Автомобильный брелок звякнул в ладони, и припаркованная на заросшей лужайке машина мигнула мне жёлтыми огнями указателей поворота, уведомив о выполненной команде закрыться. Я по привычке дёрнул ручку двери, проверяя, поддастся ли та. Не поддалась. Неприятное ощущение слежки любопытных глаз сверлило затылок ещё с того момента, как я свернул с трассы и по кривой колее, что в этом закутке зовётся дорогой, заехал в глубь деревни «Коноха». Что я сам, типичный городской, что почти что новый чёрный крузак, нашпигованный всевозможными удобствами и приобретённый из глупой прихоти покрасоваться, не вписывались в общую картину из покосившихся домиков, разношёрстных заборчиков, гуляющей пернатой и ворсистой живности от мало до велика и местных, я бы сказал, простых душой и видом людей. Простых, но нескрываемо любознательных. Городские здесь нечастое явление, чем и объяснялось глазение на меня, как на экзотическую зверюшку, как на чужака, коим я, собственно, и являлся.

Повиснувшие на плечах лямки набитого рюкзака и сумки из-под ноутбука с жаром давили на не привыкшие к физическому труду мышцы. Оглядев неухоженный участок, я прикинул объём предстоящей работы, заключив, что приучиться к физическому труду мне таки придётся. Раньше я бы рьяно воспротивился. Да что там, моей ноги бы в этом захолустье не было. Опять же, раньше. Сейчас же мне хотелось нагрузить себя по полной программе, чтоб спать как можно крепче и дольше, не допуская лишних мыслей, которые я желал оставить в городе. Даже не так… от которых я так старательно сбегал. И моё бегство привело меня в «Коноху», где нет узорчатых тротуаров, фонари с натяжкой горят через один, а интернет представлен чем-то новомодным и неизведанным. Деревня — и этим всё сказано. Вряд ли на всю «Коноху» насчитается больше ста человек. Львиной доли местных тут перевалило за пятый десяток. Это навскидку, я не эксперт в определении возраста. Старики и всё. Семьи с детьми вроде как есть, но их мало. Это ещё одна причина, почему на меня, молодого парня, смотрели с неподдельным интересом. В представлении здешних мне, городскому сопляку, в этом возрасте подобает не коротать дни в какой-то глуши, а вести шумную и разгульную жизнь, прожигая ночи в клубах под музыку и выпивку. А я и прожигал, до поры до времени. Отрывался на полную катушку, как надо. Аж завидно и обидно осознавать, что ещё недавно я мог ощутить ту невесомую беззаботность. Ныне эта лёгкость всего-то воспоминание, в реальность которого верится с трудом. Моя жизнь молодого городского оборвалась с полгода назад. Звонок, новость о погибших близких и недели нетрезвого угара в беспамятстве. Авария унесла моих отца, мать, брата — всех, кто у меня был, быстро, без предупреждения, так что я попервой не поверил. В голове не укладывалось, как может не стать тех, с кем ещё утром я виделся, разговаривал. Двадцать один год я рос с этими людьми, и враз всё это обернулось ничем. Признать честно, крышей я тогда потёк знатно. Грань между сном и реальностью у меня расплылась подчистую. Я перестал соображать, да мне и не хотелось мыслить, осознавать, свыкаться. Сдохнуть хотелось, но я жил. Напивался до белой горячки, отсыпался чёрт знает где и заливался алкоголем по новой. Месяцы пролетели единым пьяным днём. И лучше не становилось. Мне было тошно находиться в стенах собственной квартиры, что таила в себе море болезненных воспоминаний. Квартира? Мелочь. Целый город тормошил мои эмоции сквозь горький спирт, и хоть кожу сдирай — до того плохо. И я сорвался. Психанул. За копейки продал квартиру со всей техникой, мебелью, личными вещами родителей и брата. Сгоряча. После я, конечно, пожалел, что вот так бездумно избавился от убивающих, но всё же дорогих воспоминаний. Даже фотографии никакой не прихватил. Рюкзак с одеждой, конверт с деньгами и ноутбук для работы — весь мой багаж, не считая машины, которой суждено пылиться под солнцем вдали от города.

Отбросив всё, что связывало меня с роднёй, я уехал подальше, ни словом не обмолвившись с соседями и друзьями. Ни следа, ни намёка, ни записки. Я исчез. Спонтанно всё получилось. Необычно глобальные перемены, но отступать уже поздно. Так ли это на самом деле — понятия не имею. Будучи и без того упрямым, я действовал под натиском эмоций. Ничто не могло заставить меня передумать. Как бы парадоксально ни звучало, в попытке скрыться от призраков прошлого я перекочевал в загородный дом моей семьи. И смех и грех. До того, как родичей поглотил городской быт, меня привозили сюда дважды или трижды, я был мелким, а потому никаких воспоминаний о «Конохе» в моей головёшке не сохранилось. Лиц местных я не запомнил, да и те не узнали меня, увидев спустя двадцать лет. Верно то, что я тут чужой, и это отлично.

