Слава немного освоился дома у Мирона. Уже заканчивались те дни, на которые у них было освобождение от посещения школы. Мирон должен был выйти на работу с понедельника, когда ссадины после драки с Телом немного бы прошли. А Слава следом за ним, в надеждах, что его «внутренние» ссадины тоже к тому моменту хотя бы чуть-чуть, но заживут.

Карелин на этот день строил большие планы. Конечно, он снова выходил во вторую смену на работу в кофейне, но зато с утра он был весь в распоряжении Мирона. Мирона, который точно-точно хотел его поцеловать! Но их немного отвлёк голубь и жалобное мяученье нового жильца квартиры. Теперь Слава уже не открывал окно, дабы проветрить квартиру: мало ли крылатые «друзья» вновь отвлекут от чего-то очень важного?

Котёнок обитал пока рядом со Славой, видно, чувствуя в нем родителя. А Карелин даже не знал, как его назвать! Надо с Мироном это обсудить, это же их питомец, совместный. Считай, как сын. К тому же, Фёдоров пойдёт в ветклинику без него. Но будет ждать Славу дома. Обещался вчера заказать что-нибудь вкусное на ужин. Но вряд ли он об этом вспомнит, конечно. Это же так было, к слову. Да и Карелин, готовив завтрак, уже окончательно наметил себе цель: успеть за утро приготовить Мирону обещанный куриный бульон. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, так что откладывать план по очарованию совсем нельзя! И тогда заказывать ужин будет не нужно. Слава, между прочим, вкусно готовил! И Фёдоров в этом вот-вот наконец убедится.

К тому же, он уже сделал что-то такое, что заставило Мирона потянуться за поцелуем. Слава искренне не понимал, что же он такого сделал, но именно в этом направлении и стоило двигаться дальше: иначе никак. Слишком уж Фёдоров ему нравился. Слишком уж хотелось на полных правах его обнимать, за руку брать, целовать в нос. А не ревновать к каждой швабре...

Слава заканчивал с завтраком. Сварил крепкий кофе, пожарил яичницу. Без первого Карелин уже и не представлял Мирона. А яичница... ну, мама в детстве часто на завтрак делала. Это точно критерий хорошего начала дня! Намазал бутерброд маслом. А главное, Карелин очень постарался это всё красиво разложить и поместить сие произведение искусства на поднос.

Слава осторожно идёт в комнату Мирона, где тот, вопреки ожиданиям, не спал сладким сном, а ковырялся в телефоне. И, видно, очень давно он проснулся: слишком бодрый какой-то, глаза уже задорно блестящие. Красивые глаза.

— Доброе утро, — улыбается Слава, застывая в дверях, дожидаясь, пока Фёдоров обратит на него внимание.

— Доброе, — отзывается Мирон, поворачиваясь лицом к Карелину. «Интересно, предложить ему поваляться со мной — это чрезмерное нарушение границ?», — задумывается Фёдоров, полный готовности поделиться со Славой одеялом. Так утро бы точно стало добрым. — А это что? — спрашивает он, кивая на поднос с посудой.

— А это я тебе завтрак сделал, — немного смущенно отзывается Слава, обходя кровать Мирона, дабы поставить поднос на прикроватную тумбочку. — Думал, разбужу его, сразу с кофе, а он не спит. А я очень хотел тебе сделать приятный сюрприз к пробуждению, — со смехом, но на деле очень искренне, рассказывает Карелин.

— Да мне Ванька должен набрать в скайпе, — пожимает плечами Мирон, заинтересовано приподнимаясь на кровати. — Вот и проснулся пораньше. Если хочешь, можешь со мной поваляться, сделаем вид, что я только-только просыпаюсь.

И как-то так всё сложилось неудачно: Мирон садится с этим шокирующим предложением, а у Славы искреннее изумление, желание и две левые ноги. Данное сочетание неминуемо приводит к тому, что кофе оказывается прямо на Фёдорове, потому что Карелин решил упасть в знак согласия. Какой же кошмар! Вот это путь к сердцу! Кажется, он решил выжечь его прямо горячим кофе через чужую футболку.

