Мирон следует за Светланой на кухню точно идёт на смертную казнь. Ему кажется, что он сейчас понимает, что чувствовали петрашевцы. Такая себе ирония смерти, если быть честными. Фёдоров знает, что мама Славы не кинет в него тарелкой, не обольёт кипятком, не ударит сковородкой. Но она точно потрясена. Ещё её всхлипы... ржавым ножом по сердцу и рёбрам. Действительно, физически ощущается. Он знал, как сильно Светлана важна Славе. И допускать её слёзы — всё равно, что допустить страдания самого Карелина, самого дорогого ему человека. «А ты ведь обещал уберечь его от кошмаров», — вихрем проносится в голове.

— Так значит, любовь всей твоей жизни, вытащившая тебя из омута, — это мой сын? — спрашивает женщина, ставя чайник на плиту.

Она плачет из-за мужа в больнице? Её так сильно ранила их неправильная любовь? Или всё вместе? Почему она не может перестать плакать? Слава ведь жив, здоров, и Мирон не первый месяц старается делать его счастливым. У него даже получается! Она сама говорила, что рада, что Фёдоров так сильно заботится о нем. Или уже не рада?

Что бы делал сам Мирон, застукав сына за поцелуями с мужчиной, порядочно старше его? С высоты нынешнего опыта — понял бы, пожелал бы счастья. А до этого всего? Ещё терзаемый сам собой за неправильный и несчастливый опыт с другими юношами? Постарался бы понять.

— Да, — кивает Мирон. — Он и есть. Каждый раз, когда я говорил о любви, у меня перед глазами всплывало его лицо.

Он бы мог пуститься в полемику, что любовь — это прекрасное чувство во всех её проявлениях, что любовь — это всегда прекрасно. Но не ему об этом говорить. Тем более не с Карелиной. Любовью шутит сатана — и это единственное, с чем он мог согласиться.

При всём уважении к культовым историям любви, получить заслуженный (или просто ожидаемый) счастливый конец — это слишком большая удача. Иногда любовь разрушает человека больше, чем самая жгучая ненависть. Разве любовь спасала его, когда он нёс сигареты с кнопкой парню, разбившему его сердце? Нет, его любовь однажды довела его до попоек, постоянно меняющихся лиц в постели и буквально удушающего одиночества. Именно любовь привела его к дороге, основанной на попытках сбежать от себя и от мерзкой реальности, подгружаясь в пучину ещё большей грязи и разврата. Наркотиков. Пьянок.

И разве имеет он право говорить о любви, как о самом прекрасном чувстве, с мамой Славы? Женщиной, терпевшей много лет под боком своего мужа — алкоголика, дебошира, ничтожества. Женщиной, которая терпела от него унижения, знала, что тот может ударить её сына и её саму. Человека, который не имел права называть себя мужчиной, но продолжал делать это. Нелепое и отвратительное тело, заявившееся в школу и избившее её единственного сына. А она ведь тоже любит его. Любит настолько, что уже готова сбежать, лишь бы не видеть его моральное разложение. Любит настолько, что после всего пережитого провожала глазами карету скорой из окон соседней квартиры. И это чувство мало чем отличается от того, что Мирон испытывает к Славе, а Слава — к нему.

— Слава счастлив, — тоскливо произносит она. Это не вопрос. Это утверждение. Несмотря на слабость голоса Карелиной оно даже железно, что ли, звучит.

— И я счастлив, что имею к этому отношение, — тихо произносит Мирон.

И даже в квартире напротив любовь истязала души, а не спасла их. Анна Владимировна, которая всю жизнь воспитывала сына, оказалась вынуждена хоронить его. А он всю свою жизнь потратил на завоевания сердца женщины, родившей сына от другого. Мирон знал, что их со Славой история выглядит счастливой. Но на самом деле, он просто старался фокусироваться на этом самом счастье. Стоит получше рассмотреть всё, что вокруг, и становится ясно — из счастливого здесь только то, что они вместе и спасают друг друга. Всё остальное нужно поскорее снова завесить шторой.

— И давно у вас это? Как долго собирались скрывать от меня? — спрашивает она.

