ㅤㅤㅤㅤ— Я, раб божий Дазай Осаму, исповедую свои грехи. Согрешил я во многом, в чём каюсь: осознаю мерзость греховных мыслей, желаний и поступков; осознаю свою личную вину перед Богом, перед ближними и перед собой, но так и не заимел решимость бороться со своими греховными привычками, порывами, страстями, стараться более не совершать грехов. Каюсь в желании безболезненной и скорейшей смерти; лености пред обязанностями, когда люди просят о помощи, совета и очищения собственных грехов; каюсь в ненависти и гневе на себя, чем моё израненное тело подтверждение; хочу считать и «добродетелей» своим грехом, ведь ни разу им не смог уподобиться и принять. Каюсь в том, что хотел бы избавиться от своего сердца, пока оно бьётся. Я могу признать себя грешником, ибо тогда признаю, что мне нечего больше бояться. Я знаю, что Бог не будет меня судить за мои попытки бежать от самого себя, потому что не имеет такого права, пока моя гнилая душа принадлежит мне. Я признаюсь в своей лжи, в своих пустых, бездушных и жестоких мечтах, в тех, которые ни на что не нужны. Признаюсь в отсутствии уважения к себе и другим. Признаюсь, что не боюсь потерять себя и стерпеть всю боль вырванного сердца твоими руками, демон. Но я буду до последнего вздоха считать, что ты – и есть Бог, который дарует мне то, до чего я не смог докричаться; даже если сейчас ты будешь считать меня слабым, называть трусом и богохульником, а я всё равно буду стоять на своём, не обращая внимания на боль, которую причинишь мне ты. Пусть так и будет.
У чужой ладони – когти, они чешут кожу головы мягко, почти ласково, выслушивая слова исповеди неполноценного человека, совсем пустые и глупые, не имеющие смысла и права на существование. Рядом – интимная, скрытая от всех сторона жизни – смерти или жизни после смерти, — которая не скрыта от него, потому что он знает, что именно здесь можно говорить обо всём; все, абсолютно все, и про прошлые, и про будущие смерти, потому что здесь никто не будет слушать, и плакать тоже не будут, могут только посмеяться и поглумиться, прошептать на ухо небесные законы и о кругах Ада, оставлять поцелуи на истерзанной коже, заставляя чужую кожу гореть, как при лихорадке. Но и Дазай отвечает не меньшим: ластится до пошлого откровенно, руками лезет под рясу, ведь на самом деле рогатый «Бог» выглядит, как кто-то, достойный главной роли в божественной сатире. Вся эта ситуация – лишь строки, высмеивающие всех, кто приходит в эту церковь, ставят свечи и просят здоровья, хорошей учёбы или исполнения своих низменных желаний.
У священника желание одно – умереть. У Дазая Осаму, того же священника, ещё желание – оставаться у чужих ног, целовать бинты на запястьях и пальцы, молить о смерти и разрешении коснуться рогов, прячущихся в тёмных вихрах волос. У «Дазая Осаму», сидящего на скамье, совсем как короли в книжках, сказках и на картинках в учебниках, желание другое – как можно дольше наслаждаться чужой душой, совсем не торопясь её забирать. Демон улыбается странновато-неопределённо, а потом смеётся хрипло, прикусывая пальцы на свободной руке, умиляясь от картины: слуга Бога на коленях перед адским существом, не носящим белья. Любой священник, любой служитель или прихожанин ужаснулся бы при виде такой картины или услышав чужие слова – но демон лишь кивает, разрешая и губы прикусывая в немом ожидании. Руки чуть дрожат, а в глазах пляшут черти – вот же ироничная случайность, — когда из лёгких как по щелчку пальца пропадает воздух, а за ним и все слова-издёвки, подготовленные гениальным и вечным умом: о глупости смерти, о том, что после неё не будет чёрного, а лишь продолжение в муках и пустотах собственной души и вина за совершённое и нет.
ㅤㅤㅤㅤ— А ты, священник, так грешен, что готов предаться блуду со своей копией?
Может, он всё-таки немного издевается: во рту у Дазая горячо и влажно, и с каждой секундой всё хуже и хуже, так что он с большим трудом сглотнул слюну и сипло, неразборчиво шептал о разном – в основном о человеческой похоти, — припоминая о вчерашней проповеди, где отвратительный священник слушал демона, чтобы Слово вновь дошло до чужих сердец и душ. Только ведь демон на то и демон, чтобы языком скользить по контуру уха, заставляя вздрагивать, брать долгие паузы и томно дышать, чтобы вызывать беспокойство у пришедших – как же весело смотреть за лицами обеспокоенными и непонимающими, потому что демон только виден одному неправильному священнику.
Или правильному? Если бы Дазай не решился пасть на колени перед «собой», ему не пришло бы в голову, что виноват не демон, а вся Церковь.
«Убейся», — ласково и убедительно советует демон. Когда он это говорил? Сейчас? Сегодня? Или чуть позже в будущем – вот, ещё немного и можно перестать дышать. И, кажется, демон понимает его мысли – и хихикает. Перед глазами мутнеет, Осаму не помнит в какой момент его копия – помладше и наглее, — оказывается на его коленях: и единственное, что его беспокоит, так это холодный пол. Не то как медленно и предательски расстёгиваются пуговицы сутаны, как губы жгут кожу, как руки сжимают бёдра. Ему кажется, что он вот-вот упадёт в обморок – и для этого даже не надо прикладывать никаких усилий. Сердце бьётся в самих висках, телу невыносимо жарко, а воздух раскалённый и душит, заставляя дышать глубже и чаще.
Сон кончается внезапно.
Демон на самом деле существует: принял облик, спит на его груди, рогами в подбородок тычась – наглеет. Но греха ещё нет, можно выдохнуть успокоить сердце дурное, рвущееся из груди при виде дьявольской полуспокойной улыбки. Оно и не рвётся уже – заснул сердечный поршень. Его можно теперь полностью контролировать, перебирая мышцами и косточками: с каждым выдохом расслабляется хватка. Всё, как и раньше. Осаму хочет верить, что надолго.
ㅤㅤㅤㅤ— А ты, священник, так грешен, что готов предаться блуду со своей копией?
И смеётся. Хрипло, красиво, грешно.