Начиная с самого приезда в Коноху, я забыл, что значит лень. Каждый день был наполнен работой и по дому, и по участку, но сегодняшний я с уверенностью мог назвать одним из самых продуктивных. Повинуясь безмерному желанию Узумаки со всеми познакомиться, мы обошли с ним чуть ли не каждую соседскую хижину, за исключением оставляя лишь те, чьи сварливые хозяева не жаловали общения и не отличались доброжелательностью. Таковых, увы, было мало, так что разведывательная прогулка выдалась долгой. Я бы сказал, даже очень. Наруто не обходился приветствиями, всякий раз принимая приглашение войти, на кой-то переспрашивая разрешение, и почаёвничать с плюшками и беседами о том о сём. И это без преувеличений, он буквально не отказывался снова и снова усаживаться за стол и перекусывать. Ума не приложу, как в него влезало. При таком аппетите не похоже, чтобы у него имелись проблемы с лишним весом. Наоборот, Наруто был худоват и бледен. Не дистрофичный дрыщ, конечно, но тонковатый, вполне подтянутый парень. Ему бы поднабрать пару кило для идеальной формы. Кому-то явно повезло с быстрым метаболизмом… Я тактично молчал, не торопя Узумаки и вежливо отказываясь от всего съестного, что предлагали старики. Тем удавалось уболтать меня только на чай, но примерно на пятой посиделке мой желудок достиг предела вместимости. После этого я просто сидел и ждал, когда осуществится переход в следующий домишко. Время тянулось медленно, и всякий навещаемый нами старик или старушка не спешили нас отпускать. Похоже, не только во мне они увидели давно не приезжающего внука. Подстать деревенскому стилю, нас принимали тепло и радушно, щедрясь на всё. Коноховские делились с новоприбывшим всеми теми историями и байками, что некогда рассказывались мне. Узумаки с неподдельным интересом слушал, задавал вопросы, попутно уплетая какой-нибудь пряник, а я… Я бесстыдно пялился на него, изредка кивая и поддакивая. Мы обошли с ним порядка сорока избушек, и в какой-то момент я стал подгонять любознательного парня. Поддавался тот с трудом, и по итогу на походы в гости мы убили весь день, с учётом того, что бонусом около двух часов мы провозились с покраской забора для деда Теучи, к которому просил заглянуть Джирайя.

Не припомню, когда я получал столь много общения за раз. Все эти встречи и знакомства знатно разрядили мою социальную батарейку, так что энергии у меня хватало лишь для одного человека. И я был не прочь потратить её, когда мы, как и планировали, добрались до речки. Врать не буду, пусть я и старался держать лицо, внутренне я ликовал, что остался с Наруто наедине. Наконец всё его внимание сосредоточится на мне. Не сомневаюсь, что я выглядел как самый настоящий придурок, но я не мог перестать улыбаться. Эта дебильная, ненавязчивая, но очевидная ухмылочка так и протискивалась сквозь иллюзию серьёзности. Я не замечал, как она возникала. Казалось, только уберу её, настроюсь, и снова она предательски палит меня.

Кое-как горящий фонарь находился не так близко, чтобы приносить пользу, но при полной луне его свет нам был и не нужен. Глаза быстро привыкали к темноте, и без всяких проблем можно было рассмотреть петляющую речушку, почти бесшумную. Гладь поблёскивала белесыми бликами, те дребезжали от мелких волн. Течение здесь слабое. Немного ветрено, из-за чего пучки рогоза и камыша синхронно покачивались. В воздухе витал характерный запах растительности и сырости. Ничего сверхъестественного: рукотворная лавочка близь водоёма, не шибко надёжный причал и подле него, чуть зарытая в песок, непригодная лодка; раздающееся то там то тут лягушачье кваканье, разбавляемое стрекотом сверчков. Местами можно было найти горки угольков, обложенных по кругу чернеющими от сажи кирпичами и камушками, — кто-то и когда-то разводил тут костры.

— Эй, Саске, — энергично окликнул Наруто, обогнавший меня и шустро спустившийся по травянистому склону к песчаному берегу. Мне нравилось, когда он произносил моё имя. Это приятно щекотало душу. — Ты погляди, какая красота! — в восхищении раскинув руки по сторонам, парнишка словно пытался охватить ночной пейзаж, какого в городе не сыскать.

— Ага, — вполголоса ответил я, тоже любуясь, но отнюдь не природой.

— Не стой там. Иди тоже сюда! —завлекающим жестом продолжили звать меня.

Блондин заманивал меня с таким энтузиазмом, будто забыв, что я, в отличие от него, у речки уже бывал. Да и в целом меня деревенские красоты не особо поражали. Ну да, природа, свежий воздух, деревья — меня такое не будоражило. Я не смотрел на мир так, как смотрел Узумаки: с детским, наивным восторгом, с тем азартом. Но меня цепляла эта его открытость, простодушность и дурашливость. Сам не знаю почему. Я никогда не верил в бредовое «противоположности притягиваются», ведь при противоположных характерах крайне сложно достичь согласия, что скорее бесит, чем привлекает. Но факт остаётся фактом — мы с Наруто совершенно не похожи, и меня как магнитом тянет к нему. Без лишних раздумий я направился к ждущему меня парню.

Мой спуск не был таким же энергичным. Сперва я не придал усталости особого значения, списав её на продолжительную ходьбу. Но спустя пару-тройку шагов я узнал подступающую духоту. Та же, что и прошлой ночью. Жар ощущался терпимо, постепенно выпивая из меня силы. Тело тяжелело, но я всё так же шагал, пересиливая ломоту в костях. Мне хотелось дойти. Эта навязчивая цель впивалась в мысли, и всё прочее становилось неважным. Горячий воздух на выдохах обжигающе грел ноздри. Летняя прохлада меня окончательно покинула.

Солнце село чуть больше часа назад, и вряд ли вода в реке такая же тёплая, как днём. Не ледяная, но и не суперкомфортная для того, чтоб окунуться. При таком раскладе я не представлял, чем мы будем заниматься, но это не то чтобы меня беспокоило. Я просто довольствовался компанией. Узумаки довольно окинул меня лукавым взглядом, когда я подошёл к нему.

— Пошли? — играючи предложил он, кивнув в сторону блещущего бликами водоёма.

С сомнением я уставился на протянутую мне руку, а затем на её обладателя.

— В воду? — отчего-то несмело уточнил я.

— Ну разумеется в воду! — кратко хохотнул парнишка, поди, забавляясь от моей вопросительной рожи. — Ты ж вроде говорил, что умеешь плавать.

— Умею, — прозвучало неуверенно.

— А-а, я понял… — сладко и насмешливо протянул Узумаки, придя к шутливому выводу: — Так ты всё-таки испугался тех водяниц, про которых Джирайя рассказывал! Поверил, что в полнолуние опасно в воду соваться!

— Чего? — тут же встрепенулся я, намереваясь развеять дразнящие догадки приятеля. — Вовсе нет! — я понимал, что тот дурачится и всего-навсего подкалывает меня, но даже так мне не хотелось представать суеверным трусом перед ним.

— Брось, Саске, нельзя же быть таким доверчивым! — увлёкшись, блондин проигнорировал моё возражение. — Не бойся, никого кроме нас тут нет, — лениво озираясь, добавил он… будто намереваясь внушить в меня доверие? — Да и пока ты со мной, тебе ничего не угрожает, — на этой фразе его голос показался мне не таким уж и шуточным, но до того, как я смутился, Узумаки с чего-то поинтересовался: — Ты в порядке?

То ли моя вялость его насторожила, то ли дыхание, темп которого был быстрее обычного. Мне в самом деле бывало и лучше. Рассудок заволакивала утомляющая муть, как тумана в голову напустили. Я контролировал свои движения на уровне мышечной памяти, пока тело немело: не полностью, но осязательная способность ощутимо снижалась. Ни боли, ни страха, лишь дискомфорт и обволакивающее его густое умиротворение, как если бы в период болезни организм не возжелал бороться с инфекцией. Мне было нехорошо, но в то же время было на это наплевать.

— Жарко… — обессиленно шепнул я, невольно накреняясь вперёд и припадая на опору в виде приятеля.

Я не упал бы, но тот всё ж решает придержать меня.

