивление. Сработало: докучающего санитара как ветром сдуло.

      — Чокнутый! Полиция с тобой разберется! — долетело сквозь эхо удаляющихся шагов.

      — Делайте что хотите, просто оставьте нас на пять гребаных минут! — рявкнул Максим от досады. Проклятье! Времени оставалось все меньше и меньше. Подперев дверь стулом, как было, он отбросил ненужную железку в сторону и вернулся к Никите, с опаской следящему за каждым его движением. Эффект от успокоительного как рукой сняло. Теперь он понимал, что все серьезно, что к нему в палату незаконно пробрался какой-то псих, не боящийся замарать руки, если понадобится. Подобная одержимость до боли напоминала его.

      — Никита, нам надо поговорить…

      — О чем? Я вас не знаю! — пробормотал Никита, испуганно вцепившись в одеяло. Руки как будто окоченели; пальцы плохо слушались, сердце металось по грудной клетке, словно загнанный зверь. Что-то происходило, и он никак не мог понять, плохо это или ужасно. Он жутко боялся и не мог дать отпор, особенно в своем нынешнем удручающем состоянии. Некуда спрятаться, некуда бежать. Взгляд уцепился за темный угол под умывальником. Тьма укрывала. Выслушивала его мольбы и слезы, облегчала страдания. Помогла расправиться с маньяком. Сейчас она бессильна. Слишком яркий свет. Все его маленькое, изувеченное естество как на ладони, и некому заступиться… Паника росла изнутри, надувалась, как огромный шар, готовый лопнуть в любой момент.

      — Ты совсем не помнишь меня? — искренне удивился Максим. Подойдя ближе, он сорвал пластырь с прокушенной шеи. На влажной коже заметно выделялись заживающие следы от швов. — Я навещал тебя после того случая на остановке…

      Никита смутно вспомнил Максима, вспомнил, как о нем вскользь упоминали родители, санитарки, как они с дядей Валерой скромно стояли у самого входа, как старые друзья… Вот значит как… Это многое объясняет. Но что за человек Максим Стрельцов? Никита не знал о нем ничего, кроме того, что он спас его и помог доставить в больницу. На первый взгляд, все не так уж плохо… Но тот психопат, который пытал его, тоже умел маскироваться среди нормальных людей! Как отличить добро от зла? Этот вопрос сводил с ума, выворачивал наизнанку. Приступ было не остановить.

      — Зачем ты пришел? — чуть мягче спросил Никита, чувствуя, как ему не хватает воздуха. Онемевшее тело вот-вот выйдет из-под контроля, и он был в ужасе от того, что санитар с так нужными ему шприцами убежал в неизвестном направлении. Теперь ему точно не успеть. Никита бросил все силы на то, чтобы продержаться как можно дольше до наступления безумия.

      Максим вернул пластырь на место и подошел поближе, присматриваясь к стремительно бледнеющему подростку со стеклянным взглядом. У него был точно такой же взгляд во время последнего посещения, перед тем как он слетел с катушек. В нем было что-то характерное…

      — Я понимаю, как тяжело без поддержки… — начал было Максим, но лицо Никиты перекосило от злобы.

      — Понимаешь?! Да что ты знаешь об этом?! — вспылил Никита, вне себя от гнева. Опять гребаные нравоучения, как это все заколебало! Каждый, сука, каждый мнил себя знатоком, рассуждая о том, чего и представить себе не мог! И каждый делал вид, что знает, каково ему! Лицемеры долбаные!

      Не сдержавшись, Никита грубо выругался, не стесняясь в выражениях. Вопреки ожиданиям, Максим ничуть не изменился в лице. Такой же озорной, изучающий взгляд. Такое же добродушное лицо. Уверенный в себе человек. Пожалуй, даже слишком. Только едва заметное шевеление желваков выдавало его напряжение.

      — То, что с тобой произошло, это ужасно, но это не повод отгораживаться от всех. Ты не обязан в одиночку нести эту ношу. Я здесь, чтобы оказать тебе заботу и поддержку.

