Школьные дни бежали непозволительно быстро и волнительно. Столько всего успело произойти с того самого дня, как они наконец решили, что будут вместе! Слава только диву давался, что такое бывает не только в фильмах и в сериалах, что всё это может происходить с ним, а не прятаться на страницах книг!

Карелин до сих пор с нежностью вспоминает тот вечер. Как они ужинали при свечах, потому что Мирон очень старался быть романтичным, переживая, что Славе иначе не хватит эмоций. Как он осторожно брал за руку, касался коленки. И как они спать пошли.

Как Мирону его друг из Питера позвонил! Слава смущался, но Фёдоров уговорил его не уползать, а познакомиться, хотя бы по видеосвязи. Качество звонка было хорошим. Слава даже видел в окне, в которое курил Евстигнеев, крыши домов Петербурга. Тот жил высоко.

— О, салют, — радостно проговорил тот, замечая Славу.

— А мы вместе, — заявлял Мирон, целуя в щеку Карелина.

— Я вижу, — кивал Евстигнеев. — Ты мне, Слав, лучше расскажи, как тебе этот пень старый признавался.

— Запиской, — немного смущенно выдавил Карелин. — Оставил её на столе под ручкой.

По виду Вани сразу было видно — недоволен он другом. Но тогда Евстигнеев так ничего и не сказал. Только предупредил Славу, что тот может писать ему или звонить о промахах этого старого дурака: будет с ним разговаривать, мозги вправлять. Но это всё не со зла, Мирон просто отключает мозги, как только дело касается любви.

В школе всё тоже шло хорошо. Фёдоров очень старался никак Славу не выделять на занятиях — ни взглядом, ни лишним вопросом. Никто ничего не замечал. Иногда Карелин сидел с ним после уроков и проверял тетради. Заодно так повторял старые темы. Или решал свои пробники для подготовки к ЕГЭ. Поступить на бюджет хотелось очень сильно!

Слава написал декабрьское сочинение на максимальное количество баллов. Как же Мирон волновался за него! Больше, чем сам Карелин. Пусть и отрицал это. Но как только пришли результаты, Фёдоров больше Славы стремился узнать результат. А когда узнал: обрадовался сильно. Внешне это не спешил показывать, похвалил Славу, но Евстигнееву тут же написал, что его мальчик размотал всех на этом гребанном допуске к ЕГЭ!

И сейчас, когда время бежало к новому году, они вдвоём чувствовали себя абсолютно счастливыми. Будильник противно трещал на ухо, и Слава без желания, конечно, но уговорил себя открыть глаза. Мирон прижимался к нему во сне, крепко обняв. Разве есть что-то более необходимое, чем просыпаться каждый раз с твёрдой уверенностью, что тебя любят?

— Вставай, — шептал Карелин, губами проскальзывая по чужому виску. — Просыпайся.

Мирон жмурился спросонья, напоминая скорее котёнка, чем взрослого человека. Слава осторожно целует небольшие морщинки у глаз, ласково поглаживая щеку. У Фёдорова наконец появились щечки! Он, конечно, недовольно ворчал, когда пришлось покупать джинсы на размер побольше. Но зато потом с огромнейшим удовольствием снова уплетал Славину стряпню. И ругался, когда Карелин называл это «стряпней», потому что будь его воля, то у куриных котлет давно бы появилась звезда Мишлен.

Мирон искренне радовался тому, что всё так сложилось. Конечно, он ревностно ворчал, когда Славе звонили его старые знакомые — эти загадочные Замай и Денис. Карелин предлагал их познакомить, но Фёдоров отнекивался. Знал, что при личной встрече всякие ревностные нотки будет намного сложнее прятать. Да и со стороны оно ж всяко заметнее: будут ещё после встречи Славе говорить, что тот связался с ревностным дедом.

— Зачем куда-то идти, если можно не идти, — фырчал Мирон, утягивая на себя приподнявшегося на локтях Славу. Обнимал крепко, обхватив руками за талию.

— Это я могу безнаказанно прогулять пару уроков, а тебе так нельзя, — отзывался Слава, пытаясь выпутаться из объятий: уснут же снова.