— Пошли, — повторяет он, но уже утверждающе. — Тебе станет легче.

Мои мысли едва ли не пусты. Я не задаю вопросов, когда меня берут за руку, и мы делаем несколько неспешных шагов к реке. Напоследок я разуваюсь, придавливая и стягивая носком пятку левого, а затем и правого изношенного и потёртого кроссовка. Узумаки не проронил ни слова, но я знал, что он требовал от меня сего действия. Сам же он принялся разгуливать босиком сразу после посиделок в гостях, таская обувку с собой. Ещё два шага, и прохлада поочередно касается стоп. Мелкая, быстротечная дрожь проносится по ногам к шее, но я быстро привыкаю. Судя по раздавшемуся плюханью из камышей, мы потревожили прячущихся там скачущих земноводных. Повернувшись лицом ко мне, Наруто заходит глубже, ведя послушного меня за собой. Мне улыбаются, так тепло и искренне, и я иду следом, рассекая водную гладь. Холод поднимается до лодыжек, далее выше по голеням, достаёт до колен, бёдер, пояса. Мы в одежде, да и чёрт с ней. Песчаное дно усеяно мелкими скользкими веточками, на которые то и дело натыкаешься. От плавно бредущих нас с характерным звуком расходятся волны. По мере продвижения духота ослабевает, не исчезает целиком, но у меня получается выровняться и не сутулиться. Шаг становится твёрже, и вот я уже не волочу ноги, а с каплей бодрости переставляю их. Видя подожившего меня, Наруто ухмыляется шире. Он тормозит, когда уровень воды достигает ключиц. Рост у нас был полюс-минус одинаковый. Повторяю за ним и прекращаю ход. Я мысленно усмехнулся, вспоминая предостережение Джирайи. Водяницы? К чему они, если Наруто заманил меня в реку куда расторопнее всяких мифических девиц. В свете луны я хорошо видел его лицо. Детское озорство бликами отражалось в голубых глазах, и под некоторыми ракурсами мне даже казалось, что они светятся синеватыми огнями. Я неотрывно смотрел на него, чего-то ожидая.

— Хей, — раздалось весело, — давай кто дольше?

И до того, как я сообразил, Узумаки отпустил мою руку и юрко нырнул под воду, оставляя за собой брызги и рябь кругов на глянцевой поверхности.

— Постой, что? — выдал я с запозданием, но смекнул в следующую секунду. Обычно я не любитель подобных забав, но сейчас, не найдя в себе никаких «против», кратко бросил: — Ладно уж, — и ушёл под воду с головой, навстречу темноте.

Ну что тут сказать, я проигрывал в каждом раунде. Ещё с той догонялки было ясно, что новый приятель превосходит меня и в выносливости, и в объёме лёгких. Энергия в нём лилась через край, совсем не как у меня. Одерживая очередную победу, Наруто ухитрялся уговаривать меня на ещё одно соревнование, и ещё, и ещё. Он беззлобно подшучивал надо мной и без стеснения наслаждался званием победителя. Я не возражал, мне было всё равно на поражения. Я наслаждался внезапным баловством, коего у меня давненько не было. Пожалуй, мне этого не хватало. В какой-то из проигрышей, пока я стоял, восполняя запасы кислорода, Узумаки подкрался ко мне со спины и в прыжке повалил меня обратно в толщу воды, держась при этом за меня. Вот тогда-то наше соревнование окончательно превратилось в игру. Узумаки дразнился и брызгался, провоцируя, чтоб его поймали и «атаковали» в ответ. А удирал он будь здоров! Резвый и ловкий, то и дело сам «нападал» на меня исподтишка. Мы барахтались, создавая волны, и со стороны наверняка не соответствовали нашим возрастам, однако никто из нас об этом не задумывался. Не помню, когда ещё в последний раз я мог позволить себе смех. Не заливистый, нет, это не в моём стиле, а скорее уж по части Узумаки. Даже выразить сложно, но одна такая развлекательная мелочь принесла мне такое облегчение, какого я не ощущал вот уже несколько лет. В те минуты ребячества я по-настоящему был счастлив.

Былой усталости не понадобилось много времени, чтобы вновь нагнать меня. В воде мы побарахтались с час, и этого хватило с лихвой, чтобы я выдохся. Вернувшись на берег, я малость прошагал по склону, после чего вымотанный разлёгся на траве, прикрыв глаза и разведя руки в стороны. Зубы постукивали друг о дружку, клацая от холода, невзирая на то, что жар приливал в тело на пару с изнеможением. Сил двигаться у меня не было, а вот об Узумаки сказать так было нельзя. Сочтя, что плескаться в речке в одиночку скучно, он тоже выбрался на сушу и закопошился чего-то. Я не видел, но слышал его скачущую перебежку с места на место, шелест и бормочущее вполголоса:

— А ну-ка… — крайне сосредоточенное. — Попался!.. Ты тоже иди сюда!.. Эть! Хэть! — Наруто словно кого-то очень старательно ловил, совершая то короткие и глухие прыжки, то выпады.

И за кем он там охотится? Может, за лягушонком каким? Я видел, как местная детвора здесь промышляла подобным, иногда бегая с банкой, полной головастиков и взрослых особей без хвостиков, хвастаясь всем на своём пути. Малышня всегда без особого желания шла на уговоры, когда старшие просили отпустить бедную живность. Узумаки со своей неугомонностью мало чем отличался от ребёнка, так что немудрено, что ему взбрело в голову поймать прыткое земноводное или кого-то там ещё.

— Ехех… — коварно-ликующие посмеивания раздались сбоку, метрах в пяти-семи от меня.

Оттуда же послышался приближающийся топот. Очередной глухой «плюх» совсем рядом дал понять, что приятель расположился подле. Меня без промедлений позвали:

— Эй, Саске! Ну же, Саске, глянь! — с нетерпеливым задором требовал Наруто.

— Что такое? — устало подал голос я, кое-как привставая, опёршись на руки.

Разлепив веки, я увидел, как друг, сидя мне по правое плечо, держит руки замкнутой лодочкой, пряча что-то в пространстве между кистями. Блеск в его глазах стал ярче и игривее. Он без всяких сомнений был собой доволен, а ещё будто бы взволнован. Я вопросительно наклонил голову, повторяя, но не озвучивая, мол, что. В ответ на мой жест Наруто на кой-то сделал более глубокий вдох, раскрыл ладони и аккуратно подул на те. С два десятка жёлто-зелёных искорок взмыло в воздух. Потребовалась пара секунд, чтобы я сообразил, что это за летающие огоньки. Светлячки. Я не ценитель красот природы, но их мерцание в таком количестве на фоне ночи в самом деле казалось сказочным и чарующим. Так много… Их же не так-то легко словить.

— Как ты… — начал было я, но приятель как предвидел:

— Врождённый талант! — похвастался он, погодя признавая всё тем же беззаботным тоном: — Ну ладно, не врождённый, — позитив не спадал с его губ.

Попялившись на меня, парнишка завалился на спину, складывая руки под затылок. Следуя его примеру, я тоже обратно лёг, да и утомление никто не отменял. Долго сидеть я так и так не смог бы. Усыпанное крапинами звёзд небо сегодня необычно чистое. За день облака успели раствориться, так что весь чернеющий купол, синеющий около луны, был представлен нашему взору. Промокшие до нитки, мы молча разглядывали его, не ощущая острой нужды в болтовне.

Но тишина таки была прервана мной:

— Я рад нашему знакомству, — такие откровения были для меня несвойственны. Вырвалось как-то само собой. Наверно, я чересчур расслабился.

— Да, я тоже, — не проигнорировал мою честность Наруто. — Я не рассчитывал встретить тут кого-то вроде тебя.

— В смысле… не седого пенсионера? — предположил я.

— Ага. Мне тут нравится, — подытожил блондин.

— Тебе, по-моему, всё нравится, — мой вывод основывался на том, что Узумаки вечно ходил с улыбкой на лице.

— Многое, но не всё! — тут же воспротивился он, перекатившись на бок по направлению ко мне и подложив руку под голову, уперев локоть в землю. — Например, не люблю, когда меня зовут по фамилии. Слишком официально. Потому обращайся ко мне только по имени, договорились?