      Какой-то частью души Никита верил Максиму. Точнее, хотел верить в то, что он хороший человек с благими помыслами и намерениями в отношении его растоптанной и раздавленной тушки. Но ему все равно было страшно. Страшно довериться, страшно раскрыться, страшно поделиться тем, что глодало его по-настоящему, что надвигалось неотвратимой волной, преследующей его повсюду. Не поймет, осудит, засмеет, отвернется, как от прокаженного. Пряча страх за гневом, он резко выпалил:

      — Мне не нужна ничья поддержка, мне просто нужно, чтобы меня оставили в покое! Неужели это так сложно?!

      Сил сдерживаться больше не осталось. Он рухнул, как подкошенный, сраженный очередным приступом. Широко раскрытые бледно-голубые глаза в панике метались по комнате, брови удивленно ползли вверх, рот судорожно открывался и закрывался, жадно глотая воздух, конечности суетливо дергались, скрюченные пальцы пытались ухватиться за что-то невидимое. Максим понял, что уже видел такое раньше. В таком состоянии Костя бросился под машину, когда узнал, что лишился родителей. Максу тогда не хватило решимости удержать его от ошибки, едва не ставшей роковой. В этот раз все будет по-другому. Сейчас или никогда! Набравшись смелости, он твердой походкой направился к мечущемуся мальчику, аккуратно присел на край койки, поймал его ледяную руку, цепляющуюся за воздух, мягко взял в свою.

      Потрясенный, измотанный Никита ожидал чего угодно, но только не этого. Он замер, переведя безумный взгляд на Максима. На лице застыл животный ужас, рот был открыт в беззвучном крике.

      — Тихо, тихо, тихо, не бойся, ты живой, тебе ничто не угрожает. Отпусти это… Этот камень, этот груз. Не давай утянуть тебя за собой… Я рядом, я буду с тобой, пока все не кончится… И ты будь здесь, со мной, ладно? Вот так, расслабься…

      Голос Максима звучал будто из бочки, в глазах двоилось, голова кружилась с непривычки. Всего один коротенький шаг отделял Никиту от бездны, в которой растворяются все проблемы и невзгоды, уступая место всепоглощающему забвению и пустоте. Он уже почти занес ногу, бездумно желая упасть, провалиться и исчезнуть, но остановился, завис на самом краешке, удерживаемый неизвестной силой, тянущей его назад за едва ощутимую ниточку.

      — Никита, пожалуйста, не сдавайся. Ты сильный. Я знаю, ты сможешь, — старательно уговаривал Максим, крепко держа мальчика за руку. Он знал, что Никита слышит его, борется с неведомой напастью, которая поразила его в прошлый раз. — Не дай этому взять верх. Я верю в тебя! Мы все верим, что ты справишься!

      — Укол!.. — прохрипел бледный как снег Никита, испугавшись, что останется в пограничном состоянии навсегда. Максим прижал тонкую дрожащую руку к щеке, положил теплую широкую ладонь на мокрый лоб мальчишки. Тот лихорадочно трясся, не понимая, на каком свете находится.

      — Нет. Тебе не нужна химия. Эта зараза сидит в голове. Всего лишь мелкая, трусливая пакость. Покажи ей, что ты не боишься! Гони ее прочь поганой метлой!

      — Как?! — чуть не плача простонал мальчишка, смотря на Максима, как утопающий на соломинку. Тот на секунду задумался, подбирая слова.

      — Хорошенько представь себе тихое спокойное место, в котором хотел бы сейчас оказаться. Место, в котором тебе хорошо и приятно… Расслабься и дыши, глубоко и спокойно, ни о чем не тревожься…

      Судорожно вздохнув, Никита прикрыл глаза и попытался представить такое место, но в голову ничего не приходило. Слишком уж сложно придумать воображаемый рай, живя по уши в дерьме. Тогда он стал вспоминать уже виденные места, перебирал их в уме, как фотокарточки. Надо подумать… Карт-парк? Хм, нет, там слишком шумно и пахнет бензином. Дворовая площадка? Нет, на ней часто безобразничают пьяницы и хулиганы, а ночью мешает спать громкая музыка. А может, пляж в Турции, на котором он отдыхал этим летом? Синее бескрайнее море, теплый желтый песок, бесконечно ласковое солнце, разноцветные зонтики и полотенца, песчаные замки, тонна мороженого, крем для загара… и счастливые родители, не прячущие глаз и улыбок. Никита тихо всхлипнул: он уже почти позабыл, что сам когда-то улыбался и радовался жизни…

      — Все пройдет, все наладится… — ободряюще приговаривал Максим, наблюдая, как судороги постепенно сходят на нет, как расслабляются сведенные конечности. Он не отпускал маленькую слабую руку Никиты до тех пор, пока все не закончилось. Мальчик какое-то время лежал молча, лишь едва заметно шевелил губами и тихонько стонал о чем-то своем, а потом чуть приоткрыл глаза, удивленно огляделся, посмотрел на парня как на волшебника.