Как же стыдно. Слава много и часто извиняется, пока Мирон очень старается объяснить, что всё в порядке. Карелин поднос ставит на тумбочку, забирая с него несколько салфеток, а сам на колени плюхается, активно пытаясь затереть следы от кофе на чужой футболке. Фёдоров сразу понимает: ох, как же он был прав, побежав за «шваброй» вчера! Точно в любой момент вся эта приблуда могла пригодиться. Совсем не прогадал. Никогда ещё его опыт не подводил! Ух, говорил он ведь Славе: «Швабра» может пригодиться в любой момент». А тот смотрел только непонимающе!

Недавнее пробуждение. Слава перед ним на коленях. Целый набор! Мирон тянется, покрепче хватаясь за грудки чужой кофты, и на себя Карелина тащит, губами в чужие врезаясь. Вот оно, лучше всяких признаний!

Губы у Карелина мягкие, податливые. Тот сначала тушуется, но стоит чутка завести — за губу куснуть — как сразу азарт в молодом теле появляется. Отвечает. Мирон тянет ещё, усаживая Карелина на свои бёдра. Легкий. Слишком легкий несмотря на сохранившиеся щечки. Точно его откармливать будет.

— А пятна? — неловко спрашивает Слава.

— Если не нравятся пятна на моей футболке, — кокетливо начинает Фёдоров, — то просто сними её.

Слава вроде и хватается за край футболки, но не тянет её. Не снимает. Тогда Мирон сам ему помогает, стаскивает её, показывая тело.

Красивое. Слава всё-всё понимал. Чувствовал бёдрами внушительный бугорок. Ощущал свой собственный организм. А тут ещё и Мирон красивый такой! Совсем без футболки! Как тогда после душа. Только нет этих ужасных пошлых капелек, стекающих с плеч по торсу вниз.

Мирон сверкает глазами синими-синими. Слава эти искорки кожей ощущает, прижимается. Неловко к губам чужим тянется: пока дают целовать, нужно этим пользоваться. Мирон на поцелуи отзывается, скромно под футболку чужую руками лезет. Очень старается быть самым нежным, как бы не хотелось быть погрубее. Карелин не один из. Он особенный. Он и его ощущения в приоритете.

— Ты можешь касаться, Слав, — тихонько улыбается Фёдоров. — Я не буду кусаться, пока ты этого не попросишь.

И Карелин касается! Ему кажется, что это сон. Что это очень хороший сон, и он очень хочет посмотреть его до конца, Слава совсем не хочет просыпаться. Карелин бегает пальцами по чужой светлой коже, разглядывает тёмные рисунки-татуировки, относясь к Фёдорову, как к произведению искусства. Идеальный рисунок, который он никогда не сможет повторить.

Слава целует ключицы чужие трепетно-трепетно, как будто любое резкое движение может разрушить этот момент, точно Мирон хрустальный, и он может рассыпаться в мелкую крошку на пальцах.

Фёдоров гладит по волосам, прижимая Славу поближе к себе. Губы его снова находит, снова в поцелуй утягивает, поглаживая по плечам, бесится, снова и снова натыкаясь на ткань кофты.

— Можно? — тихо спрашивает Мирон, забираясь руками под кофту, но не отрывая носа от чужой шеи. Гладит. Дышит Славой. Никак не может оторваться.

— Можно, — так же шёпотом отзывается Карелин, искренне боясь спугнуть момент. — Всё можно, — уверенно продолжает он.

Слава и секунды не сомневался. Он хотел и поцелуев, и касаний, и продолжения, которое предвещали и его собственные гормоны, и бугорок, который он чувствовал бёдрами. Кофта улетает куда-то, Карелин за ней не следит. Он только шумно охает, стоит Мирону начать целовать тело.

Это совсем не похоже на признания в любви, выученные им в книгах. Это по ощущениям не похоже ни на одну эмоцию, которую Слава ощущал раньше. Но он знает, что это нечто более красноречивое, чем миллионы слов, которые они могли бы сказать друг другу.

Слава сам не понимает, как оказывается на подушках. Как Мирон целует ниже и ниже до нового робкого «можно?» и Славиного твёрдого «да».