Чудно, конечно, но спорить я не стал, согласно кивнув. Возможно, потому всем остальным он представлялся исключительно по имени? Дабы люди не брали в привычку окликать его иначе, чем Наруто? Пусть мы и обошли многих, но за сегодня познакомить новоприбывшего со всеми, кто был бы не против, не удалось. С открытием сезона охоты Хатаке стал реже появляться в деревне. И тут я вспомнил:

— Какаши возвращается завтра. Тебе надо будет показаться ему.

— Он тут типа главный?

— Вроде старосты.

— Ладушки, — запрокинув руки над головой для лучшей раскачки, Узумаки сделал рывок вперёд, махом очутившись на корточках, вставая с тех уже на ноги. Отряхнулся, прихлопывая по мокрым штанам: толку от этого было мало, но какие-то прилипшие травинки и щепки всё ж слетели на землю. — Пойдём-ка, пока ты окончательно не замёрз, — похоже, Наруто услышал отбиваемый моими зубами ритм. — У тебя губы синие. Ко мне ближе, переоденемся у меня.

Что ж, я был не прочь облачиться в сухое, но не столько от холода, сколько от мерзкого ощущения прилипания мокрой ткани к телу. Так же прытко подскочить мне помешало грузное изнеможение, и без Узумаки я не обошёлся. Тот предугадал моё затруднение, протянув руку помощи. Я ухватился, и приятель, отклонившись назад, поднял меня с земли. Жмёт он в самом деле крепко, даже больновато в пятерне.

— Всё пучком? — уточнил Наруто, когда я более-менее ровно встал на ноги.

— Ага. Пошли.

Идти до дома Цунаде около восьми минут, если не торопиться, — втрое меньше, чем было бы ко мне. Едва-едва работающий у речки фонарь, жужжа, замерцал, будто прощаясь, и погас полностью. И так на всю Коноху работающих осталось не больше четырёх, и все они не по пути. Впрочем, мы и светом луны обходились вполне себе. Конечно, каждую травинку не разглядеть, но лицо своего компаньона я видел отчётливо. Ноги были облеплены влажным песком, так что шли мы босыми по остывшей колее. Вещая мне очередную историю, скача с темы на тему, Узумаки бодро вышагивал чуть ли не вприпрыжку, раскачивая обувь на крючке из пальцев руки туда-сюда. Я старался не отставать, хотя моментами, когда друг увлекался и забалтывался, мне таки приходилось окликать его, чтоб притормозил. Тогда он виновато улыбался, бросая неловкое: «Ой, извини», замедлялся, чтоб мы с ним поравнялись, но вскоре снова возвращался к прежнему темпу. Это было забавно, что ли. Его рассеянность и неисправимость мне симпатизировали, поэтому призывы подождать не сопровождались раздражением.

Приятность ночной прогулки с треском нарушилась заливистым лаем, из-за которого мы, проникшиеся спокойной обстановкой, настороженно замерли, уставившись в сторону басистого рёва. Тот то перерастал в дикое рычание, то возвращался к яростному гавканью. Чуть тише от рывков звенела цепь. Рявканье звучало примерно в трёх домах от нас, но определённо адресовалось нам, громкостью выражая всю концентрацию злости.

— Ничего себе, — удивлённо пробормотал Узумаки.

И я понимал его: до приезда в Коноху я не сталкивался с настолько жутким лаяньем, что больше походило на вопль чудовища из заурядного ужастика. Так много ненависти было в нём, что дрожь брала, и становилось неуютно, несмотря на расстояние, отделявшее нас от дьявольского пса. С каждым лязганьем цепи сердце ёкало, и невольно представлялось, как разрываются звенья, как адская гончая со всей дури несётся прямо сюда. Я не питал страха перед собаками, не страдал от фобии, но после того, как собачьи клыки шрамом отпечатались на моей голени, уровень моего доверия к четвероногими друзьям человека на порядок поубавился.

— Биджу… — презрительно буркнул я. Уж его гавканья я узнаю из тысячи. Дрых в жару, поди, а сейчас разошёлся. — Бешеная шавка. Держись от него подальше, — предупредил я чрезмерно дружелюбного и любопытного друга.

— А что, кинуться может? — тот отнёсся к моим слова с каплей скептицизма.

Кажись, он привык к воспитанным городским псам, ведомым на поводках своими хозяевами по парку. Но эта псина не из тех, что радостно виляет хвостом всякому прохожему, норовя облизать лицо и руки, и потому с ним надо быть аккуратным. Мне естественно не хотелось, чтобы его челюсти достали до Узумаки.

— Обязательно кинется, — конкретизировал я, предостерегая.

— Да уж…

А Биджу не унимался, всё гремел и гремел. Меня напрягал создаваемый им шум.

— Лучше уйти отсюда. Он иногда сбегает, — возобновил ход я. Отойдя на полтора метра, остановился и зазывающе обернулся.

Наруто, потупив в рычащую темноту, вскоре присоединился ко мне.

——————

Избушка Цунаде была типичной для старушки, с соответствующим ей пенсионерским убранством. Старая деревянная мебель, лакированная и отдающая оранжевым цветом, захламлённая какими-то пожелтевшими от времени книжками, фарфоровыми статуэтками, фотографиями, тряпками и много чем ещё. За стеклянной дверцей буфета красовался бережённый чёрт знает для чего чайный сервиз, который наверняка ни разу не использовался. Утомлённого меня манил застеленный клетчатыми пледами диванчик, обок которого стояло кресло — на том и на том лежало по две подушки с бахромой на кончиках. Облупленные подоконники были заставлены пластиковыми контейнерами с засыхающей рассадой, на высадку которой старушке не хватило жизни. На дощатых стенах, на ржавеющих гвоздиках, висели выцветшие картины, в основном с полями и одна с подсолнухами на кухне. Несколько гвоздиков пустовало. Я не помнил, что на тех раньше болталось, но, завидев освободившуюся от икон божницу, догадался, что мой товарищ по атеизму убрал все элементы веры. Крест над кроватью также был снят. На месте Узумаки я бы тоже первым делом избавился от подобного «декора». Не по мне всё это.

Даже с пенсионерским интерьером, навевающим какую-то пыльную тоску, у Цунаде было всяко уютнее, чем у меня. Вещи Наруто в глаза мне не бросались. Я их не заметил. С ходу догадаться о том, что ныне тут живёт молодой парень, было невозможно. Вероятно, он, как и я, не брал с собой много багажа. Таскаться в Коноху с чемоданами и без машины, коей я у друга не увидел, — та ещё морока. Хотя и с четырьмя колёсами то ещё путешествие. До ближайшего города ехать часов пять-шесть, если без происшествий и в хорошую погоду. Автобусы и маршрутки досюда не ходят. Настоящая глухомань.

— А на чём ты приехал? — задумался я, следуя за приятелем в спальню, проход в которую был завешан толстым одеялом, заменяющим дверь.

— Попутку поймал и дальше пешком, — дойдя до старого шифоньера с какими-то коробками наверху, Наруто раззявил дверцы и глянул на меня: — А что?

— Да ничего.

Поведя плечами, мол, ладно, Узумаки зашурудил по полкам, ища, во что бы нам переодеться. Любопытства ради я выглянул из-за его спины.

— Помощь нужна?

— Выбери пока себе что-нибудь, — блондин отступил на шаг влево, позволяя мне пристроиться возле себя.

Стоя у полки, я с разрешения перебирал стопки одежды. Гардероб у Узумаки был необычным. О вкусах, конечно, не спорят, но уж слишком разношёрстно. Смотрел я вскользь, но у одежды, будь то футболки, штаны или что ещё, будто не было единого размера. Что-то было другу определённо велико, а что-то приходилось в самый раз. Да и стиль, а точнее стили, некоторых вещей противоречили друг другу, но тут я мог и ошибаться, всё ж каждому своё. Вроде есть и пастельные цвета, не вычурно, однотонно и строго, и тут же пёстрое узорочье, нашивки и «рвань». Неординарно, однако.

— У тебя вся одежда такая… разная, — не сумел не прокомментировать я: деликатно, дабы ненароком не обидеть.

— А, так она не моя, — ответили мне, как так и надо.

— Это как?