— Можно я расскажу сначала? — Светлана кивает в ответ на вопрос, даже не поворачиваясь, просто смотрит на закипающий чайник. — Эта история начиналась ровно так же, как и миллионы других историй. Просто моя судьба сильно изменилась, и принятые мною решения смогли изменить жизни других людей. Просто однажды я решил, что мне срочно нужно что-то менять, пока моя жизнь не укатилась коту под хвост, и я решил уехать в Хабаровск. Я попрощался со своим горшком с каладиумом, красивое очень растение, у него зелёные листья с розовыми пятнами к центру. Я называл его Герасим. А ещё у меня был паук Гена в ванной. Гена, скорее всего, не пережил моего отъезда. Мой друг, которому было поручено смотреть за квартирой, терпеть не может пауков. А в Хабаровске стало повеселее, я даже не завёл себе паука и не давал имена растениям. Квартира бабушкин-шик, сосед-дебошир снизу. Устроился в школу. И на первое сентября встретил Славу. Ему сделали зелёную причёску малолетние идиоты. Я вступился. Он приходил в школу раньше остальных, не убегал побыстрее домой. Мы часто с ним говорили. Я кормил его в перерывах, он учил меня пить чай. Так было правда вкуснее. Не только чай, но и жизнь. А потом... потом ситуация на родительском собрании, и я забрал его к себе. Тогда я не думал об отношениях, я просто хотел помочь юноше. Ну как пустить его в квартиру, где его могут избить? Мы стали жить вместе. Я грел ему молоко и носил печенье, если ему снились кошмары. Он готовил мне есть и убирался. И на полях тетради нарисовал мой портрет в сердечке. А потом... он решил сделать мне завтрак. Споткнулся, запутался в ногах, пролил на меня кофе. Пытался затереть салфеткой, и мы как-то взглядами столкнулись... я поцеловал его, он ответил. В то мгновение я понял, что не отпущу его из своей жизни. Он согласился на это. Я правда старался всячески помогать... носился, говорил с учителями. Помогал с историей. И заплатил директору, чтобы он не стучал на инцидент на собрании в опеку. Он выставил чек, а я не мог допустить, чтобы Слава лишился своей мамы, ведь он очень и очень любит Вас. Мы вместе встречали Новый Год, мы вдвоём отмечали его день рождения. И да, вчера мы проводили день вместе. Как и кучи других дней, — заканчивает свою историю Мирон. — И мы, правда, мы, — сбивчиво добавляет он. — Мы хотели рассказать Вам о наших отношениях. Но не знали как. Ждали момента.

Тишина не была долгой. Мама Славы поставила перед ним чашку чая, присаживаясь рядом на табуретку. Сама ещё глоток сделала.

— И какая у вас разница? — спрашивает она уже спокойным голосом. Не всхлипывает. Но вид помятый.

— Выходит, что девять лет, — пожимает плечами Мирон. Очень уж он старался делать непринуждённый вид. Точно ничего такого не случилось. Всё правильно. Всё так, как должно быть.

— И самого-то не пугает? — уточняет Карелина, не давая паузе затянуться.

— Пугало, — честно признаётся Мирон. — Я много думал, что Слава нашёл во мне, зачем ему я. А потом... потом понял, как сильно влюбился, и что пока он хочет быть вместе, я сделаю всё для того, чтобы он был счастлив рядом со мной, — рассказывает Фёдоров.

— Так уж сильно? — уточняет Карелина. Мирон сам не верит своим глазам, но её лицо озарилось скромной, даже сдержанной улыбкой.

— Можете не верить, конечно, но я влюблён до безумия. И с каждым днём это всё сильнее и сильнее, — рассказывает он.

— Раз уж до безумия, — Карелина тяжело вздыхает, — то я закрою на это глаза. Только, пожалуйста, аккуратнее с соседями. Давайте больше без поцелуев под окнами, не хочу, чтобы на вас двоих косо поглядывали, — она невольно покачивает головой.

— Вы серьезно? — не верит Мирон своим ушам. Закроет на это глаза? Позволит им быть вместе?

— А что мне остаётся? — спрашивает та. — Слава вырос, и он может выбирать, кого ему любить. Хотела бы я внуков? Да. Но раз уж так вышло, то что я сделаю? Не разрешу ему чувствовать? Так он всё равно будет, просто тайно, — Светлана махнула рукой. — Я так только профукаю доверие собственного сына. А мне оно надо? Он уедет в Санкт-Петербург поступать, ну поступит, останется там... и может перестать даже звонить, обидевшись на моё решение. Ну и зачем мне это? Ты за ним в Питер уедешь, все равно вместе будете. А я из-за... из-за консервативных взглядов только сына потеряю. Запрещать вам встречаться — всё равно, что объявить войну Посейдону и бить воду вилами: только сама промокну до нитки, воде-то будет всё равно. Так что встречайтесь, целуйтесь, только честно говорите, что вместе. Мне-то самой спокойнее, что Слава с тобой, а не с какой-то сомнительной компанией.

— Тогда можно ещё вопрос?

— Давай, — кивает Светлана.

