Идея Куникиды теперь нравится и Дазаю: встреча с бывшими коллегами и, впоследствии, успешная издёвка над Накахарой. Вот теперь Чуя спит так крепко, что будить попросту жалко. И проблема только в этом – чужая катана, случайно встретившаяся с его горлом, здесь абсолютно ни при чём. Да, только жалость и не больше. На грудь Дазая наваливается сгущающаяся темнота, рёбра жалобно скрипят от напряжения [тоски], и хочется, чтобы уже окончательно сломались, выпустив внутренности. Прямо сейчас (запятая) на пикнике, в прекрасную пору цветущей сакуры.

Душно и тяжело дышать; от окружающих ли, от погоды, от себя – понять не в силах. Встать бы, задержать дыхание, солгать с улыбкой и уйти подальше от людей, от запаха еды, чужого смеха и разговоров. Спокойствия и умиротворения Осаму не ощущает, зато чувствует, как реальность размывается до пустоты: чёрная дыра сгребает внутренности в кулак, выкручивает суставы, мешает сердце, желудок, кишки, измельчает их блендером, но наружу не вытаскивает.

«Дело, – думает Дазай, – конечно, в нём. Только в нём».

Осаму не хочет воспринимать и принимать, что вина только его. Но он опять строит иллюзии ночью, прячась под одеялом. А щёки горят, в ушах громко стучит пульс и собственное дыхание оглушает, когда тело обдаёт стыдливым жаром. Повторяет вновь: это не он, это не его вина. Дазая потянули за собой, приставили пистолет к виску [скальпель в его сторону никогда не поднимался], сказали волшебное «делай» ласковым тоном и всё, что было дальше – не его рук дело.

Осаму чувствует, как пальцы едва касаются его макушки, убирая лепестки.

«На самом деле, моих, – Осаму едва сжимает стакан, не двигается, – всегда было моих».

ㅤㅤㅤㅤ— Я думал, ты будешь со своими коллегами.

ㅤㅤㅤㅤ— Поэтому ты пришёл сюда?

Дазай смотрит. Ни внимательно, ни зло, ни настороженно. Просто смотрит. Взгляды обозначают что-то, жесты обозначают что-то, выражения лиц обозначают что-то. Осаму смотрит, как наблюдает каждое мгновение во время боя: чтобы предугадать, чтобы рассчитать, чтобы занять выигрышную позицию. В ответ же взгляд намного проще: Мори замирает в выжидании, глядя на Дазая, как кошка смотрит на мышку, прежде чем поймать её. Он смотрел так бесчисленное множество раз, иногда даже не отдавал себе отчёта в этом. Ожидание, что будет дальше. Ожидание, на что Осаму решится. Ожидание, что тот скажет.

Я тебя сейчас поймаю, убегай. Или подчинись, или поиграй со мной.

ㅤㅤㅤㅤ— Мори, — Осаму делает паузу. Перешагнуть точку невозврата легко, но ему просто нужно время, чтобы зафиксировать, чтобы запомнить, что была возможность отступить, сбежать и снова спрятаться под одеялом, — продолжаешь работать на лоликон?

Дазай указывает на Элис, на лице которой с такой лёгкостью читается восторг, что просто смешно. Искренняя, ничем не прикрытая эмоция. Неприятный узел закручивается сильнее и сильнее, нашёлся бы только Македонский, чтобы разрубить его раз и навсегда.

ㅤㅤㅤㅤ— Хочешь быть на её месте? — в такие моменты у Мори голос по-особенному привлекателен.

Потому и пользуется, что знает это. И Дазай знает, поэтому терпит боль, а не пытается избегать её, прячет в темноте руки и ныряет с головой в солёное море. Хочет делать всё, чтобы Мори брезгливо отворачивался и скрывался в ночи со своей способностью, продолжая отдавать приказы послушным породистым псам. У Дазая ничего не выходит, как назло.

ㅤㅤㅤㅤ— Новый оригинальный способ вернуть меня в мафию?

ㅤㅤㅤㅤ— Возможно.

У Мори за щекой прячется слово, шоколадная конфета и дорогой виски; Дазай шарит там языком, чтобы найти и тоже попробовать, но царапается об острый резец. Осаму вздрагивает, отрывает от него губы, затуманенными глазами заглядывает в чужие глаза – тёмное море накрывает его с головой. Контроль обретается и теряется, когда он снова приникает к его губам, снова впивается зубами: оставь, оставь и вспоминай, иногда вспоминай.

У Огая пальцы тонкие, длинные, бледные; хочется их целовать, снимать перчатки и вновь надевать, хочется класть их себе на грудь и позволять слушать сердце. Дазай понимает, что Мори не поверит, что сердце так быстро бьётся, что крошит рёбра. Переключатель снова срабатывает, хочется безвольной куклой падать к ногам, хочется, чтобы снова был рядом, контролировал, следил, ласкал лодыжки заботой пьяной.

Мори чувствует, как чужие руки сжимают плащ на спине, как Осаму наивно за него цепляется, пытается напомнить. Он знает, что Дазай слишком долго вил паутинку, прятал в ней трупы, собирал яркие капельки воды, но и она обрывается в день, когда совсем не ждёшь. Дазай собственное внутреннее сопротивление ощущает: нельзя, потом опять будет больно, но за тёмной ширмой будущее никак не разглядишь. Вновь останавливается, рассматривает лицо, вызубренное наизусть до каждой впадинки, до каждой прорези. Руки хаотично скользят вдоль поясницы, прихватывают настойчиво, чтобы больше не потерять.

Но оно всё равно потеряется и закатится. А принадлежности так хотелось.