— А никак, шучу я, — дурашливо усмехнувшись, Наруто щёлкнул меня по носу. — Говорил же, не будь таким наивным! Моя, чья ж ещё! Боже, Саске, тебя так легко провести!

Найдя, во что переодеться, мы направились ополоснуться после речки. В сравнении с моим, дом бабули Цунаде не был так же благоустроен, и самодельный душ находился на улице. Плестись к нему по огороду мне было чертовски неохота. Те жалкие три метра до кабинки чудились мне марафонской дистанцией в сотню километров. Не будь со мной Узумаки, я бы забил на всё болт и свалился с ног прямо так. Перед ним же гигиеной я решил не пренебрегать, превозмогая себя. Вода в бочке ещё не остыла, и для меня это могло бы быть в плюс, если бы не жар. Тёплые струи усугубляли внутреннее закипание, и дышать становилось всё труднее.

Вернувшись в избу, я обездвиженно упал на диван, не расстилаясь. Запас моих сил был исчерпан. Такого со мной не случалось даже после добровольной каторги в поле. Сопротивляться смыканию век я был абсолютно не в состоянии. Последние крохи энергии я потратил на хило звучащую просьбу:

— Не закрывай окно.

— Вот тебе и недосып, — нравоучающе проворчал Наруто. — Ща пить тебе принесу на всякий пожарный.

Вряд ли стакан воды мне бы чем-то помог, но озвучить это мне было никак. Я устал настолько, что мне было всё равно на ночёвку в доме недавней покойницы. А Узумаки, наоборот, беспокоился этим. Он ничего не сказал, но от сна в комнате умершей отказался, заместо этого разложив диван. Груз в виде меня приятелю не стал помехой, так что он, как мне показалось, без затруднений отодвинул половину дивана, на которой расположился я, и опустил спинку, превратив ту во вторую часть койки, сообразив пусть и двухместное, но тесноватое ложе. Пока он укладывался, задевая меня, я чувствовал барабанное биение сердца, но сознание меркло, то ли предавая, то ли выручая меня.

Исходя из собственных ощущений, я мог бы продрыхнуть до вечера следующего дня и лишь опосля прочувствовать всю неловкость ситуации, но планы у моего товарища разнились с моими. Узумаки подскочил в самую рань, в нетерпеливом позыве разбудив заодно и меня. Своим внезапным и громогласным, сродни клоунскому гудку:

— Саске, подъём! — он остро вырвал меня из темени сна, отчего я не только моментально очнулся, но и ошарашенно метнулся прочь от шума, навернувшись с дивана, как герой камеди.

Утро, суматошнее чем обычно. Меня торопили и подгоняли. Когда Узумаки выпихнул меня на улицу, я, взъерошенный и в мятой одежде, едва ли полностью проснулся. Отчего-то, наверно, в силу своей неуёмной приветливости, он прям-таки воспылал идеей встретиться с Хатаке так быстро, как это только возможно. Я в принципе заметил, что Наруто нравилось знакомиться с новыми людьми, что неудивительно для такой общительной и дружелюбной персоны. Плюсом ко всему, может, дело было ещё и в том, что Какаши — наш негласный лидер? Он поинтереснее простых стариков, а любопытства Наруто всё-таки тоже было не занимать. Приятель вёл себя взбудораженно, как ребёнок, которому родители обещали организовать поход в кино или зоопарк следующим днём, — и вот он настал. Пусть в роли навигатора выступал я, приятель приплясывающе обгонял меня на метр-полтора, периодически поворачиваясь ко мне лицом, не останавливаясь. Улыбающийся, счастливый и бодрый. Я же, напротив, от энтузиазма не светился. Моё тело требовало отдыха и не пребывало в восторге от раннего подъёма. В какой-то момент я почти пожалел о том, что заикнулся о приезде старосты. Спал бы сейчас мирно, никуда бы ни собирался, ни шёл. И кто за язык тянул? Но постепенно сонливость выветривалась. Какие-никакие силы приливали в мышцы. Всё отчётливей я чувствовал окружающую меня прохладу, звуки громче достигали слуха, и зрение не страдало от дремотной размытости.

Ещё издалека я увидел припаркованный на своём привычном месте пикап. Как будто бы такую громаду можно было не заметить. Значит, Хатаке уже вернулся. Позывы прилечь окончательно отпустили меня на подходе к калитке старосты. Низенький заборчик из деревянных колышек и такая же низенькая калитка мне были чуть выше пояса. Не заперто, впрочем, как и всегда. Во двор мы зашли в сопровождении скрипа петель, что выдал наше присутствие. Нас обнаружили, и тут же раздался приближающийся хоровой лай: не злой, как у Биджу, а всего-то уведомляющий хозяина о визитёрах. Свора из восьми пегих гончих, напоминающих биглей переростков, шустро показалась с заднего двора. И хотя те стремительно неслись к нам всей немаленькой стаей, этих ребят я не опасался. Если не брать в расчёт строгое воспитание, дающее гарант адекватного поведения, они сами по себе псы человеколюбивые — с расстояния видно, как активно виляют тощеватые хвосты. Не фанат собак, но с этими ребятами неплохо ладил.

Лающая толпа всегда бурно встречала меня, толкалась и вилась под ногами, настырно выпрашивая внимание и ласку. Но в этот раз всё пошло по незнакомому сценарию. Когда пегим оставалось до нас всего ничего, они встали колом, отчего-то побрезговав подходить ближе. Радостный собачий гул поутих, сменяясь на одиночное тявканье и озадаченное поскуливаение. Сдаётся мне, новый гость привёл стаю в ступор. Стоящий позади Наруто лезть к ним не торопился, оно и понятно — свора незнакомых гончих как ни крути, и чего от них ожидать, мой приятель не знал.

— Всё нормально, — заверил я, — эти добрые.

Но в тот же миг, словно специально оспаривая моё утверждение, средь протяжного скуления раздались предупреждающие рыки, и к нам с места сорвалось двое самых матёрых кобеля. Они не накинулись на нас, не повалили на землю, лишь припугнули, но этого хватило, чтоб мы рефлекторно отпрянули назад. Излишне говорить, что их поведение меня ошарашило, так что я чуть там же не присел на задницу. Прежде такого поведения от собак старосты я не наблюдал. Шерсть на их загривках стояла дыбом, приподнятые были оголяли оскал — всё в них, вплоть до стойки, кричало об агрессивном настрое. Пока я думал, как поступить, закрывая рукой Узумаки, пара псов совершала рывки вперёд, гоня нас к калитке. Примечательно, что подходить к нам вплотную они всё никак не решались, сразу же отскакивая на некоторую дистанцию. Бурлящие рычания прерывались заливистым лаем, к которому присоединялись подбадривающие гавканья остальных членов стаи. Те сперва не двигались, но при виде нашего отступления рысцой побежали вдогонку, окружая нас как дичь. Названные друзья человека как с ума проходили. Тогда-то моё смятение исказилось подсознательным страхом перед звериными клыками. Моя голень не забыла ощущение смыкающейся на ней пасти Биджу. Повторять сей опыт мне не хотелось, но интуиция подсказывала: стоит метнуться прочь, как свора ринется вдогонку и непременно нас достигнет. Инстинкт самосохранения прорывался сквозь здравый смысл, что подсказывал мне: «Удирать от гончих, тренированных и буквально созданных для бега псов — заведомо проигрышный вариант».

Взглядом обшаривая землю в поисках палки, камня или другого импровизированного оружия, я проиграл в мыслях, как нам с Узумаки придётся отбиваться чем попало, но к нашей удаче, поднявшийся шум сам привёл подмогу, и грубое:

— Нельзя! — даже более грозное, чем лай, разразило воздух.

Показавшийся также с заднего двора человеческий силует трусцой направился к нам. После его выкрика псы тотчас заткнулись, все как один виновато уставившись на хозяина. И только те два кобеля, что дали старт охоте, то и дело переключались на нас, недоверчиво и тихонько порыкивая. В них порыв продолжить загонять незваных гостей в угол отчаянно боролся с безусловным послушанием, ставя гончих в тупик. Однако староста, недовольный их сомнением, немедля развеял его:

— Булл, Шиба, — с суровой настойчивостью окликнул он, так что у пегих не осталось вариантов, кроме как подчиняться. Скульнув, те приопустили головы к земле. — Живо ко мне, — приказной голос Хатаке звучал столь бескомпромиссно и твёрдо, что мы с Узумаки чуть сами не выполнили команду.