— Сегодня тридцать первое декабря, ну на кой черт им эта история, — ворчал Фёдоров, только крепче прижимая юношу к себе в ответ на попытки выбраться.

— Мне вот эта история очень нужна, — отзывается Карелин. — Так что не лишай меня главной радости в школе.

— А если наврать, что мы заболели? Я тебе прямо из кровати расскажу всё, что захочешь. И нас не будут ограничивать долбанные сорок пять минут, — предлагал Мирон, надеясь, что Славу устроит такой вариант.

— Заболевшим полагается куриный бульон и постельный режим без всяких других прелестей нахождения в кровати, — сказал Слава, наконец выпутываясь из цепких рук и выбираясь из тёплого плена одеяла.

— Шантажист?

— Борец за образование, — смеялся в ответ Карелин, натягивая на себя джинсы.

Мирон улыбался: тот выглядел крайне очаровательно со спутанными с ночи волосами, заспанным видом. На фоне сиял Парфенон и книжная полка с пестреющими всеми цветами обложками. И на Славиной бледной коже все бегали и бегали лучи холодного декабрьского солнца.

— Вот на таких идейных и держался Союз в своё время, — тихонько посмеивался Мирон: раз Карелин хотел историю, то пусть будет.

— А потом появился Хрущев, — проговорил Слава, стараясь казаться не особо глупым на фоне Фёдорова со своими знаниями.

— Хрущев твой... редиска, мягко говоря.

— Скорее уж кукурузинка.

— Ключевое здесь — «ку-ку».

Утро домашнее и уютное. Почистить зубы, сделать утренний кофе. Слава упорно белил его молоком, пусть и знал, что Мирон любил крепкий. Не так вредно, чем просто кофе хлестать на голодный желудок. И для красоты картины кинул туда пару зефирок маленьких. Всё равно Мирона никогда не уговоришь позавтракать.

— Такими темпами, мы пойдём мне за джинсами ещё на размер больше, — вздохнул Фёдоров, отпив немного кофе.

— Ничего страшного, — улыбнулся Слава. — Тебе идёт, — поспешно добавляет он, озорно сверкая глазами. Мирон правда очень красивым был. Совсем не вписывающийся в стандарты, но для Славы он представлял собой какой-то особенный шедевр.

— Тебе тоже пора хотя бы чутка поднабрать, — недовольно тянул Мирон. — Я все ещё вижу твои рёбра, — грусть в голосе вообще ничем не скрывается. Славина худоба его немного пугала. Вот вроде бы же всё хорошо: регулярно питается, хорошо кушает. Но ощущение, что у него еда уходит не в бочка, а в какую-то чёрную дыру.

— Это стресс, — сказал Слава. — Маму никак не хотят выписывать, — жаловался тот. — Что тело балагурит, ты сам слышишь время от времени, — взгляд невольно упал на пол: ровно под их ногами была квартира, где Карелин так долго жил. — Вот когда всё будет хорошо, тогда и изменится это недоразумение.

— Разве я не помогаю тебе отвлечься хотя бы на чуть-чуть от этого всего?

— Помогаешь, — согласно закивал Слава. — Но счастливой и взаимной любви иногда чертовски мало, чтоб вся жизнь заиграла яркими красками, — невесело улыбнулся юноша. — На тело насрать, — поспешно объяснил Карелин. — А вот мама... я совсем не могу её лишиться. Не сейчас.

Мирон подошёл поближе, обнимая Карелина. Тот был на удивление сильным, совсем не по годам. Фёдоров прекрасно видел, как сильно он любил мать и был готов для неё на всё. Как расцветал, когда она звонила. Как иногда, боясь помешать, набирал ей сам. И грустно улыбался от слабого голоса в телефоне. Мирон много раз предлагал перевести её в другую больницу, он ведь мог позволить себе оплатить всё это! Пусть потом и приходилось бы жить исключительно на доход учителя. Но можно было бы начать сдавать квартиру в Питере, и всё было бы не так тухло. Но Слава отказывался. Слава маме не хотел говорить про их любовь и отношения. Фёдоров понимал, но он мог бы остаться и анонимом. Или идиотом, который потерял чемоданчик с деньгами, а Карелин его нашёл! Любая нелепая история, лишь бы можно было помочь. Но, как оказалось, в болезнях сердца дело не всегда в сумме.

