После знакомства с новой – моей? – компанией школу стало легче выносить. Я ведь всегда это умела, это было привычно: потерпи, и случится что-то хорошее. Подожди, пока сделают уколы, потом получишь конфету. Выполни все домашние задания, и отпустят гулять во двор или читать. Отсиди шесть уроков, а с седьмого можно и уйти. В гости к Фреду или Сае, в лесопарк, в торговый центр с игровыми автоматами, на вокзал к электричкам – езжай, куда хочешь.

В тот день я поехала на Ваську.

Небо казалось низким и тяжёлым – город словно накрыли мокрым серым одеялом. С одеяла капало – дождь начинался, переставал и неожиданно возобновлялся, едва уберёшь, наконец, зонтик.

Я шла мимо каменных сфинксов, окружённых оживлённо обсуждающими что-то туристами. Сфинксы смотрели вдаль, безразличные к стекающей по их лицам воде, к туристам и всему, что их окружало. В следующий раз, когда нужно будет молчать и не обращать ни на что внимания, нужно представить себя сфинксом – так я подумала тогда.

Рейнджер стоял у ближайшего пешеходного перехода. Вот уж кто никогда не носил с собой зонтик. Так было и на этот раз: волосы мокрые, почти насквозь промокла и футболка под расстёгнутой кожаной курткой. Указывать ему на это было бы странно, и я просто сказала:

– Привет.

Он молча кивнул и, развернувшись, направился прочь от Невы, в сторону жилых домов. Я последовала за ним.

Немного позже должны были приехать остальные – они знали дорогу, а я ни разу не была у Рейнджера дома, поэтому он настоял на том, чтобы меня встретить. Сначала я была рада, что не придётся блуждать в поисках нужной улицы, если вдруг потеряюсь, но теперь… Раньше он говорил почти постоянно, и всё, что требовалось – иногда отвечать ему, а сейчас молчание затянулось и стало неловким.

Я попыталась поймать его взгляд. Глаза – светлые, грязно-серые – казались злыми, и он будто смотрел сквозь меня. И когда я уже начала думать, не повернуть ли назад, его взгляд вдруг стал спокойнее. Осмысленнее.

– Плохой день. – Голос прозвучал глухо, но не зло, скорее, растерянно. – Не принимай на свой счёт.

– Когда у меня плохой день, мне обычно хочется побыть одной.

– У меня не так. – Рейнджер на ходу достал ключи, зачем-то покрутил их в руках. – Вот здесь повернём... Следующий подъезд… В одиночку начнёшь изводить сам себя.

– Поэтому ты изводишь других?

Я предполагала, что он разозлится, но вместо этого услышала глухой смех. А потом он согласился:

– Извожу других. Но могу угостить кофе – за моральный ущерб. Ты пьёшь кофе?

Я пожала плечами:

– Все пьют кофе.

Он и в самом деле включил кофеварку, как только мы поднялись на лифте и зашли в его квартиру – до кухни было всего два шага от входной двери.

Внутри оказалось светло и на удивление пусто. Стеклянный стол, чёрный стул с мягким сиденьем, холодильник с сенсорной панелью, шкафчики над плитой и раковиной, тихо урчащая кофеварка, пустой чайник. Ни забытой где-нибудь чашки, ни растения в горшке, ни семейной фотографии. До того чисто, что даже неуютно. Сюда словно приходили лишь для того, чтобы нажать пару кнопок, взять еду и выйти обратно в коридор.

– Латте, – Рейнджер поставил передо мной две стеклянные кружки. – Остались капсулы только для него. Садись, не стой.

Я осторожно опустилась на стул и придвинула к себе кофе. Рейнджер сел прямо на пол, скрестив ноги, и, не глядя, протянул руку за своей кружкой. С его волос всё ещё стекали капли дождя.

– Ты живёшь один? – я хотела спросить про стерильную кухню, но это прозвучало бы совсем глупо.

– Да. Пока. Есть ещё квартира на Невском – отец сейчас там.

– А… – я глубоко вдохнула, набираясь смелости для следующего вопроса, но Рейнджер продолжил за меня.

– А мать недавно была здесь. Они не живут вместе. Лет десять как. Я бы с ней тоже жить не стал, это... Она проездом.

Я чувствовала, что разговор становится напряжённым, но почему-то спросила снова:

– Поэтому… Был плохой день?

Рейнджер покачал головой и криво улыбнулся.

– Хочешь стать психологом, когда вырастешь?

Это было почти не обидно, и я ответила честно:

– Я пытаюсь общаться.

Похоже, ответ его заинтересовал: он поднял глаза от кружки, которую только что сосредоточенно разглядывал, и натянутая улыбка исчезла.

– Давай пообщаемся. Я тебе расскажу, как до девятого класса месяц жил у матери, месяц у отца. Меня там туда-сюда передавали. Вот тебе ребёнок. Нет, держи, это тебе ребёнок. Он будет юристом, нет, он будет врачом. Он в тебя эгоистичная тварь, нет, в тебя. Классная тема.

Наверное, я выглядела испуганной – он сделал паузу и продолжил говорить тише, чем раньше:

– Классная, правда. Мать всё ещё чувствует вину. Я – вроде как её больное место. А у нас вместо подорожника к больному месту прикладывают деньги. И вместо того, чтобы смотреть, как предки скандалят, я сказал, что хочу жить с отцом, сдал на права и получил лишнюю квартиру. Хороший вариант.

– Мои тоже развелись. Давно, – это было слабым утешением, и я добавила: – Но квартиры у меня нет. И прав.

– Пиздец, – Рейнджер улыбнулся, но уже не вымученно, как раньше. – Занятная ты. И, знаешь… Пойдём в комнату. Там поживее, чем в этом склепе. Я обычно здесь даже не ем.

Мы почти столкнулись, когда поднимались на ноги – и он обнял меня. Совсем ненадолго. Обнял и тут же отпустил. Наверное, это было его «спасибо». Я не спросила: почти сразу же ему позвонила Сая – они с Фредом и Джо вспоминали код от домофона, но вспомнить до конца не смогли. Так что говорить по душам стало некогда.

Это был первый и последний раз, когда мне удалось услышать хоть что-нибудь в «плохой день». Постепенно плохих дней стало больше, а его терпения для моих неловких попыток поддержать – меньше. Но я старалась. Поначалу я правда старалась.

Словами – какие находились. Прикосновениями – как получалось. Иногда я чувствовала: ещё немного – и получилось бы по-настоящему. Когда после нескольких часов звенящего молчания, яростного стука по клавиатуре и взглядов сквозь меня он всё-таки садился рядом и опускал голову на мои колени.

Я вспоминала сфинксов и не обращала внимания на то, как по моему лицу течёт вода.