Двор оккупирован сорняками, некоторые из которых метр с хвостиком в высоту. Скрипучая калитка, потрёпанный годами низенький заборчик с отсутствующими там-сям колышками, а потому дырявый. Относительно «живой» одноэтажный деревянный домик, выкрашенный в синий цвет, что успел выгореть на солнце и потускнеть, превратившись в грязно-голубой. Благо, крыша не обвалилась и окна целы. Через заросли лопуха и чертополоха я с горем пополам добрался до давно не отпиравшейся двери. Нашарив в кармане пожелтевший ключ, дважды провернул тот в замочной скважине. Дверь отвелась туговато, режуще простонав, — надо бы смазать петли. Внутри меня встретили сантиметры пыли, паутина по углам и затхлый запах. Правда, что дом без хозяина чахнет. Ну, что ж… какой-никакой хозяин наконец объявился. Ни света, ни газа, ни воды. Подключить обещали в течение рабочей недели, а интернет же в течение месяца. Мебели толком нет — при переезде родители продали или вывезли почти всё. Пружинистая кровать в спальне, пара-тройка табуреток, старенький диван в зале, плешивый ковёр, шифоньер с треснутым зеркалом и покосившимися полками. Пустая кухня без стола и стульев, а на технику и надеяться не приходилось. Серые от осевшей грязи кружевные занавески и голые стены. Казалось, такого дна мной ещё не достигалось, но я не за комфортом сюда прибыл. Я пока не решил, на кой остановился тут — возвращаться к жизни или сгнивать вместе с домом.

Окна нараспашку, и через них я, повязав на лице импровизированную маску из майки, гнал прочь облака пыли. В кладовой нашлась деревянная швабра, и, обвив её т-образный кончик тряпкой, я сметал нити паутины под потолком. Не имея при себе никаких моющих средств, обходился водой из колодца. Пятнадцать минут отдыха, за который я расправился с остатками безвкусных крекеров, и вновь за уборку. Оттирал всё, что оттиралось. Хрень, а не уборка, но провозился я до позднего вечера, не переделав и половину скопившихся дел. Сидя ночью на крыльце, под заливистый стрекот сверчков я докуривал последнюю оставшуюся сигарету, покашливая. К здешним самокруткам доверия у меня не возникало, а в город за этой мерзкой до привыкания гадостью я и не думал возвращаться. Так оборвётся мой путь начинающего курильщика. Собачий лай и никаких автомобильных фар. Я не скучал по городу и по его удобствам. И пускай тут у меня из освещения только восковые свечи, отопление заменялось нагретым за летние сутки воздухом, я был спокоен и, пожалуй, доволен. Пружины кровати кололись сквозь тонкий матрас, застеленный не шибко свежим бельём. Удачно, что за крайние месяцы я приловчился спать где и как попало, утратив былую привередливость и брезгливость. Ех, Учиха, занесло же тебя.

Поначалу я, сродни заядлому отшельнику, избегал контактов с соседями, но отсутствие в доме практически всего вынудило меня идти знакомиться. То инструменты, то краску, то ещё чего запрошу, и интересно то, что деревенские не отказывали. Как-то по-товарищески мне одалживались всякие мелочи, вроде молотка с гвоздями или косы, чтоб от сорняковых зарослей избавиться. Не за просто так, естественно. Услуга за услугу. Спортсменом я себя не назову, но повыносливее и сильнее пенсионеров буду, оттого взамен на нужное мне я выполнял бытовые просьбы, затруднительные для немолодых деревенских: дров нарубить, перетаскать в погреб мешки с картошкой, огород вскопать иль в местный продуктовый ларёк сгонять. Времени у меня было навалом, я делал больше, чем требовалось из побуждения чем-нибудь себя занять. По окончанию порученной работёнки меня ждал приятный бонус в виде чего-нибудь съестного. Чуть ли не каждая хозяйка соседского участка настойчиво стремилась меня плотно накормить в благодарность. Наверное, мой бледный исхудалый видок так действовал на них. Старушки щедро баловали меня выпечкой, как своего внука, так что голодным и с пустыми руками я никогда не уходил. В «Конохе» всё иначе, нежели в моём старом доме. Все друг друга знают, здороваются, прощаются, обмениваются новостями. Всякие ворота открыты. Надо чего — обращайся, подсобят и делом, и советом. Это простецкое отношение людей друг к другу после городской жизни было непривычно, но проникался я стремительно.

Потихоньку дом в какой-никакой порядок привести мне удалось. Где-то подлатал, где-то подкрасил, где-то отремонтировал. Хлам выбросил, а недостающее приволок. Не идеально, но терпимо. Я приноровился. Не успел оглянуться, как прошёл год, а за ним и второй. Обзавелся своим хозяйством: никакой животины, всего-то пара грядок. Кажись, состарился я преждевременно, раз увлёкся подобным. Меня отвлекала и успокаивала возня на участке, да и иметь что-то своё всегда приятно. Местные перестали добродушно дразнить меня, окликая городским. На такового я перестал быть похож: стал умелее, скопил навыков, исключил современные гаджеты из досуга. Отдых в деревне — труд. Чини, мастери, следи за участком — не соскучишься. Живя в городе, я когда-то действительно считал себя жаворонком, однако, перебравшись в «Коноху», понял, насколько ошибался. Здешние начинают день ещё до восхода солнца, до пробуждения петухов-горлодёров. Я, в сравнении с ними, сова совой. Переучусь, возможно.