— Мы со всем справимся, — обещает Мирон. — Я обещаю.

И как же это «мы» грело Карелина! Каким же теплом оно обволакивало душу, заставляя улыбнуться немного ярче.

— Я знаю, Мирон, — тихо зашептал он, кивнув. — Я знаю.

***

Уроки пролетали так быстро, что Слава и не заметил, как настало время последнего. Учителя выставляли оценки за семестр, а потом включали какой- нибудь фильм, дабы не проводить последние уроки. Сами устали. И Славе было очень интересно, будет ли Мирон готовить их к ЕГЭ на последнем уроке или тоже предложит просто посмотреть какой-нибудь исторический фильм. После всего этого Мирон предлагал желающим остаться на классный час — он даже купил чай и пару тортиков!

Слава крайне умилялся тому, как Фёдоров готовился к времяпрепровождению с классом. Нервничал, спрашивал у Славы совета о вкусах, что можно интересного придумать на мероприятие. Мирону очень хотелось стать для своего класса другом — он улаживал конфликты с учителями, между одноклассниками, много разговаривал с ними после урока. И уж на подобных чаепитиях не хотелось выглядеть слишком отставшим от молодежной моды человеком. Мирон очень уж переживал, что на такой вечер однажды никто не придёт или что придут, но потом долго будут высмеивать его старания.

Но Слава знал, что такого не будет. Конечно, некоторые не видели смысла проводить в школе лишний час, когда можно было бы выпить у кого-нибудь или вроде того. Особенно, те ребята, из-за которых Карелин впервые столкнулся с Мироном. Те, собственно, почти перестали его задирать после долгих и нудных лекций Мирона. И паре звонков их мамам. Но напряжение осталось: очень сложно забыть каждую выходку группки идиотов, которую приходилось терпеть из-за отсутствия сил к сопротивлению.

Но с Мироном Слава расцвёл! Так расцвёл, что Фёдорову приходилось ревновать его не только к загадочным спасителям из прошлого, но и к одноклассницам и девочкам из параллели. Знал бы Мирон, что многие из одноклассниц Славы, на самом-то деле, питают светлые и чистые не к Карелину, а к самому историку. А юноша всё чаще и чаще с ними общался только потому, что между ним и их классным руководителем есть взаимодействие помимо школьного. Сложно не заметить, что те почти с самого первого школьного дня много говорят не только на уроках, но и на переменах.

Конечно, мыслей о чем-то романтическом между ними ни у кого не проскакивало: слишком уж видна была дистанция. Мирон не дурак: прекрасно понимал, как плохо могут отразиться на них эти отношения. И дело не только в осуждении за ориентацию. У них неподходящие социальные статусы, похожие на избитое клише для не очень-то и популярной подростковой литературы. Если что-то подобное всплывет, то Мирон уже предвидел это гиперболизированное сравнение с «Лолитой» Набокова.

Когда все собрались в классе, Мирон привычно поздоровался с учениками. Только на этот раз на доске не было даты и темы. И сам Фёдоров не выглядел готовым к уроку. У Славы перед глазами заиграла утренняя картина, где Мирон отговаривал его идти в школу, будто шкодливым учеником был он, а не Карелин.

— Я смотрел исторические фильмы с другими классами сегодня на уроках, мы их останавливали и обсуждали киноляпы, которые допустили, — рассказывал Мирон спокойным голосом. — Но, мне кажется, вам этой истории уже выше крыши, и мы можем заняться чем-то другим. Просто поболтать о чем-то отстранённом. Или историческом, но тут именно те темы, которые интересны вам. Взрослые ж уже ребята, что с вами секретничать и говорить только о школе. Что скажете?