— Девственник? — ласково интересуется Мирон, но у Славы сбиваются мысли от новой порции поцелуев.

— В такой ситуации — да.

В принципе «да». Но Слава этого рассказывать не хочет. Пусть Мирон думает, что у Карелина был хоть какой-то опыт. Пусть и с девушкой. Но с ними у Карелина никогда не появилось желаний, которые он испытывал, когда рядом появлялся Фёдоров. Слава никогда никого не хотел. Ни в каком из смыслов. А Мирона он хотел в каждом из них.

— Если ты не хочешь, — вновь уточняет Фёдоров, — мы прямо сейчас всё прекратим и... фильм посмотрим, я не знаю. И ничего не изменится. Совсем ничего. Мне важно, чтобы твоё желание было настоящим и искренним.

— Оно искреннее, — отзывается Слава, хватаясь за чужие плечи, чтобы Мирон даже не думал отстраняться. — Я хочу. Правда.

— Точно?

— Да.

Слава серьезно хотел. Очень сильно хотел. И далеко не первые сутки, как он хотел Мирона. И на новое «можно?» он снова четко говорит: «Да». Трепет Фёдорова и все эти уточнения были приятны. Переживает. Готов был просто фильм посмотреть. Хотя... ежику уже было понятно, что происходящее с ними совсем не тянет на совместный просмотр фильма.

Слава в ощущения от поцелуев проваливается, пока чужой телефон не начинает противно пиликать, возвращая в реальность.

— У тебя ведь был созвон в скайпе, — вспоминает Карелин, поглаживая чужую спину.

— К чертям этот скайп.

***

Мирон оставил Славу сладко дремлющим в кровати. Будить его совсем не хотелось, а позавтракать и всё-таки позвонить Ване стоило. Фёдоров оставляет записку на холодильнике, что точно вернётся к Славиным сборам на работу. Ну а как ещё! Обнять и уже полноправно поцеловать на прощание хотелось.

Мирон съедает даже остывшую яичницу и кофе. Посуду за собой моет и, захватив наушники, выходит на улицу. А там до ближайшего скверика, чтобы спокойно с Ваней поговорить. Всё равно на улицах пусто.

— Трубки он мои не берет, а потом звонит, лыбится, — в шутку обижается Евстигнеев, включая видео. — Голубей на лавочке покормить решил? Квартирка бабушкин-шик оказывает своё влияние?

— Мы теперь вместе, — гордо заявляет Фёдоров, сверкая синими глазами.

— О, — тянет Ваня. — Поздравляю. Рассказывай, что ты там красивого для признания в любви наговорил? Как зазноба твоя среагировала? Славик не охерел, что бывают и взрослые дядечки с нетрадиционной ориентацией?

— Ну, мы не говорили об этом...

— В смысле? Без признаний в любви и всего такого? Просто типа: «го мутить»? На современном подростковом? Если да, то план говно, иди и извиняйся с чем- нибудь вкусным. Тут надо поговорить про чувства, про симпатию.

— Да нет же...

— Что нет?

— Не на современном подростковом, — начинает Мирон.

— А как тогда?

— Ну... мы переспали и вот...

— И это всё?

Мирон кивает, искренне не понимая, что Ваню не устроило. Взаимная симпатия есть? Есть. Секс есть? Есть. Поцелуи были? Были. Вот и отношения.

— Фёдоров, вот с чего ты вдруг решил прикидываться феерическим идиотом?

— Взаимная симпатия есть, — Мирон медленно озвучивает список из своей головы. — И что не так?

— А Слава по-твоему откуда это всё блять узнает? Ну, про взаимную симпатию уж особенно.

— Так сегодня с утра...

— Фёдоров, ты после каждого секса с человеком отношения начинал?

— Но сейчас-то иначе...

— А Слава блять ну откуда вытащит, что сейчас всё иначе? Он скорее подумает, что кому-то приспичило, а тут под руку удачно попались. И в его голове вполне реальна та история, в которой просто воспользовались мальчиком с чистыми и искренними чувствами, пень ты старый.