Поджимая хвост к задним лапам, свора бодро двинула навстречу хозяину, что продолжал свой путь до нас уже мерной походкой, скрестив руки на груди. Каждого своего хвостатого любимца он награждал сердитым взглядом, и, ловя его, кто-то из пегих покорно ложился на землю, точно извиняясь, а кто-то стыдливо прятал морды. Гончие вились около Какаши, не смея вспомнить о нас.

— Что на вас нашло? — в недоумении пробормотал староста. — Прочь, гулять, — холодно кинул он, отстёгивая от пегих незримые, контролирующие их поводки.

Четвероногая банда разбежалась по участку, побоявшись возвращаться к нам. Мы же с Наруто так и стояли как вкопанные. Такого приёма никто из нас не ожидал. А может, стоило бы? Ладно я, меня псы давно знают, а Узумаки для них чужак чужаком, без разрешения вторгнувшийся на их территорию. Сторожевой инстинкт обоснованно взял верх, спровоцировав собак напасть. С другой стороны, ранее они так себя не вели, будь то знакомый человек или же нет. Агрессия к людям в них всегда пресекалась, воспитывалась исключительно по отношению к животным — охотничья порода всё-таки, и ей присущи свои поведенческие стандарты.

— Вы, двое, — теперь-то обратились к нам, — вы в норме?

— Да, всё отлично, — прозвенело с уст моего приятеля до того, как я открыл рот.

Любой другой, ожидаемо, возмутился бы агрессии своры, раскидывая жалобы и угрозы, но Узумаки стал исключением. Он оказался совершенно невозмутим. Когда я посмотрел на него, на его лице я не заметил ни испуга, ни злости, ни малейшего намёка на негодование — лишь приветливую улыбку. Думаю, он тоже осознавал возможную причину такой реакции на нас, и потому держал всё недовольство при себе. Меня сильнее удивляло то визуальное бесстрашие, которое, я уверен, не было наигранным.

Староста зрительно оценил нас, убеждаясь в том, что мы действительно целы.

— Извиняюсь за это, — виновато сказал он, одновременно с тем приветствующе пожимая мне руку, как это происходило обычно при наших встречах.

Пятерня у Хатаке была тяжёлая, грубая от постоянного стирания кожи и мозолей, выдавая в нём человека труда. По натуре он суровый, отдающий предпочтение действию, а не трёпу. Для него не чуждо было проявлять убийственное хладнокровие, если того требовала ситуация, и в этом умении до него мне было далеко. Несмотря на неконфликтность, в целом пацифистский настрой и готовность подсобить, мужиком он был достаточно жёстким и упёртым, но справедливым. Такой как он не сюсюкается с молодняком, а прививает тягу к работе, вкладывая в юные умы своё золотое правило:

— «Коли взялся за дело, то делай по совести».

Когда меня ещё звали городским, сие правило ему приходилось время от времени вдалбливать мне в голову, борясь с моей небрежностью и отсутствием всякой инициативы. Я впадал в безразличие и халтурил не столько от лени, сколько от всепоглощающей тоски. Подзатыльник старосты в купе с его:

— «Не девчонка, чтобы нюни распускать!» — постепенно выбивали из меня апатию.

Он понимал меня, но и не думал жалеть, убеждая, что всё это дурь, от которой я обязан избавиться, и никак иначе.

— «Сильнее всего печаль не любит твою активность», — утверждал он, берясь за мою «реабилитацию» по возможности: то дополнительными бытовыми обязанностями нагружал меня, то внеплановую пробежку устраивал, то ещё к какой физической нагрузке прибегал. В общем, ставил меня на ноги своими методами.

И я не противился, не спорил, не отпирался. В том, что Какаши лучше меня знал, как справляться с депрессивным состоянием, я не сомневался. В свои сорок три Какаши был полностью седой. Я не спрашивал, с чем это связано. Может, генетика, а может, смерть жены так потрясла — столь личные подробности меня не касались.

— Похоже, они соскучились по охоте, и последняя их чересчур раззадорила, — предположил причину нехарактерного поведения своих питомцев староста.

— О, так вы охотник? — взгляд Узумаки просиял игривым любопытством.

Отвлёкшись от меня, Хатаке с каким-то смутным подозрением зрительно пробежался по незнакомой персоне.

— Мы раньше не пересекались? — он чуть сощурился, словно стараясь обнажить в Узумаки знакомые черты, что освежили бы память.

— Нет, не думаю. Я вчера приехал, — вёртко и притом равнодушно отчеканил тот, а затем ловко перескочил на заинтересовавшую его тему: — А на кого охотитесь? Меня на медведя возьмёте?

Хобби Какаши его заметно зацепило, отбивая желание говорить о чём-то другом. В этом плане Наруто грешил быть дотошным и упрямым. За недолгое время нашей дружбы, если это можно так назвать, я понял, что, если какая весть или идея понравилась приятелю, тот всецело сконцентрируется на ней, невзирая на обстоятельства. Захотелось ему на речку — он пойдёт без всякой опаски, и плевать на погоду и время суток. Вздумалось встретиться со старостой — он отправится при первой возможности, и ничто его не остановит, включая мою потребность в продолжительном сне.

Хатаке не стал с лёту потакать его любознательности. Он проигнорировал посыпавшиеся на него вопросы, заместо ответа строго затребовав:

— Имя? — утихомиривая тем пытливого мальца, что в его глазах был совсем сопляком, вдобавок забывающем об уважительном отношении к старшим.

— А, Наруто, — малёхость стушевавшись от грубоватого тона, представился Узумаки.

Сам же мужчина своё имя не назвал, предвидя, что новенький городской и так обо всём осведомлён, получив информацию непосредственно от меня.

— Ты стрелять-то умеешь, Наруто? — с ноткой иронии и надменности глухо усмехнулся Какаши.

— Ну, — ероша затылок, начал было скомканно и озадаченно мой приятель, но, собравшись, заявил с несгибаемым оптимизмом: — я быстро учусь!

И он не соврал. Узумаки впервые в жизни взял в руки ружьё, и уже через пару месяцев стало ясно, что в меткости я ему не соперник. Позвав меня однажды пострелять по алюминиевым банкам, устроив эдакое дружеское соревнование, он без особого напряга в пух и прах уделал меня на глазах у нашего общего учителя. Не то чтобы меня это поразило или расстроило. Практиковался я мало. Что к простой стрельбе, что к охоте я был равнодушен, и палить по мишеням, живым или нет, мне не шибко нравилось. У Наруто, как ни странно, всё было в точности наоборот. Его сие занятие увлекло, так что он частенько наведывался к Хатаке пострелять, клянчил у него новые ружья на пробу, просился вместе с ним на охоту. Он учился охотничьему ремеслу с горящими глазами, впитывая всё, что рассказывал Какаши, как губка. Учитывая, что староста Узумаки почти никогда не отказывал, ему льстил чей-то интерес к его увлечению и ему было приятно обзавестись «приёмником», коим мне стать было не судьба. Тем не менее компанию при охоте им я составлял всякий раз, как участие принимал Наруто. Мы уезжали в лес на несколько дней, с палатками, костром, в камуфляже — всё, как полагается. Для друга это было целым событием, приключением. Он это обожал, а я не особо, но перспектива остаться в Конохе на неделю без него меня привлекала ещё меньше, чем вылазка в чащу. Охота — не моё. Нет, я не был рохлей, у меня не дрожали руки, не играла жалость и мне хватало духу нажать на спусковой крючок. Я не придавал выстрелу излишне большого значения и не колебался, и всё же уверенность Узумаки излучал сильнее. Пока я обходился птахами и реже зайцами, он с Хатаке шёл на дичь крупнее и свирепее. Я находился позади и наблюдал за тем, как приятель чётко следует указаниям старшего, без какого-либо страха пуская пулю в массивного зверя. Он не промахивался.