Занятость занятностью, а периодически меня припирало к стенке. Тоска валуном падала на плечи, и я не знал, куда от неё деться. В качестве развлечения деревенские мужики по вечерам, бывало, квасили. Моя жаждущая забвения персона, чего таить, однажды рискнула поквасить с ними. Я не отчеканивал тостов, не травил дурацких баек, не буянил после, а наивно опрокидывал стопку за стопкой. Залпом. Ну и дурень. Хватило меня ненадолго. Прошибающая горечь в узел завязала язык и кишечник. Градус выпитого кувалдой ударил в голову. С мерзопакостным ощущением тошноты в груди я ликвидировался с алкогольной арены. Мой привыкший к дорогому виски организм был категорически не готов к ядрёному самогону, и как результат — меня вывернуло в ближайших кустах. Развезло так развело, еле дотелепал до дома, валясь с ног от головокружения и слабости, попутно прочищая желудок. Сам виноват — довыпендривался. Ещё с неделю меня мутило и бросало в холодный пот, зато к алкоголю выработалась подсознательная неприязнь. Благодаря деревенскому пойлу мне пить до конца жизни расхотелось.

А вот потребность глушить изнывание души никуда не делась. Под давлением скорби меня переклинило. Я был готов впахивать до потери сознания на своём участке, на чужом, дайте только инструменты или не давайте — мне достаточно рук. Добровольцем я вызывался горбатиться в поле, откуда овощи поставляются в ближайшие магазины. Там помощь не бывает лишней. Пальцы обвиты пластырями, словно кольцами, обгорелая спина и плечи, каплями стекающий со лба пот и раскрасневшиеся от напряжения щёки. Старшие опасались, что я упаду замертво прямо на ряды грядок. Мной игнорировались их уговоры передохнуть. Я прекращал самоистязания, когда мышцы сводило судорогами от изнурения, а разум блаженно остывал. Одурение накатывало на меня волнами: то пройдёт, то нагрянет. Я метался из мирного деревенского быта в губящую здоровье пытку и обратно, не поспевая отдышаться. Я искал какого-то утешения, что вместо сигаретного дыма и жгучего спирта заполнит сквозящую пустоту.

И я нашёл тебя, мое спасение… Совершенно случайно, ни на что не надеясь. Сама судьба распорядилась так, чтоб наша встреча состоялась. Для меня, злоупотребляющего трудом, несвойственно отдавать предпочтение отдыху, но в тот день что-то подтолкнуло меня изменить принципам. Я устроил себе дневной променад. И погода благосклонна, и птахи щебечут, и со стороны всё прекрасно — благодать, а мне отнюдь не радостно, не безмятежно. Отходняк от очередного «наплыва». Я был эмоционально выжат как лимон. Под рёбрами вилась убеждённость, что сон пройдётся ластиком по моему состоянию, стерев негатив и принеся облегчение. Эдакая перезагрузка системы, сброс до заводских настроек. Мне было безразлично, правдива ли эффективность оздоровительного сна или это самовнушение, главное, что безотказно помогало. Время не лечит, но оно определённо успокаивает. Надо обождать, и шторм утихнет. Без чёткой цели, зажимая сладковатый край соломинки в зубах, я брёл, пиная пыль и песок, машинально здороваясь с Коноховскими. Они что-то говорили мне, и я, натянуто улыбаясь, чем-то им отвечал. Забвенно шёл мимо сада, что прежде старался избегать, поскольку хозяйка сего удела, бабка Кохару, та ещё деревенская заноза, любительница раздувать сплетни из воздуха. Неприятна особа, если помягче, и сварливая карга, если правдиво. Иду, в общем, и глядь — на её яблоню кто-то взбирается, да ещё ловко так, шустро. Я в смятении остановился поодаль. Ну не сама же бабка разминает кости под старость лет? Подошёл ближе. Парень, ровесник мой, уселся на покачивающуюся ветку, не внушающую доверия, приобнимая шершавый ствол. Хвать, и яблоко пало в его ладонь. Надо же, в нашей деревне объявился воришка. Его силуэт не получал отклика в моей памяти. Встречались ли мы раньше? Любитель яблок взгромоздился ко мне вполоборота, преимущественно спиной, лицом к саду. Я заозирался, ища мелкий камешек, дабы проучить вора, чтоб неповадно было лазить по чужому хозяйству. Видать, интуицией почуя чужое присутствие позади себя, тот обернулся, уставившись на меня широко распахнутыми, точно в удивлении, голубыми глазами. Его взгляда хватило, чтобы я застыл как вкопанный, натурально обомлев. Никогда прежде мой разум не затрагивала идея оценки внешности представителя своего пола в таком смысле, как тогда. Никогда до этого в моей голове не рождались комплименты в адрес других парней. Так необычно и странно для меня. И по-нелепому смешно. Неправильно, против природы, но меня окутала невозможность скинуть наваждение. Я еле одёрнул себя, чтоб не застыть с отвисшей челюстью — самым идиотским видом, который только мог принять. Завороженным олухом я уставился на солнце, спустившееся на землю в обличии человека. Во взъерошенные светлые волосы черешками зарывались сорванные по неаккуратности воришки листья. Ворот свободной белой рубахи с засученными абы как рукавами оголял ключицы. Потёртые на коленках штаны были чуть великоваты. На ногах ни обувки, ни носков. И откуда ж ты такой взялся? Я откровенно пялился, на что губы очаровательного незнакомца расплылись в хулиганистой ухмылке. Я попытался сглотнуть, но во рту царила засуха.