— Я могу увезти Славу в Питер? — спрашивает Мирон. — Я знаю, что он хочет там учиться, но смотрит только на бюджет. А у меня квартира там есть, я не продавал, хорошие условия. Трёшка. Сможете в гости всегда приезжать. И я оплатить ему учебу смогу. В любом ВУЗе, где захочет. Мне бы только знать, что Вы не будете против.

Светлана кивает. Разрешила. Черт, разрешила! Мирон так счастлив был, что хотелось быстрее обратно к Славе бежать, а не за кофе и выпечкой им на завтрак.

— Пусть свою мечту исполняет, — кивает Карелина. — Увозите. Мне так спокойнее будет. Вы рядом, пропасть ему не дадите, — тихо продолжает та.

— До сих пор не могу поверить, что Вы не против...

— Мирон, я так радовалась за твою половинку! То, как ты говоришь о ней, все твои слова к ней... это ведь бесценно, такая забота и привязанность, — с улыбкой напоминает та. — Неужели мне нужно было расстроиться, что это оказался мой сын? Ну уж нет. Раз оно так, то пусть так и будет.

— Спасибо, — тепло улыбается Мирон. Она, считай, благословила их! Как гора с плеч. — Я пойду тогда, хорошо? Хотел успеть к пробуждению Славы притащить ему покушать и кофе из кофейни.

— Беги, — кивает женщина. — А я пока посплю, всю ночь не смыкала глаз.

Мирон уходит, входная дверь за ним хлопает и щёлкает замок. И тогда уже накатывает осознание — мама Славы дала добро на их отношения! Светлана разрешила увезти Карелина в Питер! Господи, что ж за утро такое? Мирон этого явно не ожидал. Он думал, что его ждёт лекция о том, насколько плохо он поступил. А тут!

Фёдоров плохо помнит дорогу до кофейни и обратно до своей квартиры. Он слишком торопился обратно к Славе, чтобы разбудить его поцелуями, накормить завтраком и пересказать свой разговор с его мамой.

Когда Мирон вернулся домой и снял верхнюю одежду, стянул обувь, Слава уже не спал. Лежал в кровати, однозначно дожидаясь его. В телефоне что-то листал.

— Что-то важное пишут?

— Ваня о Ване, — смеётся Слава, откладывая телефон.

— А мне мой жук ничего не настрочил, — возмущается Мирон, подавая Славе его кофе и пакетик с выпечкой. Свой стаканчик на тумбочку ставит, стягивая джинсы, чтобы лечь обратно к Карелину под одеяло.

— Поверь, он сейчас высоко-нравственно страдает от нотаций Светло, ему только посочувствовать, а не возмущаться, — рассказывает Карелин.

— По поводу чего хоть нотации?

— Чайный гриб, — совершенно буднично заявляет Слава, откусывая кусочек ватрушки. Жует старательно, но молчать не выдерживает, поэтому продолжает с набитым ртом. — И почему Ерофеев — гений, а Ваня — неотёсанный болван. Ты читал постмодерниста этого? У меня руки не дошли.

— «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма», — цитирует Мирон Ерофеева, кажется, это из произведения «Москва-Петушки». Фёдоров совсем не ручался, насколько цитирование вышло вольным. — Было дело, держал в руках, — кивает он. — Но мне больше Пелевин зашёл, если честно. Ване только не рассказывай, а то я следом за Евстигнеевым получу Ерофеевым по голове.

— Твоя лысина под моей надёжной защитой, даже от маминой сковородки, когда она узнает, что мы вместе, — улыбается Слава, целуя Фёдорова в макушку.

Карелин глоток кофе делает, а у Мирона сил больше нет молчать! Он смотрит внимательно на Славу, пытаясь поймать момент, чтобы тот не подавился из-за шока. «А она знает», — произносит он. Но, видно, с моментом не угадал — Карелин аж поперхнулся от неожиданности этой новости. Мама знает! Мама знает, что они с Мироном вместе!

— Что? — спрашивает он, не понимая, правильно ли понял то, что сказал Мирон.

— Она знает, — повторяет Фёдоров. Его будничный тон Славу просто потряс. Она знает, а он спокойный! — Она знает, что мы вместе, — на всякий случай поясняет Мирон, видя шокированный взгляд Славы. — Твоего отца вчера забирали на скорой, она в окошко через окно соседки смотрела. А там мы с тобой целоваться начали.

— И что? — спрашивает Слава. — Ты уже подумываешь тикать из города? — уточняет он.

— Только с тобой, — улыбается Мирон. — Ты будешь поступать, а я с тобой ездить с этими документами.

— А до этого избегать мою маму в подъезде?

— Зачем? — непонимающе спрашивает Мирон. — Она дала добро. — Что она сделала?!

Шокированный Слава — произведение искусства. Мирон в жизни не забудет, как пофигистичный Слава, которому всё по барану, сейчас от удивления аж глаза выпучил! Это нужно было видеть. И запечатлеть. И где Евстигнеев с камерой, когда так нужен?