Я заметил, что мои воспоминания о Конохе, непосредственно связанные с Узумаки, после нашего знакомства стали ярче. Пожалуй, я всего-навсего ощущал себя счастливее. Мы шустро с ним спелись, считай, в первый же день его приезда, и с того момента нас не видели врозь. Мы могли быть заняты каждый своим делом, но при этом в одной локации: в пределах одного участка, в одном доме, на одном берегу реки. Как и говорил дед Джирайя, приятель мне подстать. Ровесник и тоже вечно в поисках занятия. То, что мы постоянно водились вместе, не вызывало никаких вопросов. Иной подходящей компании у нас не было. В деревне мы были единственными, кому было по двадцать с копейками: остальные были либо старше лет на десять и более, либо младше, не старше школьного возраста. Так что «выступали» мы дружным дуэтом «Двое из ларца неодинаковых с лица», и мне такое приходилось по душе. Всё стало будто бы проще, лучше. У меня появилось желание делать что-либо не затем, чтобы тупо отрубиться от усталости, а ради удовольствия. Не без помощи я достроил беседку, и мне не забыть, как вместе с Наруто мы сидели над изучением чертежей, как возня с покраской балок обернулась погоней друг за другом с измазанными кисточками и как после мы кое-как всё от себя оттирали. Во всякую затею он привносил то чувство жизни, которого мне недоставало. Это ощущение сложно описать. Мне было глубинно, устойчиво хорошо, чем бы мы ни увлеклись, какая бы ни была погода. Я получал удовольствие от того, что просыпаюсь по утрам. Я был, я жил и чувствовал, что не зря.

Узумаки не составило труда прижиться в Конохе. Освоился он поживее меня, опять-таки, это же Узумаки. За считанные недели он стал здесь своим, и прозвище «городской» не удержалось за ним надолго. В отличие от меня, на контакт с соседями он шёл с огромным желанием, традиционно заглядывая в гости, стоит только позвать. Я захаживал за компанию и со временем не сказать чтобы полюбил это действо, скорее моё отношение приобрело более нейтральный характер. Я не возражал, вот и всё. Но даже так я вёл себя пассивнее, нежели мой неугомонный приятель. Общительный и улыбчивый Наруто хорошо ладил с деревенскими, если не брать в счёт старых маразматиков, и не отказывал им в просьбах. Он нередко сидел с маленькой дочерью наших соседей, Мирай. Присматривал, развлекал — одним словом нянчился. Со своей несерьёзностью и тягой к озорству ему было легко найти общий язык с ребёнком, и чего уж таить, возиться с мелкой ему и самому было весело. В их играх я был лишним. Пока Наруто катал хохочущую девчушку на шее, я, сидя поодаль, вырезал из некрупной деревяшки лису или ещё какую зверушку по её запросу. Отчего-то именно это воспоминание отличительно ярко отпечаталось в моей памяти.

Но воспоминаний было по-настоящему много. Я старался ничего не забывать, даже рутинную бытовуху. Обычно мы таскались от одного участка к другому, чиня, подкрашивая, собирая, вскапывая, перетаскивая что-то то там, то тут. Нашей молодостью старики успешно пользовались. До дома, чаще всего ко мне, мы добирались к позднему вечеру, а порой и к поздней ночи, если Узумаки тянуло на гулянку. Возвращаясь, заваливались спать, а иногда до рассвета рубились в карты. Победа моему сопернику почти не доставалась. Уж прости, Наруто, но как бы мил ты мне ни был, поддавки я не люблю. Мне нравилось, когда, честно выиграв у меня, он звонко хлопал ладонями о стол, а после на радостях подскакивал, в ликовании поднимая руки и заводя хвастливую речь, точно не помня бесчисленное множество поражений до этого. Его реакция доставляла мне удовольствие, а вот ранние подъёмы на какую-нибудь там рыбалку или ещё куда — абсолютно нет. Я предпочитал притворяться спящим как можно дольше, но это никогда не срабатывало, и сквозь сомкнутые веки я слышал:

— Саске, я знаю, что ты не спишь, — настойчиво призывающее меня встать с кровати и начать собираться.

Отвертеться от его авантюр мне почти никогда не удавалось. Не знаю, как у Узумаки это получалось. Он мог подстегнуть меня на то, на что ранее я бы не пошёл по множеству причин. Эпизодически с ним я действовал вопреки своему характеру и принципам, но моё внутреннее сопротивление либо вовсе не подавало голоса, либо было слабым, прозрачным, и я беспроблемно игнорировал его. Моё «не хочу» меркло перед желанием приятеля. Днём или ночью, какая бы идея ни зародилась в его голове, что бы он ни попросил или ни потребовал — я не помню ни единого своего отказала. Поддаться ему было как само собой разумеющимся решением. Думаю, если бы моя родня увидела меня сейчас, она бы не признала меня. Некогда острый на язык, пререкающийся, с колко играющим мнением по любому вопросу я превратился в крайне сговорчивого парня, по крайней мере в отношении Наруто.

Понятия не имею, отчего в конечном итоге я неизменно говорил ему: «Да». Может, привычку соглашаться у меня выработала Коноха с ежедневными просьбами местных. Им я ведь тоже не отказывал. Деревенский быт расшатал моё понимание собственных желаний, и если во мне что-то всё-таки протестовало, я клал на это болт и всё равно делал, потому что надо, потому что не занят, потому что могу, потому что альтернативы нет, потому что от безделья мне хуже.

А возможно, всему виной моё неправильное влечение. Оно так и не исчезло, правда и крепче не стало. Это была статичная заинтересованность в Узумаки. Часть здравого рассудка я, конечно, потерял, но полностью с ума не сошёл. У меня наблюдались типичные «синдромы» для гормона головного мозга: меня окутывала радость от его присутствия, я не мог наслушаться его, моё естество стремилось к контакту с ним, мне хотелось, чтобы он был доволен мной. И всё ж мне казалось, что всё под контролем и я не выгляжу как стрёмный фрик. Я старался не засматриваться, не давить дебильную лыбу, не перебарщивать с касаниями, и судя по всему, у меня отлично получалось отыгрывать роль обычного приятеля. Деревенские не поглядывали на меня с перекошенными от осуждения и отвращения лицами, не заводили рискованных разговоров, да и в целом внимание на мне не заостряли. Подозревал ли сам Наруто о том, что у меня свистит по нему фляга, я не знал. Может, и догадывался, но виду не подавал, а может, расценивал моё поведение исключительно как дружеское. Всё-таки явных звоночков от меня не было. Во всяком случае, Узумаки тему наших отношений не поднимал и намёками не разбрасывался.

Я не представлял, что творится у него на уме. Иногда он таки ловил на себе мой зачарованный взгляд, и пускай я тут же отворачивался, я был уверен в том, что меня рассекретили. Никаких бесед за этим не следовало, ничего не менялось, и моё непонимание от этого неумолимо росло. Пару раз я принципиально не отводил глаз, когда между нами устанавливался зрительный контакт. Сие я проворачивал на приличной дистанции метров в десять, дабы разбавить странность происходящего. Узумаки наши гляделки не смущали, не озадачивали. Он просто улыбался мне как ни в чём не бывало и дальше не возвращался к тем неловким секундам, будто ничего не было. Ясности мои «эксперименты» не привнесли.

Вполне вероятно, что у меня развилась паранойя, но мысль о том, что со мной специально играются, не давала покоя. Всё из-за нагловатого и бесстыдного нрава Наруто. Пока я себя сдерживал, этот вёл себя чересчур открыто. Сомневаюсь, что у него имелись свои представления о рамках приличия. Для него не существовало приватных тем, он мог предстать передо мной в любом виде, и в тактильности себя не ограничивал. Наруто не выстраивал личных границ, как будто бы мне было дозволено всё, если бы не мой самоконтроль. Всё это создало некую неопределённость.

Но, справедливости ради, всё это длилось недолго, и некоторые ответы я таки получил. К этому не было никаких особых предпосылок, и всё получилось неожиданно. Катализатором послужила найденная Наруто в шкафу белая рубаха, выбивающаяся из моего гардероба. Во-первых, на вид она была совершенно новой, не потрёпанной, поскольку я ни разу её не надевал. Во-вторых, друга привлёк вышитый красный орнамент, окантовывающий широкий ворот и края рукавов. Также к рубахе прилагался красный пояс. Помнится, мне выдал её староста спустя пару дней, как я приехал в Коноху. Здесь это своего рода традиция, у всех мужчин такая есть, но мало кто носит. Местная причуда, которой я значения не придал. После фальшиво обиженного:

— А моя где? — от Узумаки, меня потащили к старосте, дабы разобраться в «вопиющей несправедливости».