— Лови! — задорно крикнул мне обладатель невероятно ярких глаз и бросил одно из стыренных яблок. Рефлекторно и послушно я поймал, на кой — без понятия.

Нашу переглядку нарушил старушечий вопль:

— Ах ты паразит! Что творит!

На пару с парнем я встрепенулся от неожиданности. Моё бесстыдное любование отняло у него драгоценное время, за которое он планировал свершить пакость и слинять втихаря. Хотя, не исключено, что это его звонкий возглас привлёк хозяйку яблони.

— Вор! Варвар! — продолжала сетовать соседка. Ухватив с крыльца растрёпанный веник, она злостно швырнула тот во вторженца. Мимо. Связка из прутьев и до дерева-то не долетела — сила в руках уже не та.

Шкодливо показав бабке язык, белокурый отпустил ствол яблони и резво сиганул вниз, роняя часть фруктовой добычи. На его удачу, дерево росло впритык к забору, так что он вмиг очутился за пределами сада. Невзирая на приличную высоту, приземлился ровнёхонько, присев на корты и не пошатнувшись. Тут же подскочил, попрыгунчиком отпружинив от земли, и наутёк. Пока я гадал, как он ноги не переломал, распахнулась калитка, а из-за неё шмыгнула взбешённая старуха. Она посмотрела на меня, я на неё. Её брови нервно дрогнули, верхняя губа приподнялась, оскаливая стальные коронки редких зубов, а нос сморщился в гневе. Яблоко в руке клеймило меня соучастником в преступлении. Я неловко попятился на шаг, а затем метнулся то ли убегать от седой бестии, то ли догонять настоящего и единственного вора. Тот, на удивление, был не так далеко от сада, как я полагал. Я решительно нагонял его. Складывалось впечатление, что со мной играют, что незнакомый проныра позволяет себя догнать, то и дело оглядываясь, как бы проверяя, следуют ли за ним. Когда дистанция сократилась до двух метров, он заметно ускорился. Я поднажал тоже, снова не понимая собственного мотива. Ловить «варвара» я не собирался.

Яблочный вор петлял меж деревенских хижин, а я хвостиком вилял за ним по протоптанным тропинкам и был не в силах остановиться. Что за дурацкие догонялки? Убегающего происходящее явно забавляло. Да и я молодец — нашёл, на что время тратить. Других дел у меня, что ли, нет? Нет, надо же было мне увязаться за незнакомцем! Я зло пыхтел, чередуя сдавленное мычание с глотками воздуха. Солнце припекало макушку. Жажда подступала к корню языка. Мерещилось, что мы даём по «Конохе» тысячный круг, а белокурый отнюдь не походил на уставшего. Не запыхался, атлет хренов. Долго мы ещё будем играть в салочки? Уловив моё раздражение, парень наконец начал сбавлять ход, и я мысленно заликовал. Не было у меня столько же выносливости, сколько у него. Босой ещё, ошалеть можно.

Пыля, незнакомец резко встал колом, так что я едва не вписался в него по инерции. Грудная клетка ходила ходуном, судорожно стремясь накачать каждую клеточку моего потасканного длительной пробежкой тела. Опёршись руками о колени, я согнулся от настигнувшей одышки. Лёгкие кислотно обжигало. Смахнув со лба пот, я выпрямился, норовя словесно выплеснуть негодование, не задумываясь о том, что никто не заставлял меня преследовать проныру. Слова комом застряли поперёк горла. Я повторно утратил дар речи, стоило мне поднять лицо и взглянуть на пакостливого воришку. Вся моя рассерженость рассеялась пеплом, и чуждое тепло разлилось по телу. Мне вновь улыбнулись, простодушно и невинно.

— Ну и чего бежал?

Если бы я знал подлинный ответ…

Парень хлопнул меня по плечу, снимая оцепенение:

— Отчитывать будешь? — с издевательской ноткой добавил он.

С вернувшейся подвижностью мне удалось отрицательно мотнуть головой, вяло, но как есть:

— Н-нет. — Я не узнал свой голос. Он прозвучал тихо, нестойко, однако это всяко выигрышнее немоты. — Не хотел показаться соучастником.