— Серьезно так думаешь?

— Уже вижу эти грустные глаза.

Евстигнеев не шутил и не прикидывался. По нему сразу видно. Он вообще обладал потрясающей чертой говорить в лицо всё, что думает. Мирон так не умел. И говорить со Славой о чувствах казалось труднее, чем вывести это в потрясающую картину: «само собой разумеющееся». Но, кажется, без этого было никак.

Когда тебе двадцать семь, если ты вступаешь в отношения, то ты рассматриваешь их серьёзными. Которые подразумевают в себе не пару месяцев поцелуев, а совместный быт, свадьбу там. Ну, свадьбу, конечно, не в их ситуации. Но можно кольца чисто из принципа приобрести! С крутой гравировкой. И чтобы на Славу никто не засматривался. Красивый же.

И, выходит, для Славы это будут его первые (и в надеждах Мирона последние) серьёзные отношения. А тут хорошее утро, сон, записка. Вот это учудил! Точно идиот. И как сразу не додумался, что вообще всё не так сделал?

— Ну у меня-то к нему тоже светлые и чистые чувства есть!

— Ага, только на лбу у тебя это не написано, — вздыхает Евстигнеев устало. — Так что иди и признавайся по-человечески. Я тебе завтра наберу или ты мне в своё завтра набери, отчитаешься. Или я приеду в твою Хабару тебя учить, как по-человечески строить отношения. Всё, гудбай.

Мирон виснет перед закрывшимся окошком звонка. По-нормальному он вот вообще не умел. Все его влюблённости оборачивались крахом! Как можно спокойно взять и признаться. Да ещё Славе! А если он рассмеётся прям в лицо, как над тупым анекдотом? Иногда предыдущий опыт очень сильно усложняет настоящий, даже если с прошлым тебя ничего и не связывает.

А что он Славе сказать может? Чтобы не глупо и не смешно. Такое серьёзное, но не слишком пугающее юношу. Про то, что он интересный молодой человек, что ему вот совсем не чувствуется, что Слава его сильно младше, что у того глаза красивые и волосы мягкие. Звучит, конечно, не слишком круто. И как это вывести в «давай попробуем встречаться?»? Как это вообще во что-то адекватное вывести? Почему факт, что они вместе, когда целуются и живут под одной крышей — это не само собой разумеющееся?

Но Ване в вопросах сердечных Мирон доверял. Он вообще в них доверял каждому больше, чем самому себе. То так сложно вслух все свои мысли превратить во что-то вразумительное! Но Фёдоров старается. К тому моменту, как он открывает дверь, у него уже есть готовый текст. Зазубренный. Спасибо любви к поэзии и к истории — память была прекрасной.

Он открывает дверь, надеясь, что Слава не спит. Мирон шустро извинится, что не обсудил это сразу, выскажется, и они будут счастливы вместе. Только вот как-то не получается. Карелин шустро надевает обувь, говоря о том, что опаздывает на смену. Просит не забыть сходить к ветеринару с их котенком, но даже поцеловать себя на прощание не даёт, уворачиваясь, извиняясь. Говорит, что опаздывает сильно. Просит закрыть за ним. Хлопает дверью.

Мирон стоит поражённый. Неужели Слава уже успел решить, что был нужен только для одного? Ну нет же. Или Карелин сам снял напряжение, расслабил свои гормоны и понял, что любовью тут и не пахнет? Да нет.

В любом случае, панику разводить нельзя. А уж теперь разговор об отношениях откладывать точно нельзя. Наверное, им двоим будет проще, если всё произойдёт не в формате диалога. А как-нибудь самым прозрачным намеком. План в голове Мирона созрел быстро-быстро. Он поднимает на руки котёнка, ластящегося о ноги, проходя с ним на кухню, без остановки почёсывая того за ушком.

На плите стояла кастрюля. А на холодильнике записка с пояснением: «я обещал тебе куриный бульон». Мирон улыбается. Он бесповоротно влюбился в Славу. И с каждой секундой, кажется, влюблялся всё больше и больше. Особенно от таких милых записочек. Невольно в голове вновь зазвучали слова бабушки: «Щёчки у мужчины появляются, когда за ним ухаживает любимый человек». Кажется, настала пора.

