Подсолнух символизирует солнце, а в Японии является символом целеустремленности, внутренней силы и энергии. В флориографии же он означает ложное богатство. Это связано с историей о том, как испанские конкистадоры прибыли в Америку. Увидев поле подсолнухов, они решили, словно наткнулись на огромный склад с золотом, но ошиблись. Зато после семечки подсолнечника привезли в Испанию, и постепенно неприхотливое растение распространилось по всей Европе. Есть еще один факт: подсолнух всегда смотрит в сторону солнца и поворачивается вслед за ним в течение дня, а за ночь возвращаются в прежнее положение.

Август — последний летний месяц. Обычно для школьников это знак, что у них осталось не так много времени на отдых перед началом нового учебного года. Мариэлла ждала начало этого месяца по двум причинам — ее день рождения и лугнасад.

Еще в детстве она стала осознавать, что ее семья немного странная, не такая как у остальных. Начиная тем, что редко встретишь семью с отцом-одиночкой, заканчивая празднованиями помимо обычных праздников, праздники колеса года. Как-то ей сказали, что Мабон празднуют только ведьмы, но поскольку из родственников у нее был только отец, то она предположила, что вполне возможно в ее семье могли быть ведьмы. Спрашивать у отца, даже при их относительно доверительных отношениях, ей казалось глупым.

— Проснулась? — донесся голос отца с кухни, когда девушка зашла на носочках в гостиную.

— Ты уже готовишь?

— Почти. Срезал несколько подсолнечников, вот теперь собираю семечки. Присоединишься?

Естественно, девушка согласилась. Так и прошло их утро — за разговорами, в которых неизменно больше говорил Август, сбором семечек из ранних подсолнухов, растрепанных и вечно мешающихся волос Мэри и общего смеха. Из окон лил свет, освещая все пространство, что кухня уже не казалась серо-коричневой. Она была окрашена светом, мягкими улыбками и громким смехом.

— Ты снова без носков? — заметил мужчина, когда девушка встала включить чайник.

— Ну, пап, — заканючила девушка. Ей не нравилось надевать носки или тапочки, если только не было слишком холодно. — Мне так удобно.

Мужчина привычно покачал головой.

— Потом пирожки соседям ты сходишь, отнесешь или снова я?

Мэри неловко поджала губы. Отец поддерживал относительно хорошие отношения с соседями, но это совершенно не означало, что Мариэлла хотела с ними общаться.

— Мы можем сказать, что это твоя почетная праздничная роль? — Неловко предложила Мэри, а Август так сильно рассмеялся, что пришлось откинуть голову назад.

— Договорились, родная. Чур, мне с малиной.

— Поняла, — улыбнулась Мариэлла и полезла за чаем.

Отец цокнул языком.

— А стул взять не судьба?

— А зачем?

Мэри спрыгнула со столешницы. Ее вопрос звучал так искренне, что Август не в первый раз задумался о том, действительно ли дочь не видит причин сделать что-то так, как это делают остальные, или ей просто удобно делать некоторые вещи по-своему, но она не хочет объяснять почему и что-то доказывать. Поэтому он просто закатил глаза.

— Ничего.

— У нас будут какие-то изменения в планах? — как бы невзначай уточнила Мэри, чтобы в случае положительного ответа морально к ним подготовиться.

— Если только у тебя нет каких-то идей. А что?

— Нет, ничего. С чем будем готовить пирожки?

— Фарш в холодильнике, еще хотел с яблоками и корицей.

Мариэлла кивнула. Она налила чай в две кружки и поставила свою в холодильник, после чего сбежала в свою спальню привести себя в «приличный вид», пока отец убирал все со стола.

— Мне кажется, соседи считают нас странными, — не удержалась Мэри, пока лепила очередной пирожок. — Хотя, наверное, не только они, но тем не менее.

Отец оторвался от своих, и на удивление взгляд его синих глаз был достаточно серьезным.