Вор, до глянца отполировав яблочный бок о рубашку, коротко усмехнулся:

— Разочарую тебя, приятель, — а затем с хрустом куснул.

Пока он с нескрываемым удовольствием спешно превращал фрукт в огрызок, я зрительно чуть ли не облапал его. Белокурый находился на расстоянии вытянутой руки, что позволило мне тщательнее рассмотреть его — чересчур навязчиво и открыто, судя по тому, как парень с неловким недоумением кивнул мне, мол, чего. От собственной бестактности стало неудобно.

— Ты нездешний, — заключил я, плюсом ко всему оправдавшись. После моего вердикта собеседник расслабился полностью.

— А, ну да, — будто вспомнил он.

Желание услышать его имя назойливо щекотало нёбо, вызывало беспокойство, но я молчал, необъяснимым образом разучившись произносить: «Как тебя звать?». Но как же хотелось спросить… Меня сожрут бессонницы и сожаления, если не узнаю. Ну же, голосовые связки, работайте!.. Как его имя? Как?

— Меня, кстати, Наруто звать. Узумаки Наруто, — он словно прочёл мою пестрящую хотелку.

Я облегчённо выдохнул. Наруто — имя шло ему как нельзя лучше. Не знаю, с чего я так решил. Просто внутренняя чуйка подсказывала, что это идеальное сочетание человека и имени. Пронзительные, едва ли не светящиеся глаза требовали от меня обратной реакции.

— Учиха Саске, — я протянул новому знакомому ладонь. Тот метнул на неё хитроватый взгляд, но не пожал. Вместо этого Узумаки дружески толкнул меня локтем и куда-то зашагал, зазывая с собой.

Тишина не продлилась и пяти минут. Наруто взял инициативу на себя, положив старт беседе. Его слова собирались в рассказ точно бисер на леску, непринуждённо и складно, пускай он частенько отвлекался и прыгал с темы на тему. Оглянуться не успел, как мы разговорились. Я подавал голос нечасто, в основном слушал. Узумаки назвался внуком ныне покойной бабули Цунаде. Та совсем недавно умерла. На неделе я побывал на её похоронах. Мы не то чтобы хорошо были с ней знакомы, но так уж тут заведено: проститься пришли все немногочисленные местные, и оставаться в стороне было попросту невежливо. Смерть старушки никого не удивила — пила она, откровенно, много, да и возраст поджимал. Дед Джирайя, первый спохватившийся, поведал, что перед тем, как дух испустить, она сильно исхудала, на самочувствие жаловалась, спала много. Её век таял восковой свечкой. Соседи ожидали чего недоброго и не прогадали — так в постели и нашли её. Пожилое тело совсем иссохло, будто обескровленное. Должно быть, зрелище угнетающее. Увы, такая жизнь — невечная. Значит, внук? Сие заявление ввело меня в замешательство. Нет, не тем, что у старушки вдруг объявился родственник — та как-то упоминала, что есть у неё родня в городе. Меня поразил Наруто, а вернее его способность искренне улыбаться и радоваться мелочам, вроде нескольких яблок. Для меня, прошедшего ад после потери семьи, подобное было неестественным.

— Мы не были близки, — объяснился он, завидев мою отрешённую оторопь. Стоило догадаться, ведь никто из родственников не приехал на её похороны. И всё ж Наруто настороженно стушевался от моего замечания. Зря я полез не в своё дело. Каждый переживает по-своему, а я придрался, как последний невежа. Не счёл ли Узумаки, что я осуждаю его поведение?

Наруто… Узумаки? Фамилию сменил? Вроде старушка с пьяну жаловалась на неблагодарного сына, что не навещает её. Или я ошибся, и у неё была дочь, что сменила фамилию при замужестве? А может, под атакой старческого маразма и спиртного Цунаде сама запуталась, забылась?

— Ты не Сенджу?

— Неа. У меня матушкина фамилия. Она с моим отцом не в ладах, он даже в свидетельстве о рождении не записан, так что я тоже Узумаки.

Непредумышленно Узумаки дал ответы на те вопросы, что я не озвучил, и весьма подробно. Для меня, чьи члены семьи носили одну фамилию Учиха, с его объяснением всё разложилось по полочкам. Только краем разума затронул воспоминания о родне, как на грудь надавила ноющая горечь. Я сморщился, резко расхотев развивать тему семьи дальше. Нам обоим от неё не по себе.

Прежний позитивный настрой к моему спутнику скоро воротился, чему я был несказанно рад. Мне нравилось его просыпающееся многословие, когда он, рассказывая о чём-то, увлекался. Подтвердилось, что Наруто, как и я, городской. Ну, теперь уж бывший городской. Как я понял из его слов, ему осточертела повседневность в каменных джунглях, он приехал в «Коноху», чтоб отдохнуть на природе, на свежем воздухе. Надолго ли — не уточнил, но я надеялся, что да.