      — А? Оно… оно прошло?

      Максим кивнул.

      — Конечно. Я же говорил, что ты удивительный. И сильный. Видишь? Мы оба только что убедились, что ты крепкий орешек. Главное — верить в себя. И не опускать руки.

      Никита неопределенно хмыкнул, все еще с трудом веря, что смог побороть приступ без укола. Он опустил взгляд на свою руку, казавшуюся маленькой сухой веточкой в крепкой руке Максима, сглотнул, неуверенно подбирая слова.

      — А если я не справлюсь один?

      — Этого не произойдет, ведь я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе. Но не как нянька, а как друг, на которого ты всегда можешь положиться.

      Никита взглянул в лицо Максима и увидел, что тот говорит это совершенно серьезно. Без иронии, без насмешки, без страха. Только решительность и готовность, с которой он действовал с самой первой минуты их знакомства. Из глаз сами собой хлынули слезы. Никите стало ужасно грустно. Грустно от того, что чужой человек сделал для него больше, чем друзья и родные… А ведь он ругался на него, грубил, посылал, не желая слушать…

      Максим тоже едва не расплакался, успокаивающе похлопывая ревущего мальчика по руке. Сколько боли было в этом плаче, сколько отчаяния! Как же он был прав, что не пошел на поводу у других! С самого начала ему суждено было стать ангелом-хранителем для этой одинокой заблудшей души, вывести ее на свет из мира тьмы. Конечно, все не наладится за одну ночь. Это лишь начало долгого пути к исцелению. И Максим готов был служить своему призванию: стать верным другом и опорой чудесному мальчику, помочь ему расцвести, вытянуться ввысь, навстречу солнцу.

      — Пожалуйста, выключи свет, — выплакавшись, попросил Никита.

      — Зачем? — не понял Максим.

      Никита неловко вытер опухшие глаза скомканным пододеяльником, обреченно шмыгнул носом.

      — Я же урод уродом. Калека, убогий… В темноте как-то проще.

      Горькое откровение больно резануло по ушам. Максим дернулся, как от крепкой пощечины, виновато опустил голову, поджал губы. Мальчик абсолютно незаслуженно считал себя отбросом, ведь настоящий урод и калека давно лежал в земле, не успев как следует расплатиться за свои злодеяния. Ух, что бы он с ним сделал!.. Максим не испытывал тяги к насилию, но сейчас, когда он сидел в больничной палате с искалеченным юношей, разделяя его боль и страдания, кулаки чесались от жестокой несправедливости. Если бы это грязное похотливое животное хотя бы на миг задумалось о том, что оно творит и к чему приведут его действия… Ледяное спокойствие, с которым Никита ставил на себе крест, поражало до глубины души. Если на ком-то и следовало поставить крест, то только на той твари, которая стала причиной всего этого. Большой такой каменный крест, неподъемную тяжелую глыбу, булыжник, чтобы уж наверняка.

      — Никита, ты вовсе не… — начал было Максим, но его прервал страшный грохот: дверь слетела с петель, и в комнату ворвались полицейские, подгоняемые главврачом и строгим мужчиной в длинном черном пальто.

      — Попался, голубчик! — злорадно выкрикнул главврач, указывая пальцем на Максима.

      — Взять его! — жестко скомандовал мужчина. Сразу несколько полицейских угрожающе двинулись на подозреваемого, держа наготове шокеры и дубинки.

      Максим хотел было сдаться и объясниться, но Никита робко потянул его за рукав и тихо шепнул:

      — Возьми меня. Они не тронут.

      Максим недоуменно поднял брови. Он не хотел прикрываться своим другом, чтобы уберечь собственную шкуру, но времени на раздумья оставалось все меньше и меньше: стражи порядка окружали койку плотным кольцом, готовясь наброситься, как стая голодных волков. Никита настойчиво тряс Максима за руку и все упрашивал взять его. Сдавшись, он на автомате подхватил щупленького болезненного мальчишку и резво поднялся с койки, пятясь к стене.

