Энни действительно всё забыла. И даже если не всё, то дружбу с ними, Райнером и Бертольдом, точно, а это уже относилось к понятию ВСЁ. Это было ВСЕМ. Тем больнее было осознавать, что ей взбрело в голову найти какого-то левого мужика и познакомиться с ним поближе. Тем более теперь, когда она была настолько беззащитна, будучи ребёнком, ну, лет пяти? семи? десяти? Да неважно, в общем-то. Главное, что у неё теперь совершенно точно не хватит сил защититься от жестокости и несправедливости этого мира. К тому же, Энни собралась идти одна. Непонятно куда, непонятно зачем, но одна.

С точки зрения самой Энни, она всё делала правильно. У девочки в памяти сохранилось лишь то, что у неё был отец. А если был — его можно, его надо найти. То, что она дружила с этими двумя весьма странными и даже немного подозрительными личностями, Энни, конечно, тоже помнила, но не помнила, зачем ей это было нужно. А раз не помнила, значит нужно ей не было. Вот такая простая логика. И потому она, всерьёз собирая сумку с вещами для дальней дороги, сторонилась обоих и, в основном, молчала на все попытки с ней заговорить. Райнер пробовал довольно долго, прежде чем сдался и решил воспользоваться самым простым и очевидным вариантом — повесить замок на входную дверь. Теперь он был спокоен если не за саму Энни, то хотя бы за то, что она никуда не уйдёт в неизвестном направлении и не останется одна. Ей об этой маленькой хитрости знать было не обязательно. А Бертольд сам виноват, что всё пропустил, печально сидя в сторонке и, как всегда, о чём-то думая.

Впрочем, что было неожиданно, через некоторое время вышеназванный ни с того ни с сего решил подойти к уже готовой к путешествию, лишь перепроверяющей наличие всех необходимых вещей в сумке Энни.

— Ты соскучилась по отцу?..

Было ощущение, что Бертольд спросил первое, что пришло ему в голову.

— Да, — коротко и до крайности неприветливо отозвалась Энни, копошась в сумке и разыскивая кипятильник — его ни в коем случае нельзя было забыть, если она хотела хотя бы иногда пить чай в дороге.

— Может быть, ты останешься дома? Я… могу сделать тебе ромашковый чай. Ты же… как сестра для нас.

Энни молча подхватила сумку, повесив её на плечо, и направилась к выходу из квартиры.

Дом.

Ромашковый чай.

Сестра.

Сквозь мозг словно бы прошёл электрический разряд. Энни непонимающе посмотрела на холодную ручку двери, на которую уже положила ладонь. Зачем она вообще куда-то пошла? Чтобы найти «семью», серьёзно? Такой глупости от самой себя она не ожидала. Всё же было хорошо, так какого это сейчас происходит?

Энни отпустила резко ставшую ненужной ручку и развернулась. На неё в упор смотрели две пары глаз. Одни, сейчас почти жёлтые — с искренним беспокойством, удивлением, недоверием, чуть ли не обидой и вообще чёрт знает с чем. Очень уж разнообразная гамма эмоций легко считывалась. Другие, зелёные — с выражением как у щенка, который потерялся и попал под холодный осенний ливень. Похоже, оба и правда поверили, что она уйдёт и бросит их. Энни хотела бы холодно на них посмотреть и сказать, что передумала и остаётся, но не смогла. К горлу подступил комок, глаза защипало и девочка с удивлением осознала, что по щекам текут слёзы — горячие, почти обжигающие. И тем не менее, всё равно продолжала молчать. Она вообще всегда плакала без единого звука.

Энни даже не была против, когда эти двое бросились её обнимать и успокаивать. В другое время она бы непременно вывернулась со злым шипением и, может даже, ударила бы за такую попытку, но не сейчас. Сейчас она отчаянно, до боли в кончиках пальцев вцепилась в руки, защищающие её от исключительно глупого, необдуманного поступка — уйти из дома в поисках какого-то левого мужика, которому наверняка давно уже всё равно, где его дочь и что с ней.