— Это ваш шанс, щёчки, — обращается Мирон к самому себе. Котёнок согласно мяукает. — У нас уже есть ребёнок, который меня поддерживает. Но почему-то то, что мы вместе — это не аксиома. Что ты думаешь на этот счёт? — обращается Мирон к котёнку у него в руках, пока сам наливает себе суп с курицей и вермишелью. Выглядело аппетитно. И ещё тёплым было!

Тёплый комочек в ответ снова мякнул. Да с такими умными глазами, что Мирон сразу понял: тот согласился с ролью их ребёнка. Осталось только придумать, как назвать малыша. Слава убежал, но они потом вместе обязательно придумают и запишут в паспорт.

Покушав с малышом на ручках, Фёдоров стал собираться в ветклинику. Котёнок был совсем ручным. Очень уж он побаивался квартиры, поэтому очень любил оставаться на руках у Мирона или у Славы. И если Слава сердобольно носился за малышом — Мирон чувствовал себя строгим отцом, который все равно время от времени баловал котёнка вниманием и лаской. Мирон в принципе был намного «холоднее» Славы в плане чувств и эмоций. Иногда он вовсе ощущал себя мраморной статуей с парой-тройкой улыбок против живой мимики и искренних чувств своего возлюбленного. Вообще Фёдоров в мыслях уже уверенно (и крайне довольно) говорил «мой молодой человек».

Фёдоров отпускает малыша побегать по кухне, пока он сам переоденется. Надо будет ещё в школу зайти, забрать домой тетради своих учеников. Очень уж хочется снова посмотреть на портретик в сердечке. Да и стоит проверить тетради других классов. Переноску Мирон не купил, поэтому котёнку предстояло путешествовать на руках под курткой, чтоб не мёрз хвостатый.

Стоило Фёдорову натянуть на рубашку джемпер, чтоб только уголки воротничка выглядывали, как на кухне шум раздался. Картина, появившаяся перед глазами испугавшегося Мирона, была довольно комична: котёнок умудрился, видно, залезть в свою миску с молоком тельцем, а испугавшись ощущений — опрокинул всё, что мог, пытаясь убежать от опасного участка на стол.

— Шизя ты, — шутливо ругается Мирон, забирая котёнка на руки. Так всем безопаснее: и кухне, и их новому четвероногому жильцу. — Вот и имя тебе придумал. Шизя. И никак иначе.

Котёнок согласно мяукает, и Мирон салфетками на всякий случай протирает шерстку. Мыть его перед выходом нельзя: не дай бог простудится мокрый. Поэтому, если что, будут доказывать ветеринару, что это не у кота проблемы с координаций движений (один в один Слава!), а просто молочные духи — последний писк моды.

В клинике, слава богу, было пусто: Мирон бы явно показал себя в роли заботливого и очень строгого отца, оберегающего семейство, начни к их котёнку лезть другой (или, ещё хуже, рычать собака). На приёме он спрашивает обо всем — от корма до того, как к лотку приучить. Ставит все необходимые прививки и откровенно сводит с ума врача уточнениями.

Но ветеринар такой подход хвалит. Говорит: рад, что Шизе достался такой хозяин. Да, импровизированную кличку записали в паспорт животного (международный!) и вклеили пометки о сделанных прививках. И ещё кучу всего насоветовали.

Мирон в ближайшем зоомагазине закупился для котёнка всем, что можно: и переноску, и лоток, и сразу наполнитель, и корм хотел, но нужного на прилавке не было. И слава богу. Не донёс бы. Ну и Шизе приз за стойкость — игрушку и вкусняшку.

Все почему-то очень умилялись его взаимодействиям и разговорам с котёнком. Но ведь в этом нет ничего особенного! Мирон просто уже любил его, даже неуклюжего, и чувствовал свою ответственность за счастье и благополучие хвостатого друга.

Шизю он накормил лакомством, дал ему игрушку, а сам в школу побежал, чтоб успеть всё к Славиному приходу. Надо было забрать тетрадки. И тихонько ещё посмотреть на портрет.