      — Назад! — рявкнул Максим, испугавшись собственного голоса. Полицейские замерли, переглядываясь.

      — Отпусти заложника! Сейчас же! — сухо потребовал мужчина в пальто.

      — Не глупи, парень, ты знаешь, чем это кончится, — выдохнул побледневший главврач, не ожидавший такой наглости. Максим отступал до тех пор, пока не ткнулся поясницей в громоздкий медицинский шкаф. Никита в его руках тихо ойкнул, ударившись ногой об угол. Перетерпев боль, он вскинул лохматую белокурую голову и взмолился:

      — Не трогайте его! Пожалуйста! Он мой друг!.. Он… Он… Мой ангел-хранитель!

      — Бедный мальчишка, сам не знает, что несет… — Главврач обреченно покачал головой и обратился к суровому мужчине в пальто: — Алексей, нужно как можно скорее разобраться с этой проблемой! Его отец нам яйца оторвет! Засудит по полной! Не дай бог еще в прессу просочится…

      — Пожалуйста, позвольте объясниться! — подал голос Максим, ощущая на своей груди и шее холодные руки Никиты. Мальчик вцепился в него мертвой хваткой, прижимался всем телом, пряча лицо в водолазке, словно испуганный котенок. — Я не причиню ему зла! Я всего лишь хочу…

      — Объясняться будешь в другом месте! — строго перебил мужчина в пальто. — Даю последний шанс! Отпусти его, или пожалеешь об этом. Считаю до трех!

      Полицейские заметно напряглись, вцепились жгучими взглядами в парня с мальчиком на руках, которому было некуда бежать. Будто саблезубые тигры, окружавшие мамонта, они примерялись к добыче, высматривая слабые места и прикидывая, как бы быстро и без шума свалить его с ног, да так, чтобы не пострадал неразумный человеческий детеныш, неосознанно жмущийся к преступнику. Еще на подходе к зданию главврач предупредил, что они имеют дело с проблемным пациентом, поэтому его слова не имели значения. Важно лишь спасти его шкуру, вытащить из передряги. Они прибыли на незаконное вторжение, совмещенное с угрозой насилия, а теперь еще и столкнулись с захватом заложника и были настроены скептически по отношению к нарушителю-мальчиколюбу. У многих были семьи и маленькие дети, и многие смотрели телевизор, а потому хорошо знали, кто такой Никита Крючков. Появление в районе еще одного извращенца, вломившегося среди ночи в палату к больному мальчику, они восприняли как личное оскорбление, поэтому решили во всем разобраться сами, не дожидаясь забухавшего Афанасьева.

      — Один! — начал отсчет строгий голос.

      Понимая, что его сейчас попросту растопчут, Максим принял решение отпустить Никиту, чтобы ненароком не попал под раздачу.

      — Что ты делаешь?! — тонко вскрикнул Никита, чувствуя слабеющую хватку Максима. Он мотнул головой, стряхивая челку с бровей, горячо обратился к стражам порядка: — Я сам поговорю с папой! Не делайте ему больно! Отпустите нас!

      — Мальчик не в себе, не слушайте его бредни… — напомнил главврач, отмахиваясь.

      — Заткнись! — рявкнул Никита и снова вцепился в Максима. — Пожалуйста, не бросай меня!

      — Не волнуйся, мы расстаемся только на время. — Максим мягко снял дрожащую руку Никиты со своего плеча, опуская того на процедурное кресло. — Обещаю, я вернусь к тебе при первой возможности, ты и глазом моргнуть не успеешь…

      — Два!

      — Максим!.. — Губы мальчика обиженно дрожали, по щекам катились слезы.

      — Помни о том месте, где тебе всегда хорошо. И о том, что ты сильный. А еще… — Голос заметно дрогнул: Максим почувствовал, что плачет сам. — Ты удивительно красивый, и душой и телом, и не нужно этого прятать…

      — Три!

      — Нет! — взвизгнул Никита, пытаясь уцепиться за ускользающую надежду, но было уже поздно: Максим оторопело ломанулся к медицинским шкафчикам, подхватил первый попавшийся пузырек, сорвал крышку и принялся жадно пить, не обращая внимания на то, как токсичная гадость выжигает и растворяет стенки пищевода, тяжелым грузом оседает в желудке, скручивая его и выворачивая наизнанку. Он успел как следует наглотаться этой дряни, прежде чем его повалили на пол и принялись избивать.