— Люди, будь то проходящие мимо люди, наши соседи, коллеги по работе или одноклассники и даже дальние родственники, могут думать что их душе угодно, но это совершенно не означает, что ты обязана соответствовать их представлениям.

— Но ты ведь сам говорил, что мы живем в социуме…

— Подстроиться под всех просто невозможно. А если будешь пытаться, то по итогу потеряешь себя. Иногда нам действительно стоит пойти на компромисс и уступки. Хорошо, если ты можешь поддерживать дружеские отношения с окружающими тебя людьми, но не тогда, когда это означает предательство себя, своих принципов и того, во что ты веришь. Тут лежит тонкая грань, и научиться ее находить можно только по мере взросления и общения с другими людьми.

Мариэлла покачала головой.

— Не понимаю, как это у тебя выходит. Со стороны мне порой кажется, словно ты совершенно не прилагаешь к этому усилий в большинстве случаев, в то время как я в большинстве случаев хочу сбежать и спрятаться в укромном месте, лишь бы не начинать диалог. Иногда мне кажется, что я делаю что-то не так или прикладываю недостаточно усилий.

— Ты просто движешься в своем темпе. Не ругай себя за это.

— Я пытаюсь… Но я не могу.

— Тогда просто помни, что есть вещи, которые получаются у тебя, но на которые не способны другие. Или же им требуется гораздо больше сил и времени для достижения того же результата, который ты способна показать легко и играючи.

Мэри усмехнулась. А после подняла благодарный взгляд на отца.

— Спасибо, пап.

— Не за что, родная. Только не клади так много начинки.

Мэри ойкнула и захлопала глазами, тем самым заставив отца умиляться.

Через пару часов мужчина ушел оставить гостинцы из свежих пирожков соседям. Тем, кто был дома, он отдавал лично в руки, а если нет — оставлял рядом с калиткой на возвышении — плоской колонне забора или скамейке. Тем временем Мэри переоделась в коричневое платье, надела кольца с александритом, цитрином и перидотом. Среди ее книг где-то была парочка по минералам и геологии, но ее гиперфиксации на этой теме оказалось недостаточно, чтобы она хорошо разбиралась в этой теме, так что приходилось верить на слово отцу и продавцам. Так же девушка успела перепроверить вещи, которые они собирались отвезти на благотворительный склад, пока отец сам переодевался. Его выбирал отец и был в нем уверен, ведь тот вел социальные сети, где предоставлял отчеты по работе, а так же сотрудничал с фирмой по переработке вещей, если те не подходили по какой бы то ни было причине.

Пока они были в городе, то заехали в магазин за продуктами, в том числе за орехами и виноградом. А так же заехали на фермерский рынок за кукурузой, которую дома сразу поставили вариться. Шелуху от нее выкидывать не стали, чтобы позднее сплести из нее куколку-оберег, которая будет охранять их дом до имболка.

Раньше Мэри пусть и любила все эти праздничные заморочки и чувство единения, что у них есть что-то общее, но не придавала этому большого значения. В том числе и тому, что такие вещи, как создание оберегов на праздники больше похожи на сюжет фильма про ведьм или фэнтези книги, но никак не для обычной жизни среднестатистической семьи. Ей нравилось чувствовать себя частью чего-то важного и мистического, и даже если краем сознания она и ловила мысли о «странностях» и «неправильности», то решительно игнорировала их в угоду веры в чудо, магию и желанию проводить с любимым и единственным родственником столько времени, сколько может. Став старше эти мысли перекрывались тем, что ей не хотелось расстраивать отца разговорами о том, что это все может казаться глупым и несерьезным, учитывая, что каждый раз он выглядел таким счастливым и воодушевленным, каким и разбитым внутри. Отец пару раз рассказывал, что они с ее мамой раньше всегда праздновали их, и теперь Мариэлла начинала думать, что она действительно являлась нимфой до того, как умерла. Мэри было интересно, переродилась ли Давина и если да, то кем, или она остается теневой, чтобы приглядывать за ней и отцом.