Мирон присел на краешек своего стола, окидывая взглядом класс. Видел бы его директор сейчас! Весь бы раскраснелся и разругался, что историк так нагло не соблюдает правила этикета! Да ещё и такой ужасный пример подаёт ученикам! Как же много из зарплаты Фёдорова улетело на замену этой школьной мебели, с которой теперь он вновь так неуважительно обращается, хотя тот был уверен, что большая часть отошла в карман директору. Иначе почему тот отказался, чтоб Мирон заказал парты и новый стол сам? Но, даже если и так, то Фёдорову всё равно: вернувшись в тот день, он бы снова «разрушил» этот кабинет. Если бы не та ситуация, он бы не сблизился со Славой, не забрал бы его к себе. А сейчас Мирон прекрасно понимал, что Вячеслав Карелин из 11 «Б» — его главная награда. Шанс на новую и даже счастливую жизнь. И Мирон точно не хотел это потерять!

За гулом голосов Фёдоров разобрал, что класс только «за» поболтать, и фильмы — это прошлый век, к тому же, за сегодня они их насмотрелись вдоволь. С крайне весёлой улыбкой, Мирон предложил им самостоятельно выбрать тему для беседы.

— Мирон Янович, — раздался мальчишеский голос с задних парт. — У нас тут последний месяц самые ярые дискуссии по поводу того, женаты ли Вы.

Фёдоров практически рассмеялся. Вот это они готовятся к ЕГЭ! Впрочем, это было вполне логичной темой для выяснения: в школу приходит новый учитель, который не особо общается с коллегами и про которого нигде и ничего не найдёшь.

— Кольца, конечно, у меня нет, — Мирон покрутил ладонями, — как и штампа в паспорте, но у меня прекрасные и крепкие отношения. Знаете, как говорят? «Браки заключаются на небесах». Вот здесь тот случай, когда я не дам от себя отделаться даже на том свете, — посмеивался Фёдоров, отводя взгляд к доске.

Очень хотелось взглянуть на Славу! Но нельзя. Но Мирон был уверен, что тот героически держался и не покраснел от такого признания на весь кабинет: всё равно ведь никто не понял, кому это признание адресовано.

И Слава честно никак себя не выдал! Но об этих «на небесах» они ещё поговорят. Во-первых, это очень мило. Во-вторых, если Мирон соберётся умирать, то Карелин поколотит его шваброй, давно уже ждущей своего часа в ванной комнате. А ещё Карелин чуть-чуть ревностно разозлился от перешёптываний одноклассниц. Некоторых очень уж интересовало, насколько пассия Мирона Яновича красивая.

— А она Вас в Питере ждёт или вместе с Вами в Хабаровск переехала? — спрашивает Маша. Машу Мирон с первого дня запомнил по характеристикам, которые не менялись: ноги у Маши длинные, а юбка короткая.

— Можно сказать, что моя судьба уперто ждала меня в Хабаровске, — рассказывал Мирон, поворачиваясь к классу. — И если бы я не переехал в Хабаровск, то она бы добралась до меня в Петербурге.

Конечно, под «она» Мирон имел в виду «моя судьба». Но все, кроме Славы, подумали, разумеется, иначе. Впрочем, так даже лучше.

— И, огромная просьба ко всем, кто сейчас тоже в отношениях, — начал Мирон, прекрасно понимая, что для того, о чем он просит, совсем не обязательно быть «в отношениях». — Предохраняйтесь, а. Спокойно поступайте, отучитесь, а там уже семьи планируете. Не поднимайте демографию своими силами.

— А Вы в Питере тоже учителем работали? — спрашивает кто-то ещё. На этот вопрос даже Слава, знающий о Мироне почти всё, заинтересовано посмотрел на историка. О прошлом Фёдоров говорил до отвратительного редко!

— Нет, в Питере я работал кем попало, но не учителем, — уклончиво ответил Мирон. — Я просто решил, что если уж и начинать жизнь с чистого листа, то уж и по профессии своей идти работать.

— А что Вы заканчивали?

— Сейчас будет пафосно, — рассмеялся Мирон. — Оксфорд. Вообще, я медиевист. Если ещё точнее, то мой профиль — средневековая европейская литература. Но, честно скажу, бесполезная корочка. Спасает только то, что это Оксфорд, а не пту какое-то.