Узумаки, поди, удумал весь свой внутренний мир «выложить на стол», поскольку на рандом делился со мной всякими фактами и ситуациями из жизни, какие принимал за нечто интересное. Обо всём на свете и ни о чём одновременно. Никакой смысловой нагрузки. Как правило, так себя ведут те, кому давненько не выпадал шанс с кем-то пообщаться, оттого они и впихивают в речь всё накопившееся. Но это не случай Наруто, как мне показалось. Он сам по себе энергичный, ему трудно сконцентрироваться на чём-то одном, поэтому его монологу свойственна сумбурность. Активная жестикуляция и бодрость интонации подтверждали моё предположение. Разглагольствуя об одном, он, внезапно отвлёкшись на незначительную деталь, переключался на неё. Узумаки задавал мне риторические вопросы, сам же на них отвечал, сыпал меня будничными историями. Я не возражал. Какую бы чепуху он ни сметелил, я внимал так, будто мне открывают тайны вселенной.

— Ты будешь? — прервался Наруто, указав пальцем на яблоко, которое я так и таскал с собой.

Пока мы шли, он схрустел весь свой «улов», состоящий из пяти плодов. Я отрицательно фыркнул, вручив ему шестой. Узумаки быстро с ним расправился, выкинув огрызок в кусты. Ну и аппетит.

— Мне просто яблоки нравится, — аргументировал он, хотя я молчал. Когда это моя мимика стала столь очевидной?

За скудной заслонкой из тощих берёз, среди которых затесался молодой тополь, выглянула узнаваемая крыша. Подкрашенные брусчатые стены, распахнутые ставни, незапертая калитка, выложенная из деревянных спилов дорожка к крыльцу, недостроенная беседка — всё неизменно с моего ухода.

— Живёшь тут?

— Как ты это понял?

Узумаки усмехнулся:

— По твоей реакции! Ты автоматически заострил внимание на своей собственности, зрительно проверив, всё ли в порядке, и сделал это быстро, поскольку знаешь свой двор и его уязвимые места.

Наруто, ты чертовски проницателен.

— Зайдёшь? Или ты…

Узумаки перебил меня, предугадав:

— Занят? — озорство блеснуло в его глазах. — Не, я свободен и никуда не тороплюсь.

Согласился… Я молча торжествовал, стараясь сдержать предательскую улыбку, что так и норовила расползтись до ушей. Когда в последний раз на меня нападало будоражащее волнение? Случайная встреча, и жизнь вновь обрела краски, стала прекрасным даром. Ради этого знакомства я проснулся сегодняшним утром, ради него перебрался из города в глухую деревушку, ради него появился на этом свете. Я испытывал то, что казалось навеки утраченным, — счастье.

Что же получается… мне нравятся не только девушки? Это невообразимо. На такое открытие о своей многогранной личности я не рассчитывал. Что бы сказали родители, брат? Разве это правильно, интересоваться представителем своего пола? Не скажу, что плохо относился к геям или лесбиянкам, мне было фиолетово на то, кто с кем спит, но сейчас, когда я остро усомнился в собственной ориентации, мне уже не так плевать. Я малость в… ступоре? В ахере? Да, так точнее. А что сам Наруто? Он ведёт себя уверенно, открыто и даже нахально, но это могут быть всего-то черты его характера. Это ничего ещё не значит. Осмелею, подкачу к нему, а он поглядит на меня, как на извращенца, покрутит пальцем у виска и поторопится навеки прервать наше общение — вот будет песня. Фиаско. И ведь реакция Узумаки будет нормальна. Да к чёрту, что я как мальчишка! Можно подумать, удержать себя не смогу. Да бред это всё, просто на пенсионеров местных насмотрелся, привык, а тут вона — молодой парень со смазливой моськой. Естественно, на фоне морщинистых пожилых он смотрится привлекательнее. Я под впечатлением и всего-то. Запутался, ну бывает. Но если допустить факт, что всё реально, внутреннего сопротивления я не ощущаю. Да, мой разум в шоке, но он не вопит о моей невменяемости, не велит мне нырять головой в петлю. Я не в панике, не в ужасе. Наоборот, я прекрасно чувствую себя. Ко мне воротилась способность полноценно испытывать положительные эмоции, что ж в этом плохого? Если мои действия никому не вредят, то что в них неправильного? Даже если мне взаправду нравится парень, не думаю, что от этого я стал отвратительным человеком. Это же всё ещё я, и польза, что я приношу местным, не аннулируется, если окажется, что я таки не гетеро. Нужно устаканить мысли и от этого шагать дальше.

Оставив обувь на веранде, я прошёл в глубь прихожей, дабы не тесниться. Обернувшись, увидел, что Наруто отчего-то стоит на крыльце, оттуда с неким подозрением изучая внутренности дома. Я забеспокоился, что его смутило непривлекательное состояние моего жилища. На убранство оно скудно: всё ещё недоставало мебели, да и обои следовало бы переклеить. Даже в сравнение с местными, бедноватыми стариками, я жил скромно, но меня это не заботило. Я не водил гостей, красоваться мне было не перед кем, а сам я нехватки необходимых удобств не ощущал. Тогда было как-то всё равно, а сейчас стыд перед Узумаки залпом выпивал решимость, заставляя пожалеть об идее позвать его к себе. И моя недавняя «потеря равновесия», превращающая меня в недееспособное, изъеденное тоской тело, пришлась не в пору. Я же мог повременить, подготовиться, убраться перед тем, как разбрасываться приглашениями. Растерянно и суматошно я соображал, как поступить, как не опозориться, но спустя минуту моего мозгового штурма Наруто ступил за порог: сперва с опаской, но через пару шагов он озарил мой взор чарующей улыбкой, унимая тревогу.

