ㅤㅤㅤㅤ— Мне нравятся твои волосы. Мне нравится твоя кожа. Мне нравится твоё лицо, — принц говорил это, находясь в бреду, но прикосновения мягкие, боящиеся навредить, оттого и поддавалась служанка неожиданной ласке. — Мне нравится смотреть на тебя. Мне нравится прикасаться к тебе.

Шум моря медленно достигает ушей Дазая, который медленно выводит строки на желтоватой бумаге. Он делает паузу, перечитывает пару раз, а затем вновь возвращается к началу. Руки снова заносят маленький уголёк над бумагой, и из-под него, из-под этого уголька выходит новая строка. Раньше изящные пальцы покрылись мозолями и ныне чёрные, пока Осаму шипит, ведь уголь вновь трескается в его руках, крошась ещё мельче. Он уже давно не пишет. Что-то другое поглощает его. Теперь Дазай просто рисует и пишет слова. У него есть только эти руки, это тело и эти воспоминания перед глазами о служанке, похожей лицом.

Осаму помнит её: в ней не было жизни, хоть она и пыталась быть живой, не было желаний, кроме тех, о которых она говорила ежедневно. Она ничего не хотела и ей ничего не нужно было, кроме улыбки её принца.

Дазая поглощают мысли и он не мог сказать ни слова, потому что не знал, как это сделать.

ㅤㅤㅤㅤ— Ты слишком наивна, — отпивая чай из крохотной чашечки, говорил Осаму, прикрывая глаза и подставляя лицо заходящему солнцу. — Загадала желание и ждать, чтобы оно исполнилось? Чушь, ведёшь себя, как ребёнок.

ㅤㅤㅤㅤ— Но, может, мой господин всё же попытается?

ㅤㅤㅤㅤ— Нечто подобное не заслуживает моего внимания, — хмыкал Дазай, поворачивая голову, но искоса наблюдая за ней. Увидев то, как тускнели её глаза и пропадала такая яркая улыбка, он решал продолжить, потому что желаемый эффект достигнут у обоих: служанка хорошо сыграла свою роль, а принц увидел её грустное выражение лица. И все довольны. — Кроме того, ведь всё, что я хочу, можешь исполнить ты, Я, не так ли?

Пока «Я» наигранно (ведь только так и научили) смеялась, то принц позволял лишь мимолётной улыбке появиться на лице, не трогая его глаз.

Принцу нравилось находиться рядом с ней. Служанке нравится принц. Это была простая истина, о которой они оба знали, но не говорили о ней. Дазай мог бы сказать, что желал её так сильно, что в его сердце она заняла важное место, потому что был уверен в том, что рано или поздно она будет принадлежать ему. Служанка и так принадлежала принцу зла, а больше ему и не нужно: ни сердца, ни души у него не было.

Они солнце и луна, день и ночь, свет и тьма. Она – «светлая», он – «тёмный» и исправлять этого никто не хотел; служанка зла охраняла от невзгод и потакала всем слепым желаниям, а принц зла радовал её улыбкой и прищуром тёмных глаз, причиняя ей страдания. И причинял их до самой смерти.

ㅤㅤㅤㅤ— Осаму, — в её руках блестят ножницы, а она улыбается и стирает чужие слёзы со щёк, ведь принц умирать не хочет, совсем нет, — зови меня Осаму, братец.

Дазай не знает, что удивляет его сильнее: собственное имя, взятое другим человеком или как чужие локоны падают на пол. Он их так любил: проводить рукой по волосам и перебирать пальцами, стараясь запомнить их структуру, мягкость и лёгкость.

Он знает, что этот день должен был стать самым счастливым для неё в этих золотых чертогах, а день и станет, потому что «Осаму» будет рада отдать жизнь за «тёмного».

На её плечах одежда принца, а он в её платье скрывался в темноте, провожаемый дерзкими, наглыми и наполненными болью словами:

ㅤㅤㅤㅤ— Раз проклятым небом считаете себя, то я буду верна Вам, — «светлая» смеётся, ведь ежедневная клятва станет последними словами перед разлукой, — лишь бы Вы улыбались, мой принц.

Жестокий закон решил когда-то их разделить, заставить позабыть об играх, детских мечтах и счастливом смехе; утонуть в жестокости и скрыть эмоции от всех, ведь это слабость и не нужно цветам зла. Эти дети всегда были их игрушками, марионетками, которые никак не хотели кому-то подчиняться. Они не хотели забывать о своих мечтах, но пришлось, нося в своих венах проклятую кровь.

ㅤㅤㅤㅤ— Кажется, настало время пить чай.

Крик дьявольского цветка заглушает движения волн и крики чаек.