Сначала Оксфорд, потом Питер, дабы закончить жизненные странствия в Хабаровске. Ученики однозначно не понимали, на кой черт Мирон не только вернулся на Родину, но и променял культурную столицу на столицу Хабаровского края. Очень как-то глупо поступил!

— Ну тише, — смеялся Мирон из-за поднявшегося гула. — Главное ведь не место, а кто рядом. И пока Хабаровск, если честно, занимает первое место в моем рейтинге мест, где я был.

— Мирон Янович, — подаёт голос Слава, которому очень уж осточертело слушать перешёптывания о личной жизни его мужчины. — А почему именно медиевистика?

— В честь любви к средневековью, конечно, — пожал плечами историк. — Со школьной парты очень нравился период, — дополнил он свой рассказ. — Правда, с латынью у меня не клеилось. Никогда не клеилось.

— Скажете что-нибудь на латыни? — попросил Карелин, всеми фибрами души обожая, когда Мирон начинал говорить на иностранных языках.

— Imperia corruerunt post mortem fortissimi rectoris, — после паузы проговорил Мирон. Он очень надеялся, что не наляпал ошибок.

Будь они наедине, Фёдоров бы точно отрыл в памяти заученную фразу о любви. И перевёл бы её на немецкий. А потом на английский. Он любил говорить со Славой на других языках — тот просто волшебно млел от этого, а не так, как сейчас: героически держится и не подаёт вида.

— А что это значит?

— Империи рушатся после смерти сильнейшего правителя, — перевёл Мирон классу свою фразу. — Исторический принцип. Так всегда было. Смерть сильного правителя неминуемо влечёт за собой череду событий, приводящих к упадку. А потом и к полному разрушению.

— А что такое «империя»? — мягко спросил Карелин, поднимая глаза на историка.

— Ну что ты, Слава, — посмеивался Мирон. — Собрался сдавать историю и не знаешь? — спросил он и задумался. — Это государство... крупное колониальное государство, во главе которого стоит император...

— Разве дело исключительно в колониях и императорах? Это же глупо. — Ещё и основа на армию...

— Это признак любого государства, — отмахнулся Карелин.

— Ты меня запутал, — недовольно протянул Мирон. — На ЕГЭ тебе хватит того, что я сказал. А дальше... дальше расскажут более компетентные люди, если будет всё так же интересно.

А что такое империя? С ходу в голову мало чего приходит. Звездные войны, разве что. Но это явно не самый подходящий ответ на вопрос. Что ещё? Рим. Да. Римская Империя — самый простой пример! Лавровые венки, орёл. Много территорий. Стала медленно рушиться после смерти сильнейшего. Вот и всё. Но что это? В чем сама суть?

Рим. Римская Империя. Единственное государство в истории мира, которому принадлежало всё побережье Средиземного моря! Надо сначала... Ромул и Рем. Волчица и три холма... нет. Всё мимо. Что же ещё?

Споры, войны за колонии, великие империи и их падение. Вот она суть истории. Видеть это всё, сожалеть, восхищаться, но не иметь права ничего изменить! Конфликты за территории. Как же парадоксально: чем интереснее для историка, тем печальнее для современника. А что ещё? Пролитая кровь... где эти рамки, помогающие выяснить, что такое империя?

Рим. Ответ точно где-то там! Может, всё дело в латыни? Власть. Или не так... чертова латынь! Или... Да, точно, власть. Снова бред: это любое государство! Тиберий, Марк, Аврелий, кто-нибудь... что такое империя? Дело во времени? Но тысячелетний рейх...

— Мирон Янович, — кажется, Маша обращалась к нему не в первый раз, судя по тону. — Вы в порядке?

— А? — переспросил Мирон, но в то же мгновение вернулся в нормальное состояние. — Да, я в порядке. Просто задумался. Вопрос интересный. Все эти империи... так пафосно, если уж начистоту.

Но Слава знал: будь это просто «пафосно» — Мирон бы так не выпал, размышляя над вопросом. Но спорить не стал. Потом наедине узнает, что именно Фёдоров думает насчёт этих империй.