Слава же работал как на иголках: мысли покоя не давали. И хотелось домой, дабы всё обсудить с Мироном. И не хотелось туда, чтобы подольше оставаться в тревожном, но упоительном незнании. Ведь тогда ответа нет: вместе ли они? И Слава сомневался, что в этом случае для него будет лучше сто процентное «нет», чем пятидесяти процентное «да».

Ему вообще казалось, что он Мирона на это всё принудил! Ну не похож был Фёдоров на гея, который мог бы в Славу влюбиться! Может, это утро и попытка поцелуя прошлым вечером — это не более, чем подарки своей любви одинокому мальчику? Просто отдать ему то, чего не хватает — любовь, внимание, ласку, крышу над головой, чувство дома...

Дом! Как давно Слава стал называть квартиру Мирона своим домом? Господи, такими высказываниями просто так не бросаются! Он вспоминает ту самую, свою любимую, историю, где воспитанник образцового детского дома решил, что воспитатель — это его дом. А как старший тому в любви признавался! Как про душу говорил... Славе, конечно, определённо казалось это слишком слащавым. Но всем иногда хочется услышать нечто подобное.

После этой истории стало ясно, что такое дом. Поэтому, когда мама уехала в больницу с сердцем, он перестал так называть квартиру, где существовало Тело. А тут — нате: квартира Мирона Яновича, куда тот его пустил по доброте душевной, стала его домом! Как Слава вообще мог это допустить? Стыдно за себя. Стыдно, что точно был плох с утра. Что Мирон никогда больше не захочет дарить ласку, пусть и тянулся перед Карелинским уходом на смену точно за поцелуем.

Славе выдали аванс в конце его рабочего дня. Карелин мог оплатить все сборы в школе! И даже хватит скромно покушать. Надо узнать, какие тортики любит Мирон, и завтра обязательно проставиться за успешные рабочие недели.

Дома Мирон сидел на кухне, и Слава, разувшись, сразу пошёл туда. Говорить с Фёдоровым было страшно. Но вот котёнка потискать очень хотелось!

— Привет, — искренне улыбается Мирон, закрывая тетрадь, и перекладывая её в другую стопку.

— Тетради проверяешь? — старается как можно более отстранённо поинтересоваться Слава, забирая котёнка на руки. А страшно до тряски! Там же портрет...

— Да, восьмой класс, — отзывается Мирон, чтобы Слава перестал неконтролируемо белеть от страха. Видно же, что испугался из-за того, что Фёдоров увидит портрет. — Я, кстати, немного самовольничал. Котёнка в паспорте Шизей записал.

— Ты так умудрился назвать котенка?

— Ну ему явно не Людовиком XIV ходить, — отзывается Фёдоров, открывая новую тетрадь.

— Я и есть Париж, — передразнивает Слава известную фразу, посмеиваясь.

И Мирон смеётся. Искренне так. Чисто. А потом глаза на Славу поднимает синие-синие.

— Можешь, пожалуйста из спальни принести ручку красную? Она на столе лежит. Эта закончилась, — грустно подводит итог историк, откладывая ручку.

Фёдоров специально сказал: «спальня». Всеми силами пытался подчеркнуть, что это больше не его комната, а спальня. Их спальня. Как и их квартира. Потому что они вместе. Вот только так, и никак иначе.

— Конечно, — кивает Карелин. — Я тебе ещё бульона погрею, а то не ел, наверное, — продолжает он, покидая кухню.

Помогать Мирону было только в радость. Тот так радовался любой помощи! И глаза у него сияли счастливо-счастливо.

Слава отпускает Шизю на кровать, а сам идёт к столу, на котором должна быть ручка. На самом видном месте лежит. А под ней — записка. Карелин видит её и невольно вчитывается в почерк Мирона. «Ты мне тоже нравишься. Будешь со мной встречаться?».

Слава глазам не верит. Откладывает ручку, берет записку в руки. «Ты мне тоже нравишься. Будешь со мной встречаться?». Буквы не путаются. Смысл не меняется. Да, тут написано именно это! Но это вообще ему? Прямо под ручкой лежало, значит, наверное...