От предложения забрать мою рубаху приятель наотрез отказался. Ему хотелось свою чёрт знает зачем. Лишней у Хатаке не оказалось, но до того, как Узумаки успел расстроиться, он упомянул, что у Цунаде должна была остаться от мужа и что нам следует обыскать шкаф. По итогу так и оказалось, рубаху нашли, её, поди, тоже не носили. Обделённым Наруто не остался. Но ему было мало нацепить на себя новую одежду и ходить довольным. Перед ним встала задача — нарядить заодно и меня. Я упирался, отнекивался, но, как оно обычно и случалось, меня уболтали, и я сдался, смиряясь с участью. Сей процесс напомнил мне ту раздражающую повторную примерку вещей дома перед роднёй, дабы продемонстрировать обновки, когда ещё матушка при попытке возразить обязательно говорит:

— «Тебе сложно, что ли? Ну покажи матери, что взял.»

И ты стоишь перед ней, как идиот, и кружишься по требованию, чтоб все всё точно рассмотрели.

— Ну, доволен теперь? — ровно так же стоя перед сидящим на кровати Узумаки, без энтузиазма спросил я, желая поскорее снять с себя недославянское одеяние.

Прикусывая кончик большого пальца, друг смерил меня оценивающим взглядом. Затем, ехидно ухмыльнувшись, соскочил с койки.

— Не совсем, — обойдя меня, с напрягающей хитрецой ответил он. — Не хватает одной детали…

В тихом смятении я смотрел на то, как Наруто распахивает дверцы шкафа и что-то оттуда достаёт. Поворачивается снова ко мне, и я вижу в его руках красный пояс. Мне не отдаёт, безмолвно заявляя о намерении самому повязать его. Я стою как истукан в каком-то нелепом оцепенении. И вроде ничего сверхъестественного не происходит, но что-то не так: во взгляде приятеля, в его движениях, в его чудной хотелке, от которой я не в силах отказаться. Я не мешаю и позволяю подойти к себе чуть ли не впритык, завязать и затянуть узел. Не отпуская концы пояса, Узумаки плавно поднимает взгляд на меня и вдруг делает мелкий, но твёрдый шаг вперёд, толкая меня к шкафу. Вновь шаг, и ещё, нетерпеливый и неаккуратный. Держа меня за пояс, Наруто быстро и грубо напирал до тех пор, пока отступающий я не врезался спиной и затылком в деревянные полки. Впервые мы оказались так неприлично близко друг к другу.

— «Что ты делаешь?» — нормальный для такой ситуации вопрос, но я словно разучился говорить. Всё тело сковало, и посторонние звуки исчезли.

Я чувствовал, с какой бешеной резвостью и громкостью тарабанило моё сердце, так что удары горячими волнами прокатывались по грудной клетке. Но что-то мне подсказывало, что пульс Узумаки оставался ровными, ничем не встревоженным. Я нервно сглотнул, так ни на что и не решившись.

— Брось, — безмятежный голос Узумаки, переходящий в шёпот, нарушает тишину, — я же знаю, чего ты хочешь…

Эта фраза отправляет меня в аут, и сердечный ритм, кажется, останавливается.

— О чём думаешь, — так коварно сладко продолжает блондин, — и как смотришь на меня.

Это то шоковое состояние, когда все мысли в панике покидают черепушку, оставляя лишь растерянность от образовавшейся пустоты. Ты понимаешь, что надо что-то сделать, выдать какую-то реакцию, что-то сказать, но внутри вакуум.

— Останови меня, если сочтёшь, что я не прав, — напоследок отчеканивает Узумаки и без усилий дёргает пояс на себя, притянув меня.

Моё сознание не поспевало за его действиями. Я не сообразил, не понял первого мига, как наши губы соприкоснулись. Это просто произошло, непредвиденно, без предупреждения. Наверно, я не осознал до самого конца, пока от меня не отстранились спустя несколько секунд. Но я не остановил. И не подумал от том, чтобы оттолкнуть от себя, и такого ответа Узумаки оказалось достаточно. В его глазах читалось самодовольное:

— «Я прав».

Он и не сомневался в этом, а я не собирался опровергать. Когда всё повторилось, мой ступор прошёл, и я понял всё.

Парадоксально, но яснее мне с того… случая не стало. Определённости я не добился, что уж там, если даже после раскрытия моего влечения у нас не состоялось полноценного обсуждения, и день продолжил идти по старому плану, как и последующие. В каком-то смысле со мной действительно играли. Между делом я ловил на себе двоякие ухмылки и взгляды, без якобы случайных касаний с подтекстом не обходилось. Посторонние бы не заметили в этом ничего особенного, но нам суть была известна. Моего «приятеля» всё это забавляло. И пускай. Здесь неподходящее место для того, чтобы наши действия носили более раскрепощённый характер. Мы не шибко увлекались, но мне с головой хватало кратких и очевидно недружеских жестов, инициатором которых постоянно выступал Узумаки. Часть меня считала всё это несусветной глупостью, а в частности наши прятки ото всех, дабы пообжиматься по углам, как скрывающиеся от родителей подростки. Но, невзирая на абсурдность, мне нравилось. Я был всем доволен. Коноховские не догадывались о нашей тайне, и жизнь шла своим чередом, стабильно и размеренно.

Всё кардинально изменилось зимой, хотя тревожные сигналы начались ещё осенью. Тогда, в середине ноября, в лесу пропало двое человек. Пожилая пара ушла на прогулку в окрестный лес и не вернулась. Полиция на наш вызов не явилась, но на неё и так никто не рассчитывал. Что стражи порядка, что сотрудники скорой помощи до нашей глуши предпочитали не добираться. Чтобы добиться визита, необходимо было постараться и знатно задолбать их звонками, но и это не гарант явки. Времени на попытки достучаться до совести погонов у нас не было, и деревенские прибегли к самостоятельным действиям. Для поиска пропавших староста собрал небольшой отряд, в котором в том числе были я с Узумаки. Как самых молодых нас не могли не задействовать, а мы в свою очередь не могли проигнорировать пропажу стариков.

Навыки охотника делали из Хатаке опытного следопыта, у которого в помощниках была свора гончих с острым нюхом, так что на следы отряд вышел быстро. Мы шли по ним какое-то время, но метрах в пятистах от деревни те попросту обрывались, как если бы пожилые на полпути взмыли в воздух. На том же месте гончие из первоклассных ищеек превращались в трусливых и недееспособных щенков. Они напрочь отказывались идти дальше, скуля, ложась на землю и не слушаясь команд. Совладать с ними и заставить их работать было невозможно. Что мы, что староста были в замешательстве от их поведения. Прежде пегие не подводили нас и при охоте выкладывались на полную. Они не боялись ни кабана, ни медведя, но здесь отчего-то испытывали непреодолимый ужас. Я никогда не видел такого страха у животных. Если бы не безусловная преданность хозяину, думаю, псы кинулись бы врассыпную подальше от обрывающихся следов. В дальнейшие вылазки отряд отправлялся без собак. С две недели мы прочёсывали округу с утра и до захода солнца, иногда оставались на ночь в палатках. Но ничего: ни стариков, ни продолжения следов. Несколько сломанных веток у точки «собачьего ужаса», и всё. Пожилая пара как испарилась. Помню, как ещё тогда Какаши хмуро буркнул:

— Чертовщина, — чиркнув зажигалкой и закурив. А ведь он планировал завязать с вредной привычкой.

Мы никого не нашли, и хоронить пришлось пустые гробы. По версии старосты на стариков было совершено нападение дикого животного, но сказал он это только для того, чтобы народ не волновать. Остальные, может, поверили, но мы с Узумаки, также имеющие какой-никакой опыт следопытов, знали, что следов крупного хищника, что был бы способен убить двоих человек, там и рядом не было. Да и будь это нападение, что-то бы точно осталось: кровь, кости, лоскуты одежды, те же следы борьбы. Чертовщина — по-другому не назвать. Однако версию Хатаке мы оспаривать не стали, понимая, что и зачем. Наверно, тогда-то мой скептицизм дал первую трещину.