Вечер был для Мариэллы самой любимой частью лугнасада. Они с отцом сидели в гостиной с приглушенным светом, включали гирлянды, которые развесили еще днем, и неизменно коричневые свечи. В этот вечер они ели сидя на полу и играли в настольные игры.

В этот вечер, как и обещал Август, все происходило без изменений. Они достали дженгу, ноутбук с играми, шашки и крестики-нолики, которые девушка купила год назад в авторской лавке в подарок отцу. Поле выглядело как пирог с корзиночкой, которой делилось на поля, а вместо «крестиков» и «ноликов» были плоские, но толстые фишки в виде черники и малины. Мэри всегда выбирала чернику, а Август неизменно отдавал предпочтение малине, а право первого хода разыгрывали на камень-ножницы-бумагу. У них были еще и шахматы, но поскольку они не часто устраивали вечера игр, то девушка каждый раз забывала их правила.

— Я помню, что «конь» ходит буквой «г», «пешка» на одну-две клетки прямо и рубит по диагонали через клетку, но на этом все, — как-то призналась Мэри, и они решили заменить их на шашки. Мариэлла знала, что отец играл в шахматы с мамой, хоть уже не могла вспомнить, откуда она это знала, но была благодарна отцу, что к следующему вечеру игр он купил для них набор с шашками. А красивые шахматы теперь стояли расставленные на полке в его кабинете.

То, как праздновали ламмас они, значительно отличался от праздничных масштабных гуляний, которые устраивали в Ливрале. Мариэлла уже успела побывать на лите, и теперь отчетливо понимала огромную разницу между их домашним проведением праздничного дня, которое они устраивали в соответствии с особенностями своего современного мира людей, и тем, как проводили праздники ливрийцы в Ливрале. В прочем, лита и лугнасад были явно не единственными праздниками колеса года, которые так разительно отличались от того, как их привыкла праздновать Мэри. Девушка закусила губу, поймав себя на мысли, что хотела бы показать папе, как эти праздники проводят в Ливрале, но она не могла этого сделать. Во-первых, Ливраль, как она знала, в какой-то мере опасен даже для ливрийцах, что уж говорить об обычных людях. Во-вторых, она не была готова признаться отцу, что она на самом деле совершенно не такая, какой он ее считал все эти годы. Какой они вместе считали ее все это время. На самом деле, девушка с каждым днем все больше задумывалась о том, что на самом деле представляет из себя. Порой, она подолгу не могла заснуть, но уже не из-за интересной книги, а из-за мыслей о том, что еще она о себе не знает.

«Возможно, — прошуршала мысль ядовитой змеей. — я никогда не буду готова рассказать об этом папе». Эта мысль больно уколола девушку в сердце, да так, что ей пришлось приложить усилия, чтобы быстро скрыть свои переживания за улыбкой, когда отец вернулся с новыми порциями чая. «Ни о себе, ни о моих подозрениях по поводу мамы».

— Ну, что? Дженга или крестики-нолики?

— Дженга, — ответила девушка и слишком быстро схватила коробку, чтобы поднять ее вверх и потрясти перед отцом, заставив того негромко рассмеяться.

Пока отец думал над своим ходом, Мэри кусала соленую вареную кукурузу и примерно рассчитывала какой блок ей лучше вытащить из ажурной башенки во время своего следующего хода. Мужчина высунул язык от сосредоточенности, и нимфе пришлось задушить в себе смешок, чтобы не помешать ему вытаскивать блок.

— Ну, вот. Теперь твой ход, — любезно сообщил мужчина, улыбаясь.

Мэри тоже улыбалась, не в состоянии сдержать улыбку, да и, откровенно говоря, не желая этого делать. Но это было не от чувства умиротворения, они оба это знали. Они правда любили друг друга и любили проводить время вместе, пусть временами и урывками, но чувство соперничества во время игр никуда от этого не исчезало. Возможно, именно поэтому они и не устраивали их часто.