      — Так ему, ребята, так… — науськивал главврач, не обращая внимания на истошные вопли Никиты, висящего пластом на ноге одного из полицейских, избивающих Макса. Заметив неладное, мужчина в пальто положил руку на плечо свободному подчиненному, коротко бросил:

      — Увести.

      Кивнув, полицейский небрежно подхватил брыкающегося Никиту и выбежал с ним в коридор. Не дойдя до поворота, страж порядка выругался и выронил подростка, схватившись за прокушенное предплечье.

      — Ах ты сука! — выдохнул мужчина, с удивлением таращась на разодранный рукав, быстро пропитывающийся кровью. Никита, больно ударившийся головой при падении, лишь презрительно сплюнул и послал его к такой-то матери. — Ах так?! Ну, я тебе, сволочь мелкая…

      Он замахнулся было, намереваясь хорошенько проучить неблагодарного щенка, но не успел: из-за угла резко показалась угрюмая фигура следователя. Не говоря ни слова, Афанасьев нанес обидчику прямой удар в грудь, вышибив из того всю дурь вместе с воздухом. Вскрикнув, незадачливый мститель рухнул на землю, скорчился в три погибели, судорожно дрыгая ногами. Неопределенно хмыкнув, следователь утер нос сбитыми костяшками и наклонился проверить мальчика.

      — Дядя Валера, пожалуйста, помоги! — взмолился Никита, держась за отбитую голову. — Они убьют его, умоляю, сделай что-нибудь, скорее!

      — Кого убьют? — не понял Афанасьев, суетливо снимая зимнюю куртку.

      — Максима! Максима Стрельцова! Он в моей палате сейчас! Он что-то выпил, ему плохо! Пожалуйста! Брось меня, помоги ему, дядя Валера! Прошу тебя! — горячо умолял Никита, задыхаясь от волнения.

      Пообещав немедленно во всем разобраться, Афанасьев подложил под беспокойную голову юноши свою куртку и поспешил в палату. Никита, будто в трансе, повторял мольбы о помощи, пока не кончились силы. Он затих и устало ткнулся носом в прокуренную ткань. В глазах темнело, веки стали невыносимо тяжелыми. Он очень устал, но надо держаться… Надо…

      Ворвавшись в палату яростным вихрем, коренастый следователь без труда растолкал сгрудившихся людей и опустился на колени над избитым парнем. Тот слабо улыбнулся ему разбитыми губами, срыгнул каким-то резким химическим запахом.

      «Живой», — отлегло у Афанасьева. Он обратил внимание на продолговатый предмет под боком у Макса, потянулся, извлек сплющенную пластиковую бутылку с непонятным названием и целым списком предостережений: «Токсично, ядовито, опасно, беречь от детей» и все в таком духе… Внутри все оборвалось.

      — Пил? — одними губами спросил следователь. Побледневший Максим молча кивнул, невесело усмехнулся, харкая вязкой кровавой слюной. Через секунду его страшно вырвало, он скрючился от боли, держась за живот. Опомнившись, заблеванный Афанасьев резко вскочил с пола, грубо всунул бутылку главврачу в руки и прорычал: — Он умирает, еб вашу мать! Действуйте, живо!

      — Но… Как же… Как это здесь оказалось?.. — Главврач наскоро пробежал глазами по основным составляющим отравы для тараканов, затем перевел растерянный взгляд на парня, корчившегося в ужасных муках, и, взяв себя в руки, скомандовал санитарам, ждавшим поодаль: — Чего встали, болваны?! Экстренное промывание желудка! Быстро, быстро!

      Крепкие мужчины в белых халатах суетливо подхватили Максима, надрывно выблевывающего внутренности, и потащили его в процедурную. Когда стоны и крики сошли на нет, следователь окинул взглядом кровавую лужу, оставшуюся на том месте, где лежал Максим, кое-как оттер рвоту с одежды и молча направился в коридор за Никитой. Оставшиеся полицейские замешкались, перевели удивленные взгляды на мужчину в черном пальто. Все чувствовали, что сделали какую-то глупость, у всех на губах висел немой вопрос к начальнику. Не выдержав гнетущего напряжения, оперативник поспешил догонять удаляющегося коллегу. Его широкая спина неуловимо маячила впереди.