Не успела Коноха отойти, как нам пришлось копать ещё могилы, и на этот раз не пустые. В декабре скончалось двое моих соседей, одним из которых был дед Джирайя. Смерть пенсионеров мало кого введёт в замешательство, всё-таки люди не вечны, таков нормальный порядок вещей. Но смущало то, что оба соседа умерли одинаково, с идентичными симптомами, основным из которых был невыносимый ночной жар. У стариков не было реальной температуры, но они неустанно твердили о духоте, спали с открытыми нараспашку окнами, а чаще мучились от бессонницы, обливаясь потом. Им не помогали ни привозимые из города лекарства, ни народные средства. В последние дни деда Джирайи я был рядом с ним. Наруто менялся со мной через сутки. Одолевающая слабость загнала старика в постель. Он не то что встать не мог, у него не было сил даже на то, чтобы банально поесть. Он смотрел на меня помутнёнными от изнурения, но всё ещё осознанными глазами. Порой мне мерещилось, что в тех зиял страх, но отнюдь не страх смерти — к ней дед был готов. Казалось, Джирайя хотел мне что-то сказать, что-то чрезвычайно важное, но усталость сковывала его голосовые связки. Хотя, мне могло всего-навсего причудиться. Глядя на всё это, я чувствовал лишь безнадёжность. Мои действия ни на что не влияли, я был не способен ничего изменить, и исход всем был ясен. В одно утро старик не открыл глаза, а через дня три-четыре скончался второй сосед.

На вспышку эпидемии случившееся смахивало слабо, и паника тогда не поднялась. Ну, так было для остальных деревенских. Я же знатно напрягся. Версию деда о странной болезни, от которой, вероятно, умерла и Цунаде, я отмёл ещё летом, но после двух идентичных смертей она перестала казаться для меня такой уж притянутой за уши. Признаться честно, я думал, что тоже скоро присоединюсь к умершим от чёртового жара старикам. Мои симптомы проявились гораздо раньше, но я моложе и крепче, мой иммунитет лучше, чем у пожилых, — это позволило мне продержаться дольше. Так я полагал, пока жар полностью не исчез, точно его и не было. Я резко перестал задыхаться по ночам от духоты, перестал ощущать накаты слабости. Переболел. Мой организм справился в силу юного возраста. Старикам, увы, повезло меньше. Однако кроме тех двух никто больше не жаловался на плохое самочувствие, ни у кого не выявились симптомы неизвестной болезни. Она отступила так же внезапно, как и нагрянула. Но навсегда ли?

Пугающе похожие смерти соседей были лишь ступенью зимних происшествий, одной, из множества предстоящих, за которой нас ожидала следующая. Прошло около недели с похорон, как я, да и не только, стал свидетелем необычного поведения животных. Их обуял общий страх, причина которого оставалась для людей загадкой. Кошки шкерились по углам, норовили проникнуть в дома, а некоторые покидали Коноху, уходя в лес. Скот не высовывал морд из хлевов, пернатые ютились в птичнике — все они вели себя вяло и неестественно тихо, точно скрываясь от чего-то. Но особо яркими примерами служили собаки. Те, что были на привязи, разгрызли свои поводки, рвали цепи и ошейники, нередко травмируя себя, и давали дёру. По кровавым следам мы с Хатаке находили беглецов. Брать с собой Узумаки было бессмысленно: к нему животные не подходят, потому он брал на себя починку и замену цепей, поводков и ошейников. Четвероногие разбегались кто куда: то в лес, то в сараи, то в поле. Кого удавалось найти, мы возвращали хозяевам. Ор при этом стоял дикий. Псы скулили, вырывались, хрипли от раздирающего горла лая. Неприятное и жуткое зрелище, которому мы не находили объяснений. Домашние же, взять тех же гончих старосты, предпочитали сидеть под кроватями или за диванами, изредка поскуливая и сопротивляясь выгулам.

За относительно короткий промежуток времени мы забыли о спокойной жизни. Кто-то даже уехал в город. К Новому году всё вроде как поутихло, либо я привык. Было обрадовался мысли, что теперь можно спокойно выдохнуть, да не тут-то было. Меня разбудил шум с улицы, но вовсе не лай, а скандальные человеческие выкрики, полные ярости и недовольства. Снаружи царила какая-то ругань, возня. Я не вслушивался, понял только, что кто-то с кем-то что-то не поделил. Последние события измотали меня, и влипать в простецкий конфликт пенсионеров я не имел ни малейшего желания. Но в происходящее меня всё-таки втянули. В тот же день ко мне заявился Узумаки с новостью о пропаже у какого-то соседа нескольких кур. Собственно, это и стало причиной шумихи: старик ходил по домам, раскидывался обвинениями и нарывался на спор, намереваясь выяснить, куда делась его птица.

Уж чему-чему, а исчезновению пернатых я не удивился. Кругом лес, мало ли какой хищник мог забрести в курятник и стащить. Меня даже обрадовало то, что хотя бы этому инциденту я мог найти логичное объяснение.

— Здесь такое уже случалось. Ничего нового, — фыркнул я.

— И я так сказал, но на этом-то не всё! — бодро выпалил Узумаки. — Ты слушай-слушай, не всё так просто, — ему прям не терпелось поведать мне что-то, что он счёл неимоверно интересным. — Данзо шум поднял, ты сам слышал, ну и старосту нашего так достал, что он разбираться пошёл, унимать старика. Ну и я за ним увязался. Ты ж меня знаешь, я за любой кипиш, — тараторил блондин, стараясь не потерять нить повествования. — Как и ты, сначала думали на живность вину свалить, лису там или куницу. Но ни подкопа, ни зазора какого мы не нашли, зато дверца в курятник приоткрыта чуть. Данзо чуть ли не всеми богами клянётся, что запирал дверцу, а думать, что животное какое смекнуло, как с защёлкой справиться, сам понимаешь, глупо. Стало быть, дело рук человека, — заключил приятель, но я разобрал в его тоне нотки неуверенности.

Шестерёнки в моей голове с неохотой активизировались, и я принялся анализировать всё сказанное, рассуждая:

— Зима на дворе, повсюду снег. Невозможно не оставить улик. Уж для Какаши не проблема по следам вычислить вора.

— Тут-то и оно! — исходя из его возгласа, я затронул самую любопытную часть. — След обрывается, как только за оградку курятника выходишь. Был, был и нет его. — От его слов я словил, что называется, вьетнамский флешбэк. — И чей след тоже неясно…

— Погоди, — смутится я. — Какаши не смог определить?

Чтоб наш лучший следопыт, да ещё и на снегу?

— Вообще по нулям, — пожал плечами Узумаки. — Пропажа, скорее всего, ночью случилась, а за часы след мог исказиться. Снег — штука рассыпчатая. Отщёлкнутый замок, не разбери чей след… — нагнетая интригу, добавил он. — Вопрос, кто и зачем спёр птичек?

Подперев пальцами подбородок, я ненадолго задумался, пытаясь сложить все кусочки пазла в цельную картину. Так-то Наруто прав, следы могло замести, почему нет? А замок попросту мог сломаться, проржаветь или ещё чего. Мистику мой скептицизм отрицал. В конце концов, если мы не знаем логичного объяснения, это не значит, что его нет.

— А сам что думаешь? — я был не прочь выслушать версию такого же скептика.

— Я-то? — переспросил тот. — Думаю, что дикий зверь это. След, как я и говорил, исказился за ночь.

— А дверца?

— Да Данзо не запер и забыл, вот и всё объяснение. Ему лет-то сколько?

Хороший вопрос. А я знаю?

— Семьдесят-восемьдесят? — примерно прикинул я.

— Ну вот! Я ж об этом же, — блондин словно получил подтверждение своей догадки.

— А я думал, ты клонишь в сторону чего-то сверхъестественного, — дразняще ухмыльнулся я.

— Мог бы, но кто-то из нас верит в такое?

— Справедливо, — выдохнул я. — Подведёшь итог? — слишком хорошо я знал Узумаки. Ну неспроста же мне ведалась вся эта увлекательная история.

— А итог таков: собирайся, и пошли сами посмотрим!

Кто бы сомневался, что ответ будет именно таким.