Когда луна стала полноправной хозяйкой, Мэри стала собирать игры, чтобы убрать их в шкаф деревянного гарнитура, в котором стоял телевизор, а Август ушел мыть посуду. Раньше Мэри бы подумала, что они на этом и закончат, пожелав друг другу спокойной ночи, и разойдутся по спальням — или, в случае Августа, это мог быть его кабинет, а вместо сна — работа над проектом или документами, которую по-хорошему, ему следовало сделать в течение дня. — и лягут спать. Но теперь Мэри знала, что это не совсем так. Она действительно пожелала отцу спокойной ночи, получив такое же пожелание в ответ, и ушла в свою комнату. А дальше о сне не шло речи еще минимум на несколько минут или даже часов.

Раньше у них была еще одна традиция: уже после игр или во время них, отец предлагал ей подумать о том, что она запомнила за прошедший год. Что она сделала хорошего и того, чем не очень гордится, что узнала нового. Обо всем было говорить не обязательно, только если ей хотелось, а он, в свою очередь, поступал точно так же. Они долго говорили, обсуждали, делились переживаниями и удачами, даже если когда-то уже говорили об этом.

Со временем эта традиция отпала. С каждым годом хотелось говорить о все более меньшем из этих вещей и в какой-то момент это сошло на нет. Тем не менее, Мариэлла продолжала думать об этом, подводить некоторые итоги того, что произошло с момента прошлого лугнасада. После вечера игр, уже ночью, за задвинутой дверью, она садилась на кровать или подоконник и размышляла. Это было время, когда она была полностью предоставлена сама себе и своим мыслям.

До позапрошлого года Мэри думала, что отец просто забыл об этом их времяпровождении, или просто стал уставать за день так сильно, что не мог включаться в столь эмоциональные разговоры. Или, что у него накапливалось слишком много важных дел за праздничный день, и он спешил заняться ими, чтобы не провести всю ночь бодрствуя.

Но именно в позапрошлом году, когда он снова скрылся в своем кабинете, Мэри шла в туалет, перед тем как лечь спать, когда заметила, что дверь была приоткрыта. Из нее лился мягкий желтый свет, и иногда мельтешила тень. А еще доносился тихий усталый голос отца.

— Я так скучаю по вам, — с особыми горечью и болью произнес мужчина, прислонившийся плечом к шкафу и смотрящий на расставленные шахматы.

Мэри сглотнула и постаралась отойти от дверного проема как можно тише. Так, ее собственная привычка и любопытство показали девушке, что отец также не отказался от этой традиции и совершенно точно про нее не забыл. Просто устал.

Мэри часто слышала от других рассуждения о том, почему он не женился во второй раз или сплетни о том, что он привыкнет к Эванжелине и обязательно женится на ней, чтобы у дочери была полная семья. Иногда Мэри слышала это случайно, иногда говорили об этом при ней или даже прямо ей в лицо. Ей всегда было неприятно от этих разговоров. Это правда, что в детстве она не хотела, чтобы папа женился, но она совершенно точно не стала бы строить козни женщине, если бы та делала его счастливым.

Мэри не знала настоящей причины, почему тот не женился. Да, и к Эванжелине девушка пусть и привыкла за столько лет, но когда впервые услышала тот разговор ее классной руководительницы и учительницы по географии, где они предположили, что ее папа собирается жениться на ее гувернантке, девушка неосознанно устроила бойкот всем. В первую очередь самим Августу и Эванжелине. Она просто ушла в себя, отказывалась говорить с кем-либо, если это не были ответы на уроках, и сама заметила это, только когда отец пришел к ней с песочным печеньем в сахарной пудре, которое сделал он сам и предпринял попытку ее разговорить. Тогда Мэри впервые за несколько лет плакала при отце и даже не могла остановиться. Она просила прощения за то, что напугала его своим поведением, а так же за то, что она такая плохая и неблагодарная дочь. Августу пришлось потратить не один час на то, чтобы ее успокоить и заверить в том, что любит ее со всеми ее «странностями», «тараканами» и «несовершенствами» и ему не нужно, чтобы она пыталась прыгнуть выше своей головы.

