ㅤㅤㅤㅤ— Не дёргайся, — шипит Дазай, хватая младшего за ворот рубашки, как котёнка за шкирку, и оттаскивая от своей груди; тому не хватало ещё лупы, раз настолько сильно приблизился к его туловищу, в попытке рассмотреть каждый-каждый шрам, пока мелким лезвием чертил решётку. — Хватит ёрзать, ты и так тяжёлый.

Рука аккуратно скользит от ткани к испещрённой шрамами шее, касается и гладит, кончиками пальцев изучает – вспоминает; тонкие и ровные, неглубокие и совсем-совсем светлые, незаметные: от ножей, кинжалов или скальпеля, лезвий – уже и не вспомнить. Грубые, идущие подобием полукругов – ногти, чтобы разодрать кожу, когда слишком нервно. Обвивающие всю шею, повторяющие рельеф верёвки – неудачные попытки повеситься. И ниже – больше: в ямке между ключиц неровный крестик, два – прямо на ключицах, повторяя их разрез, на плечах, по длине рук слишком много, бесконечно яркие скрытые под лентами-змеями бинтов.

ㅤㅤㅤㅤ— Крестик посередине.

ㅤㅤㅤㅤ— Круг в правый верхний угол.

Сигарета тает – пепел летит на пол и исчезает. Грустно и немного смешно – совсем как в дешёвом кинематографе. Кто не думал о подобной глупости? Кто не старался играть в «крестики-нолики», развевая скуку слишком холодных выходных? Где от дрожи спасает только по-настоящему тёплое тело, потому что нет ни обогревателя, ни тёплого котацу, остаётся фыркать, но обнимать, тянуться ближе, чтобы никаких миллиметров расстояния не было между.

ㅤㅤㅤㅤ— Получается только квадрат.

Старший вздыхает, но соглашается и на квадрат, медленно забираясь пальцами под рубашку, греет ладони на лопатках со рваными ранами, словно бы когда-то давно оттуда вырвали крылья. Чёрные крылья, которые несли за собой смысл жизни, уже неважный, чтобы задумываться. Важно сейчас не попасть в ловушку и поставить их оппоненту, на чьей коже и играют в «крестики-нолики», где нолики – резкие и неудобные в написании квадратики. Расцветут очередными шрамами на бледной коже, и прилипнет к ним красная краска крови, сливаясь с пульсирующим теплом пульса, стоящего за ней; дым сигареты сливает два сознания в одно, называя зеркальные друг другу клетки, пока не выходит вничью. И «тёмный» спускается ниже, черчит решётку заново, слизывая мешающие капли и усмехаясь, когда под языком ёрзают, как от холода, и фыркают где-то над головой о том, как неприятно, словно улитка проползла, оставляя за собой слизь.

ㅤㅤㅤㅤ— Может, хватит, на мне живого места не останется, — старший приподнимается, держа сигарету в зубах, заставляя младшего отлипнуть. — И я просил так не делать.

Он ведет пальцем по бледно-розовым кругам мелких засосов от своих-чужих губ, оставляющих желать лучшего. Чужой грустный стон заставляет ощутить слабый укол в сердце, но и тот проходит мимо так быстро, что даже не по себе – и «светлый» тянет сигарету к протянутой ладони, тушит, давит до змеиного шипения.