Временами мы становились единым организмом. Ездили на велосипедах по улицам и по лесопарку – куда один, туда и все остальные. Вместе прогуливали уроки в своих школах, встречались на вокзале, скидывались на проезд, насыпая мелочь горкой поверх остатков зарплаты Рейнджера, и уезжали на станцию, выбранную наугад. Иногда даже ходили вместе, вшестером, сцепив руки или обняв друг друга за плечи, и на дорогах не всегда получалось разминуться с прохожими.

Я не могу вспомнить, о чём мы разговаривали. Помню, что мне было страшновато и весело, и я ощущала себя заполненной до краев. Как будто во мне всегда была пробоина, а тут вдруг её зажали десятью ладонями – и что-то начало нет-нет, да и задерживаться внутри.

Думаю, нам всем хотелось пожить свободно ещё немного. Ну его, это взросление.

Джо только исполнилось пятнадцать, а Фреду шестнадцать. Механик и так постоянно торчал в мастерской отца или ездил покупать для него детали, свободного времени вечно не хватало. Сая плюнула на возражения всех, от родителей до директора, и бросила спортивную школу, где занималась четыре года. Рейнджер пытался, как он говорил, встроиться в социум, выбирая между поступлением в хороший вуз и поиском работы, на которой он бы согласился задержаться, а заканчивалось всё тем, что он водил нас в кино и бухать.

А я вообще едва распробовала вкус свободы. Он был подозрительно похож на вкус сахара и крови во рту – я думала об этом, разбив губу во время очередной нашей вылазки за город. За щекой у меня тогда была конфета.

Люблю лимонные конфеты.

Чувствовать себя частью чего-то большого, интересного и неуправляемого было здорово. Но моменты общения с кем-нибудь наедине или втроём я любила не меньше. Всё-таки в компании я чаще отмалчивалась – сначала стеснялась, потом стала опасаться, что ляпну что-нибудь не то. К тому же Рейнджер велел не упоминать, что мы встречаемся, а врать я не хотела, вот и помалкивала, чтоб не проговориться.

Зато один на один всё ощущалось совсем по-другому.

Бывало, что мы заваливались домой к Фреду или к кому было можно, и все парни собирались возле компьютера, а мы на кухне, но в следующий раз обязательно менялись. Кто-то готовил еду, кто-то играл и заодно выбирал способ убить следующие пару часов. Это быстро стало негласной традицией. В такие вечера я училась находить общий язык с Джо – в обычной жизни Катей, и Саей – в обычной жизни Саей.

Потихоньку выяснялось, что они вовсе не инопланетянки, разбирающиеся в свиданиях, косметике и линейной алгебре, ну, в чём там полагается разбираться девочкам. И разговоры на заезженные вроде бы темы тоже получались совсем не такими, как можно было бы предположить по немногим знакомым мне фильмам и подростковым книжкам.

Сая была из нас самой серьёзной, эдакая старшая сестра, которая всё на свете знает. Но даже она на наши вопросы о сексе со сдержанным разочарованием сообщила:

– Вообще ничего особенного.

Было как-то неловко обсуждать это с ней, хоть она и выглядела абсолютно спокойной. Джо сидела на подоконнике с книгой на коленях, но уже пару минут не переворачивала страницы – слушала, чуть наклонив голову в нашу сторону.

– В первый раз всё как-то глупо получилось. Мы были на вечеринке... На что я потратила четыре минуты своей жизни – не очень понятно. Я б уснула, если бы не бесплатное вино и Ди Антвурд из колонок. У него, кстати, хорошие колонки, качественные, мы потом с отцом такие же себе купили…

– И как? – спросила я, немного смущаясь. Конечно же, не про колонки.

Сая негромко фыркнула.

– Начала слушать Ди Антвурд!

Мы с Джо расхохотались, но потом выжидательно уставились на неё, и она всё-таки пояснила:

– Сначала вообще ни разу не приятно, потом – ничего так, втягиваешься. Но как что-то реально почувствуешь – всё. Четыре минуты! Ну бред же?

Мы с Джо замолчали надолго, обдумывая сказанное, и я заметила, что у неё покраснели уши.

Я ещё подумала – забавно, что теперь у нас есть общая тайна. То есть не тайна, а свои разговоры, которые ребята вряд ли когда-нибудь услышат. Как-то, что ли... Мило? Мне никогда не нравилось это слово, но сложно было подобрать другое.

После того, как Сая с нами поделилась, стало намного проще думать о том, что со мной происходило. И, наверное, я перестала ждать чего-то особенного от отношений. Трудно было ориентироваться во всём этом – я читала в основном классическую литературу, смотрела телевизор раза два в год, вышла в интернет только в пятнадцать и не общалась с одноклассниками. Единственное, что я знала – чувства делают тебя уязвимой, и от этого может быть больно.

Ладно, с этим я угадала. Чувства и правда оказались связаны с болью. Я просто не подумала о том, что её может причинить человек, от которого этого не ожидаешь.

В школе меня то и дело пинали по ногам, кололи циркулем, да и обзывательств я наслушалась. Но там можно было встать однажды из-за парты и приложить обидчика о неё головой, а потом отдыхать ещё несколько лет в тени статуса «психички».

И перед тем, как начать травлю, никто из одноклассников не поднимал меня на руки, не покупал мне еду и новые вещи и не поправлял за меня очки, когда они съезжали на кончик носа. Мерзкие слова, обожжённое запястье, пьяный секс, удар по лицу – всё это случалось, стоило мне решить, будто всё в порядке.

Я не знала, что бывает что-то между чёрным и белым. Но Сае наверняка было кое-что об этом известно. Я помнила наши посиделки, вечерние разговоры, я понимала, что она меня не обидит. Почему я не пошла к Сае?

Почему я не пошла к ней сразу же?

Почему?