      — Ничего не хочешь мне объяснить?!

      Афанасьеву было плевать на нервные окрики позади себя, он думал лишь о Никите и не сбавлял шага, не оборачиваясь и не вступая в полемику. Следователь обнаружил мальчика на том же месте, посреди коридора, без сознания; поодаль у стены сидел полицейский с прокушенной рукой, обиженно надув губы и зло косясь на обидчика.

      — Петрович! Эй, я к тебе обращаюсь!

      Демонстративно игнорируя сослуживца, следователь бережно взял Никиту на руки, пошел с ним дальше по коридору, ища персонал.

      — Да какого черта здесь происходит?! — выкрикнул мужчина в пальто, вынужденный, как маленький, бегать и клянчить ответы. Его отчаянный жест не возымел эффекта: на него по-прежнему не обращали внимания. Это начинало раздражать.

      Найдя напуганных санитарок в ближайшей подсобке, Афанасьев передал им мальчика, попросил как следует позаботиться о нем и выделить другую палату. Освободив руки, следователь размял давно чешущиеся кулаки. На плечо очень кстати легла рука назойливого оперативника.

      — Долго будем играть в молчанку?

      Развернувшись, Афанасьев хотел заехать по настырной роже чертового упыря, но тот был моложе и быстрее: перехватив огромный кулак следователя, увел его в сторону и округлил глаза:

      — Ты чего, старый?

      — Кто тебя просил вмешиваться, дурак чертов?! — взбесился следователь, занося руку для следующей атаки. Санитарки за его спиной испуганно ахнули, и он, подостыв, сделал вид, что решил почесать ухо.

      — Так ты сам то бухаешь, то отдыхаешь, тебя хрен поймешь! — в сердцах выпалил мужчина в пальто, искренне не понимая, за что его хотели ударить. — Ну и ехал бы разбираться сам тогда, раз такой умный!

      — Молись, чтобы он выжил, — зло прошипел Афанасьев, сузив глаза. Дыхнув перегаром, развернулся и зашагал в сторону кулера с водой промочить пересохшее горло. Санитарки нерешительно зашушукались, обсуждая происходящее, одна из них украдкой выскочила в коридор посплетничать с красавчиком в черном пальто.

      — Поймали преступника-то? — Женщина средних лет кокетливо поправила съехавший чепчик. Не дожидаясь ответа, добавила с видом знатока: — Не надо было его в новостях показывать. Дурная слава. Убьют, как Леннона, попомните мои слова. Ну и, выяснили, что это за тип?

      Заподозрив, что ее не слушают, санитарка нахмурилась и повторила свой вопрос погромче.

      — Да откуда мне знать?! Меня другое волнует… — психанул мужчина, все еще сверля полуобиженным взглядом удаляющегося Афанасьева. Покачав головой, он мрачно задрал воротник пальто, одарил санитарок укоризненным взглядом. — А вы тоже… Нагнали жути: «Маньяк, насильник, растлитель»! Тьфу ты! Ведьмы полоумные!

      Фыркнув, он направился обратно в палату собирать своих людей. Делать здесь было больше нечего.

***

      Как и обещал, Максим остался с Никитой. Проведя пару дней в реанимации с дренажным шлангом в животе, он переехал в «гостиничный номер» к Никите и занял койку по соседству. Такие фокусы с перемещением удались благодаря ходатайству Андрея, отца мальчика, с которым у Максима вышел серьезный разговор еще в реанимации. Он не помнил, что конкретно сказал тогда, но хорошо запомнил выражение лица главы семейства, лишенного контраргументов и вынужденного пойти на уступки.

      — Он определенно псих, но свое дело знает… Пожалуй, так будет лучше, — сказал тогда Андрей, обращаясь к жене, которая восхищалась самоотверженным поступком Максима и каждый день ходила в церковь рядом с домом, ставила свечку и горячо молилась за здоровье обоих ребят.

      Произошедшее было не скрыть от родителей, и вскоре Максима навестила его родня, а вместе с ними заявился и Костя, каким-то образом пронюхавший о том, что его бывший угодил в реанимацию, наглотавшись отравы для тараканов.