— Ты согласен, Слав? — нежно спрашивает Мирон, застывая в проёме спальни. — Будешь со мной встречаться?

— Прямо-таки встречаться? — не веря собственным глазам и ушам, уточняет Карелин. — И целоваться на полных правах? И обниматься? И засыпать вместе? — перечисляет он, стараясь ничего не забыть. Совсем ничего не забыть из того, что он хочет.

— Прям так, Слав, да, всё это, — согласно кивает Мирон, понимая, что он добавит к перечисленному ещё пару обязательных пунктов. — Иди сюда ко мне, давай, я соскучился по тебе.

И Мирон раскидывает объятия, в которые Слава с удовольствием отправляется. Обнимает в ответ, прижимается, чувствуя, как чужая ладонь прижимает к себе за талию, обхватив поперёк спины, а другая сзади сжимает противоположное ей плечо. Крепкая хватка. Славе нравилось. Как и бережный поцелуй в висок.

— Правда нравлюсь?

— Безумно сильно, Слав, — кивает Мирон. — Ты даже не представляешь. И, в связи с тем, что у нас не было нормального первого свидания, я решил его организовать сегодня вечером.

Слава заинтересовано заглядывает в глаза напротив. Свидание? А где? А как целовать, если люди? Не очень-то хотелось, чтоб дело закончилось дракой и разбором «правильной» ориентации.

— К нам через пару часов приедет ужин из китайского ресторана. И я тут свечи нашёл. Так что, как только проверю все тетради восьмиклассников, организую нам просто потрясающее свидание, — обещает Мирон. Хотя в своих силах он был уверен! Хоть выше головы прыгнет, но Слава будет счастлив. Возможно, они разойдутся: Карелин поймёт, что это не его, и всё, молод же, сейчас самое время совершать ошибки. Но Фёдоров хотел остаться в его памяти крайне приятным воспоминанием. Возможно, даже лучшим. Но Мирон также надеялся, что немецкая пословица права, и бог никогда не совершает ошибок.

— А тетради с нашей самостоятельной? — нервно спрашивает Карелин, очень уж переживая за реакцию Фёдорова на этот рисунок.

— Проверил, — кивает Мирон, поглаживая (теперь уже) своего молодого человека по спине в попытках успокоить. — У тебя отлично, между прочим, — гордо заявляет историк.

— И что ты думаешь? — испуганно перебивает Слава, сжимая руки на чужой спине сильнее. — Как он вообще... повлиял на это твое решение? Ну, встречаться со мной. Это не потому, что ты жалеешь меня? Это точно искренне?

Фёдоров недовольно укусил Карелина за нос. Жалость! Придумал тоже. У Мирона внутри такая радость от чужих улыбок, а он о таких плохих вариантах думает! У Славы такие глаза красивые! Смех звонкий. Голова светлая. Мысли умные. Какая может быть жалость, когда перед ним такой прекрасный молодой человек?

— Я подумал, что ты красиво рисуешь. И что я буду требовать от тебя свой портрет не только в тетрадях, — уверенно говорит Мирон. — А потом я ещё подумал: «Вау, это взаимно! Такому прекрасному юноше приглянулся лысый, лупоглазый и носатый историк!».

— Как-то ты о себе плохо думаешь, ты...

— Не перечисляй, — тихонько просит Мирон. — Просто пойми, что ты в моих глазах в разы прекраснее, чем я в твоих. И дело в чем-то светлом, а не в жалости.

И Фёдоров так нежно накрывает своими губами Славины, утягивая в поцелуй. Холодные лучики играли в чужих волосах, и сердце от чувств у Мирона бешено колотило. Вот оно — единственное напоминание, что он не мраморная статуя, что он живой. Что у него есть право быть рядом со Славой и обнимать его, целовать, чувствовать кожей и чувствовать его запах. Что Мирон на своём месте, что он не должен быть лишней деталью на картине на стене: печальной скульптурой у колонн разрушенного Парфенона, увенчанного золотом солнца.