Урок закончился за милой и ненавязчивой беседой. Говорили друг о друге, немного о политике. Обо всём на свете. После звонка часть профильной группы ушла — у них были планы и поинтереснее, как провести тридцать первое декабря. Но зато подтянулась часть не профильной исторический группы, пусть тоже в неполном составе.

Слава видел, как Мирон старался. Быть дружелюбным, всем помогать, всё обсуждать. Хвалил за успехи в обучении. А потом тот и вовсе встал на школьный стул, чтобы его лучше было слышно, толкая праздничную речь и напутствия на грядущий Новый год. Все слушали. Потом хлопали. А Мирон искренне радовался, что у него получилось.

Когда все разошлись, парочка самых идейных осталась помогать Мирону с уборкой кабинета. Слава, конечно, был уверен, что они справятся вдвоём, но пытаться кого-то отговорить — не стал, слишком уж это подозрительно.

Домой пришлось уходить раньше Мирона, того задержали эти самые идейные на разговор. Но Карелин не отчаивался: ждал Фёдорова в выбранном ими ещё давно месте. Они специально его нашли, чтобы можно было возвращаться домой вместе. Довольно далеко от школы, так что никто и ничего не заметит.

Мирона пришлось ждать не долго: тот шёл к месту очень быстрым шагом, удачно вписываясь в Карелинские объятия. Они были мимолётными, но очень уж необходимыми! Город тонул в снегу. С неба на землю летели буквально хлопья снега — издали не поймёшь, кто обнимается, а поблизости никого не было. Так что Слава совсем обнаглел и быстро коснулся раскрасневшейся от мороза щеки Мирона.

— Опять без шапки, — недовольно протянул Слава. — Ты тоже, между прочим.

— Меня хотя бы греют волосы!

И Слава тянет Мирона по направлению к дому. Они идут, обсуждая, как проведут новогодние каникулы: из кровати никто не собирался вылезать. Ну, Карелин разве что планировал баловать Мирона новыми блюдами: времени-то много. А Фёдорову придётся вылезать из-под одеяла, чтоб утягивать обратно на кровать чрезмерно идейного Славу.

Но их шустрый темп продолжается недолго: Карелин поскальзывается, улетая прямо в сугроб. Мирон сразу начинает смеяться, уже сгенерировав в голове миллионы шуток.

— Посадка хоть мягкой оказалась? — взволнованно спросил историк, протягивая руки Славе.

— Твоя точно будет, — пробурчал он, буквально уронив Фёдорова на себя.

Просто немного позволить друг другу побыть детьми! Без лишней ответственности, без лишних обязанностей. Дурачиться в снегу, чувствуя, как он проваливается даже за шиворот. Мирон смеялся. И Слава от этого таял. У него ведь был крайне очаровательный смех.

Но вот уже дома пришлось Фёдорову Славушку своего отогревать — и ноги, и руки. Он его и в одеяло кутал, и целовал, и ноги чужие засунул в тазик с тёплой водой, постепенно повышая температуру. «Я тебе заболею», — ворчал он. Конечно, понимал, что вряд ли Карелин серьезно простудится от двадцати минут в снегу, но поухаживать хотелось. Слава был единственным человеком, о котором Мирону хотелось заботиться, а не сказать: «Ты взрослый, давай как-то сам». Слава прекрасно мог всё сам! Но вот Фёдорову не хотелось, чтоб он делал это без его участия.

— Ну не носись ты, — попросил Карелин, хватаясь руками за Фёдорова. — Давай обниматься.

— А ноги?

— Их в жизни так не отогревали, им пиздато, честно, — посмеялся Карелин, утягивая историка к себе, в кокон из одеяла. — Вот так мне намного теплее.

— Точно тепло? Может, шерстяные носки? — Ты бы о себе так заботился!

— Обо мне заботишься ты, — напомнил Мирон с улыбкой. — А я о тебе. У нас так лучше получается.

— Точно.

Время до Нового года текло со скоростью света. Они не стали слушать ничьи речи и есть оливье. У них в бокалах было шампанское, за окном — салюты. А в сердцах какое-то теплое чувство.

Только голову Мирона не покидал новый вопрос: «Что такое Империя?».