      — Не этому мы тебя учили, сынок, — сокрушался отец, качая головой. — Неужели нельзя было по-другому? Подумать хорошенечко, поразмыслить? Дед тоже недоволен. Столько разговоров, и все впустую, прямо как с институтом… Сжег ты себе пищевод капитально, это теперь на всю жизнь…

      — Нашел бы лучше девушку для разнообразия, — соглашалась матушка, украдкой утирая слезы. — Этот твой Никита не стоит таких жертв. От него одни неприятности! У него ведь свои родители есть, есть кому о нем позаботиться, в отличие от Кости, дружил бы лучше с ним, он порядочный мальчик, прилежный, вы легко находите общий язык…

      Костя сидел рядом и деловито поддакивал, всем своим видом показывая, что не стоило менять проверенный временем сочный бифштекс на покусанный джуниор-гамбургер с сомнительной начинкой, который, ко всему прочему, оказался очень вреден для желудка. Максим стойко переносил все нападки и обвинения, радуясь тому, что родители приходили в удобное время, когда у Никиты были назначены процедуры, и он не слышал семейного разбора полетов. Отвечая жесткими, но беззлобными фразами, Макс четко давал понять, что это его жизнь и его выбор. И если ради душевного спокойствия придется разделить страдания с новым другом — он их разделит. Потому что так надо. Потому что так правильно.

      — Ради меня ты не вливал в себя всякую гадость, — ревниво заметил Костя, оставшись с бывшим возлюбленным наедине.

      Макс окинул взглядом его тонкую изящную фигуру, заострил внимание на пирсинге на губе, из-за которого к нему тогда прицепилась высокопоставленная шпана. Само собой, Макс вмешался, завязалась драка, и он вылетел из института раньше, чем успел забрать документы. В тот момент он не думал о последствиях, важно было лишь отстоять честь Кости, которого едва не опустили за этот самый пирсинг в глухом переулке в паре кварталов от института. Такой уж он человек: если по-настоящему дружит с кем-то, то защищает и бережет от любых невзгод. Он не преминул напомнить об этом случае самодовольно улыбающемуся Косте, и чем дольше длился монолог, тем мрачнее становился Костя. С губ слетела дурацкая ухмылка, глаза стыдливо опустились в пол, уши заметно покраснели. Теперь он выглядел словно двоечник, позорящийся у доски. Жалкий, потерянный, побитый… Таким он был в руках хулиганов, пока его не спасли. И кто знает, чем бы все закончилось, не окажись Максим рядом? Тот самый Максим, над которым он насмехается?

      — …Поэтому, пожалуйста, друг мой сердечный, Костик, не заставляй меня выбирать между дружбой и долгом, ладно? — подытожил Максим, заглядывая в глаза поникшему Косте. — Я одинаково люблю вас обоих, но Никите в сто раз хуже, чем любому из нас. Я многим пожертвовал ради тебя. Пожалуйста, не забывай об этом и не оскверняй память дружбы насмешкой. Ради всего хорошего, что было между нами.

      — Я… я… М-макс… — Красный как рак Костя не мог выговорить ни слова. Он беспокойно дергал кольцо на губе, как делал всегда при сильном волнении. — Прости меня, Максончик!

      Костя рухнул на колени перед другом и, рыдая, просил прощения за измену, за насмешки, за то, что накричал на него и оборвал контакт, не поверив, что возлюбленный возится с похищенным мальчишкой. Трясясь от слез, он признавался в собственной ущербности, убогости, глупой ревности из-за боязни одиночества и обещал исправиться, умолял не бросать его, не отворачиваться. В таком положении его и застал Никита, вернувшийся из процедурной чуть раньше, чем обычно. Мальчик сильно удивился, но ничего не сказал. Сделав вид, что забыл что-то, он тихонько вышел за дверь и прогулялся до туалета. Парням пришлось быстро попрощаться. Максим пообещал, что не бросит Костю, пусть только тот не отчаивается и не делает глупостей наподобие той, что выкинул, бросившись под машину. Воодушевившись, Костя поцеловал Максима в губы, как раньше, и крепко-крепко обнял, обещая больше никогда не подводить. Провожая блудного друга, Максим на мгновение задумался: а не повторится ли это снова? Сперва измена с тренером, теперь ревность к Никите, а ведь они даже не вместе…

      — Кто это был? — поинтересовался Никита, вернувшись в палату. На него приятно было посмотреть, он расцветал с каждым днем. Приступы беспокоили все реже, он научился подавлять их еще на подходе, а родители будто обрели второе дыхание и радовали его, как никогда. Особенно мама.