— Она сказала, что закроет глаза на наши отношения и не будет им препятствовать, — повторил Мирон, а Слава аж сел на кровати, отставляя кофе и выпечку на тумбочку.

— То есть она прям так и сказала? — недоверчиво выпытывает Слава. — Моя мама не против однополых отношений? Тебе не приснилось?

Слава тыльной стороной ладони касается лба Мирона. Вдруг у него лихорадка, и он просто бредит? Но вроде бы здоров. Да и вид.. не безумный. У тела с похмелья намного похлеще был, но он даже тогда вот таких галлюцинаций не ловил.

— Да, она так и сказала, — кивает Мирон. — А ещё она сказала, что радовалась за мою вторую половинку, раз я её так сильно люблю, не расстраиваться же теперь, что моя половина — это её сын.

— Прям так любишь? — с улыбкой уточняет Карелин. Один в один его мама! Как же сильно они похожи.

— А не видно разве, Карелин? — спрашивает Мирон, очень по-домашнему улыбнувшись.

— Я хочу услышать это от тебя. — Я люблю тебя, Слава.

Мирон тянется осторожно, чтобы взять пальцами чужой подбородок и прильнуть к губам. Внутри у Славы до сих пор от их поцелуев взрываются фейерверки. А у Мирона каждый поцелуй выходит всё нежнее и нежнее, чем предыдущий. Однажды он просто утопит Славу в своей нежности. Они вместе. И они беспредельно счастливы.

Мирон отрывается только из-за телефонного звонка. И у Славы есть немного времени подумать над тем, что он узнал за это утро.

Тело увозили на скорой. Горевал ли он? Нет. Ему было трагически всё равно. Наверное, где-то в глубине души он жалел только о том, что этого не произошло раньше. Переживал ли он? Только за маму. Она явно сейчас думает об этом чудовище. Главное, чтобы её сердце продолжало работать без сбоев из-за нервов.

Рад ли он, что мама приняла его отношения? Безумно. Он всегда знал, что мама любит его, что она всегда будет за него. Но вот исход борьбы между принятием ориентации сына и консервативными взглядами — Слава предугадать не мог. Но и здесь он победил! Мама сейчас, конечно, знает, что он у Мирона. Видела же их вчера целующимися под окнами! И Слава очень надеялся, что она не переживает, что они здесь не только целуются, а спокойна, что рядом с ним Мирон, человек, который искренне его любит и уже так долго о нем заботится.

— Ваня, не я тебя за язык тянул пиздеть, что ты в том же отеле снял номер, — активно бормочет Мирон в трубку. — Ну так ему и скажи! Понравился не могу, хотел побольше времени вместе провести. Ваня, ну так привези ему чайный гриб. Всё равно он тебя выпнул уже. Возьми такси, никто не заметит, что ты в трусах и толстовке. Бля, ну скажи, что жарко тебе, вот и всё, — Слава видит, что Мирон еле сдерживается, чтобы не заржать. — Ну тебе не откроет, а Ерофеева забрать и свитер с котиками — откроет. Да-да, и гриб его. Ладно, сейчас приеду со Славой и со штанами. Нет, я не собираюсь тебя позорить перед Славой, просто Ваня ему скорее откроет, чем тебе без чайного гриба. Давай, не застуди там ничего, — Мирон всё-таки не сдерживается и начинает смеяться до того, как кладёт трубку.

— Что там такое? — спрашивает Карелин, наконец делая ещё один глоток кофе и принимаясь доедать ватрушку.

— Ванечка твой воспитывает Евстигнеева, — смеётся Мирон. — Узнав, что чайный гриб его далеко, выгнал из номера в толстовке, с камерой, но босого и в трусах. Сейчас заедем ему за минимумом одежды и заберём, хорошо?

— А мне Светло уговаривать дверь открыть? — спрашивает Карелин. — Боюсь, не сработает. Он упёртый.

— Ну, если не откроет, то, как минимум, штаны на тебя мерить будем. Ваню сейчас очень беспокоит именно отсутствие на нем штанов.

Слава смеётся. Он отправляет финальный кусочек в рот, и начинает собираться. Мирон следом. Уже стоя в дверях, Фёдоров снова отвлекается на телефон: сообщение пришло. Он вчитывается и улыбается.

— Отмена спасательной миссии, — говорит он Славе. — Произошло помилование.

— Что там Ваня заставил его сделать? — спрашивает Карелин. — Петь извинительные серенады?

— Хуже, — смеётся Мирон, а у Славы очень уж недоумевающий взгляд. — Признать, что Ерофеев классный чел.