— Один живёшь? — уточняющее произнёс он.

— Да.

— Я тоже.

Я смутился от всплеска взбунтовавшейся фантазии, что ныне всюду обрисовала несуществующие намёки.

— В смысле, приехал в «Коноху» один. Родне не сдалась хата в лесной глуши, — конкретизировал Узумаки. — А как по мне, так тут отпадно! Поля, озеро, незамысловатость, никакого галдежа топы, толкотни в душном метро. Вот есть всё-таки в деревнях что-то такое… Манящее, по-родному тёплое. Понимаешь, о чём я?

И я кивнул, пускай «Коноха» ассоциировалась у меня не с чем-то заманчивым и тёплым, а с далёким и умиротворённым. Узумаки вёл себя, как приехавший в деревню на летние каникулы мальчишка. Я же был сбившимся с дороги путником, убегающим, скрывающимся от душевных терзаний. Мне не было дела до природных красот, и с Коноховскими я контактировал из нужды и обыкновенной вежливости. Город бы убил меня, но и в этом захолустье, увы, я не получил исцеления. Рана не срослась, не превратилась в шрам — её всего-то обезболивало на время. Не думаю, что долго бы продержался, максимум года три. Но интуиция подсказывала, что с тобой, Наруто, моя жизнь кардинально изменится.

Мы прошли на кухню — самую светлую и отремонтированную комнату. Ей я отдавал приоритет, когда приводил дом к человеческому виду: перестелил полы, сколотил какой-никакой стол, несколько ящиков и подобие столешницы. Мне было у кого поучиться. Деревенские мужики в принципе рукастее городских, но есть у нас в «Конохе» особенно выделяющийся — Ямато, когда-то столяр по профессии, так он такую красоту из дерева вырезает, что часы за рассматриванием пролетают. Его хижина, походящая на терем из сказок, никого не оставляла равнодушным: при виде её любой владелец дорогостоящего коттеджа в элитном районе захлебнулся бы завистью. Мои «поделки» на фоне того, что создавал Ямато, были туфтой, не примечательнее кривых табуреток, что клепают школьники на уроках труда. Заручившись инструментами, его надзором и инструкциями, я чутка коснулся столярного мастерства. Что не так было — Ямато корректировал, умудряясь отчитывать меня за спешку и рассеянность, если я косячил, но по-доброму, по-отечески. Я старался, и оттого к моему неумению он относился снисходительно. Мы лихо с ним управились. С техникой же, типа плиты и холодильника, как ни странно, было проблематичнее, чем с кропотливой ручной работой: ту я мог приобрести только в городе, а туда возвращаться до трясучки не хотелось. Наш негласный деревенский староста Хатаке Какаши, что был в курсе причины моего пребывания в «Конохе», подсобил мне из солидарности. Он тоже бывший городской, попал в «Коноху» по схожему сценарию, потеряв шесть лет назад жену. Не в аварии, хуже — какой-то мудак недокарманник подловил её после работы, решил припугнуть ради содержимого сумочки, но переборщил. Больное сердце бедной женщины не выдержало его нападков. Остановилось… как и нормальная жизнь для Хатаке. Моя неохота возвращаться в город была ему близка. Он, с годами оправившись, увлёкся охотой и периодически совершал поездки в город за патронами и новыми ружьями, коих у него собиралась достойная коллекция. Через него-то и приобреталась недостающая техника, оплачиваемая вырученными за квартиру деньгами. Доставочные компании один хрен сюда доберутся, но я обходился без них — в кузов машины Какаши и слона поместить. Без старосты и Ямато мне бы пришлось туго, я за оказанную помощь им век благодарен буду, да и не один я. «Коноха» держалась на них, не слишком старых, чтобы быть немощными, и не слишком молодых, чтоб быть без необходимого опыта. Золотая середина, принявшая ответственность от предыдущего поколения и бравшая под крыло таких «желторотиков», как я.

— Будешь чего-нибудь?

Не то чтобы я не поверил в невероятную любовь Наруто к яблокам, но он, нездорово бледный, напомнил мне меня, когда весь мой рацион состоял из воды и чёрствых крекеров.

— Разумеется! — без промедления воскликнул тот, плюхнувшись на жёсткую сидушку скрипящего стула. Подперев ладонью щеку, Узумаки в ожидании следил за моими движениям, очаровательно и хитро улыбаясь.