      Чтобы не смущать мальчика, Максим ответил, что это его хороший друг, опустив тему секса и однополой любви, для которой было не место и не время, если такое вообще когда-либо настанет для Никиты после всего случившегося. Сейчас куда важнее были дела психологические, и они вдвоем потихоньку продвигались в этом вопросе, пока врачи занимались их физическими недугами.

      Улучшение состояния Никиты было хорошо заметно всем, даже Афанасьеву, забухавшему еще сильнее после ухода со службы. Он навещал ребят в те редкие дни, когда бывал трезвым. А точнее, когда не на что было купить синьку. Видя, что Никита попал в хорошие руки и быстро идет на поправку, он благословил ребят на долгую, крепкую, счастливую дружбу и на всякий случай оставил им свой номер, пообещав разобраться с любой проблемой. С отцом мальчишки они, увы, так и не помирились: Андрей по-прежнему поносил бывшего друга за то, что тот так и не нашел его сынишку, пока мальчик сам не выбрался из чертового гаража.

      «Мудила бесполезный! Да хули от тебя толку?!» — эти слова, сказанные сгоряча, когда Никита был еще в плену, сыграли решающую роль в подаче в отставку. Старый следователь дико устал от бесконечного круговорота насилия и жестокости и чувствовал, что его время давно прошло. Пусть с этим разбираются другие. Дома, в обнимку с бутылкой было привычнее. И, конечно же, с сигаретами, куда же без них.

      Останки маньяка захоронили в безымянной могиле на кладбище за чертой города. Было в этом что-то символическое: в старину так хоронили ведьм, колдунов и всякую нечисть, которой не место среди богобоязненных горожан. С его смертью город как будто очистился, горожане вздохнули спокойнее, зная, что молоденьких отличников больше не ебут бутылкой, не заставляют жрать говно, не подкладывают под кобеля, им не ссут в лицо, не рвут жопу до крови, не снимают на видео лобызание «фрикаделек» и… Одним словом, карма настигла ублюдка. И не было ничего романтического в том, чтобы пасть от руки своего юного невольника. Кто бы что ни говорил, он встретил свою смерть с ужасом и болью, а ведь многие забывали, что для такого эгоиста и труса, как он, само осознание прекращения его убогой жизни уже было наихудшим наказанием. А умереть и медленно гнить в своем собственном «гараже удовольствий», который служил верным убежищем, был для него смыслом существования и храмом, куда он так стремился попасть в свой последний час… О да, жизнь полна иронии. В аду, наверное, был праздник в день его смерти, ведь такие лакомые грешники попадают к изобретательным на выдумки ребятам с рогами нечасто. Котел, должно быть, разогревал лично его отец, надеясь заслужить прощение и выбраться из пекла. Яблоко от яблони, что тут сказать…

      О героическом поступке Максима никто так и не узнал, кроме немногочисленных свидетелей, Кости и родителей обоих семей. Никита перестал быть сенсацией, и никого не интересовало его восстановление, почти полностью легшее на плечи Максима. Всем, как обычно, было куда интереснее узнать, кто у кого отсосал в туалете по пьяни, кому достанется наследство очередной скоропостижно скончавшейся звезды, и посмотреть за бесконечными судами холеных актеришек, ничего из себя не представляющих за пределами видимости кинокамер. В общем, жизнь вернулась в привычное русло… Царство рекламы, разврата и потреблядства, пустота в сердцах и в умах. Этот мир не изменить. Но не будем о грустном.

      Никита осторожно доверял Максиму свои самые сокровенные секреты, и они целыми днями болтали, лежа на расстоянии вытянутой руки, играли в слова, обсуждали мультики и машины, делились мечтами, любовались бескрайним звездным небом и рассветами. Несмотря на разницу в возрасте, они довольно легко нашли общий язык, из-за чего другие пациенты частенько принимали их за братьев. Все постепенно налаживалось, укреплялась уверенность в завтрашнем дне… И только лишь тени иногда колыхались в углу, не давая забыть о том кошмаре, что произошел в жизни Никиты одним кажущимся уже таким далеким жарким летним днем — тридцать первого августа.