Уж мне было, что ему предложить. В «Конохе» я забыл, что такое питаться минералкой и сухарями. Наверное, через меня здешние старушки реализовывали потребность заботиться о давно не приезжающих детях и внуках. С их милости готовил я редко. Помимо выпечки и прочих уже приготовленных блюд, передаваемых в пластиковых контейнерах, меня также снабжали свежим мясом, молоком и другими продуктами животного происхождения. Холодильник трещал по швам, а погреб еле вмещал в себя овощные закрутки, которые скорее испортятся, чем мне удастся их осилить.

— А ты парень не скупой, — с долей хвалебного изумления Наруто окинул взглядом обилие съестного, что покрывало поверхность стола.

Бабули Цунаде больше нет, дома у неё шаром покати, а мне чертовски не хотелось, чтобы Узумаки перебивался чем попало. Перво-наперво тот без ненужной скромности облюбовал куриную ножку. Я ценил в людях сдержанность и немногословность, проявление ими уважения моих личных границ и обращение малознакомых личностей ко мне на «Вы», однако раскрепощённость Узумаки, к удивлению, вызвала у меня греющую душу радость. Мы будто были тысячу лет знакомы, и фальшивая любезность нам ни к чему.

— Какие у тебя планы на завтра? — отвлёкся от трапезы Наруто. — Может, устроишь мне экскурсию? Покажешь окрестности, с соседями познакомишь.

От его нагловатой интонации, от хитроватого и такого чарующего взгляда, устремлённого прямиком на меня без всяких преград, пульс учащался, и я невольно становился суматошнее, мечась и выбирая, какую подобрать интонацию для ответа, как грамотней построить предложения, какое сделать выражение лица, чтоб не выглядеть идиотом. Мне хотелось произвести хорошее впечатление, не облажаться. Я, обычно самоуверенный и, по мнению городских девушек, весьма привлекательный парень, сейчас отчего-то придирался ко всякому пустяку в себе, находя бредовые и хрен знает откуда взявшиеся недостатки. Всё мне казалось не так: от положения прядей в чёлке, до позы, в которой я сидел. Увы, повлиять на это и успокоиться мне было никак.

Чёрт, я серьёзно парюсь из-за парня? И где же, спрашивается? В деревне, лесной глухомани, где все местные старой закалки. Они, выросшие на вознесении традиционных ценностей, в жизни не поймут моего странного влечения. Да что там, я и сам не принимаю, как меня угораздило. Так внезапно, буквально вмиг я попрощался со своей гетеросексуальностью. Абсурд, хоть заливайся нервным хохотом до удушения. Прошлый я знатно угарнул бы надо мной. Нынешний я секундно усмехнулся, с иронией подумав:

— «Тц, любовь… Да ты мастер переобувания, Учиха. Что ты там раньше говорил о любви? Несуществующая ерунда, не стоящая того игра гормонов? Тебя забавляло, какими наивными и глупыми становились влюбившиеся девицы, как они строили тебе глазки, подбирали позочки, кокетливо улыбались — делали всё, охотясь за крохой твоего внимания. Обхохочешься. Ну да, ты-то от этой несуществующей ерунды защищён, с тобой же такого никогда не случится! Конечно! Альфа-самец, блин. А что сейчас, а, Учиха? Готов хоть на задних лапках скакать перед малознакомым парнем. Красавчик. Так держать. Не сутулься, придурок.»

— Ну ты как, свободен? — Наруто прибавил в настойчивости и нетерпеливости. Я настолько погрузился в себя, что забыл обо всём на свете. Завтыкал в одну точку, проигнорировав собеседника.

— «Свободен!» — прокричало моё нутро. — «Всегда, в любое время для тебя свободен!»

Ех, если бы так…

— Я… в общем-то…— «проснувшись», с досадой промямлил я. — Я должен завтра помочь знакомому деду подлатать крышу. Он одолжил мне чертежи для беседки. Мы договорились с ним.

— Вот как, — в голосе Узумаки я не услышал разочарования. — Так это не проблема! Мне ж не западло подсобить в добром деле! В четыре руки мы мигом управимся! Как раз познакомишь нас.

Узумаки ловко вертел моё настроение в руках, напрямую влияя на него. Пара его фраз, и я на седьмом небе, донельзя довольный. Как же ему легко меня уважить. Ох уж эта великая сила «игры гормонов», я преклоняюсь.

— А потом и с беседкой твоей разберёмся, всё равно мне заняться нечем. Звать-то на посиделки будешь?

— К-конечно.

А по-другому я бы и не ответил. Наруто, моя калитка для тебя всегда не заперта. Попроси о чём угодно — я вряд ли смогу тебе отказать.

— Ну и отлично!

Под вечер, когда Наруто, попрощавшись, уходил домой, сердце кольнула тоска. Я с трудом осёкся, чтоб не предложить ему остаться на ночь. Черта норм приличия была близка к тому, чтоб стереться под моей глупостью, но я совладал с собой. Мне стоит придержать коней и ничего не предпринимать, покуда позволяет моя адекватность и трезвость ума. Будь как будет. Утешало то, что Наруто также добавил: «Я зайду за тобой утром!». Утром… Вангую, что ночь покажется мне мучительно длинной.

__________