Мэри не сказала настоящей причины ее состояния даже, когда успокоилась. Лишь добавила, что просто устала от всего, в том числе и быть под постоянным присмотром, а какие выводы из ее истерики и некоторых признаний сделал отец, она не знала. Но Эванжелина осталась на своей должности вплоть до конца ее девятого класса. Она была неплохой женщиной, но Мэри совершенно не чувствовала себя так, словно была привязана к ней, а потому была искренне счастлива за них обеих, когда она уехала во Францию, ближе к своему сыну, живущему в Германии. Правда, как Мэри узнала позже от отца, в итоге женщина переехала в Канаду. Вроде как из-за их бюрократии, но она не стала запоминать такие детали.

«Да, он трудоголик. Работа у него на первом месте, вот все от него и сбегают» казалась более правдоподобной причиной, но лишь отчасти. Возможно, отец и правда ставил работу выше отношений, но, тем не менее, он уделял дочери столько внимания, сколько не всегда уделяли отцы ее одноклассников своим детям. Мариэлла искренне не верила в то, что от ее папы «сбегают».

Еще одна причина, которую предполагали окружающие, и которая казалась самой правдоподобной: «А я считаю, что он правильно поступает. Девочка одета, обута и обласкана. Он не хочет вступать в брак, пока дочь несовершеннолетняя. Вот выпроводит ее из родительского гнезда, тогда и будет думать об отношениях». Мариэлле она нравилась не больше предыдущей, но отрицать ее вероятность было глупо. А не нравилась она ей просто потому, что, может она и не хотела иметь мачеху или видеть отца с другой женщиной, но допускала, что ей это было бы скорее некомфортно и не привычно, но это не значит, что она не смогла бы к этому привыкнуть и адаптироваться. Ей катастрофически не нравилась мысль о том, что отец может специально держаться на расстоянии от отношений только из-за нее. Она совершенно точно не хотела заставлять отца страдать. Но в ту самую ночь она впервые позволила себе посмотреть на эту ситуацию с того угла, о котором она не решалась подумать с самого детства. Папа все еще любил Давину, свою жену, ее маму и хранил ей верность. Даже если прошло столько лет. Это казалось настолько необычным для их современного мира, что меркли даже все ее странности и их совместные праздники колеса года.

Мариэлла взяла одну из свечей, которые были в зале, с собой и зажгла. Огонек отразился в окне, приковывая взгляд. Она думала о том, что узнала нового и сделала за прошедший год, включая то, что является нимфой и, кажется, завела настоящую подругу-ундину. Познакомилась с маленькой элли, Королевой Амариллис и целым новым миром, который может стать для нее вторым домом. Подумала о миледи Флоренс и Госпоже Советнице Аделии. О прошедшей лите. О том, как выдохнула с облегчением, когда ее в последний раз забирала на машине из школы Эванжелина, но даже тогда у них не получилось нормального разговора. Мариэлла едва не начала ей доверять, но та узнала о травле и все-таки сообщила об этом ее отцу. Да, Мэри умом понимала, что это было правильно и, что, вообще-то, это было прямой обязанностью женщины, но Мэри чувствовала себя униженной и преданной, и при всех доводах разума, была в глубокой обиде на нее.

Прощание в аэропорту вышло куда более теплым и искренним. Мэри, с неприятной горечью, осознала, что не жалеет ни о чем. В конце концов, у них никогда не было доверительных отношений, и ни одна из них не рвалась в подруги к другой. Мариэлла не помнила, но женщина как-то обмолвилась ей, что Мэри сама, еще в детстве установила границы между их отношениями, как исключительно рабочие. И не смотря на то, что нимфа этого не помнила, она ей верила. Мэри всегда считала, что она для женщины лишь работа, такая же, как проекты по дизайну для ее отца. А с переходом в школу – еще и дополнительная сложность в сокрытии всех не самых приятных моментов в отношениях с одноклассниками.

Мариэлла вспомнила о явно нежной привязанности Королевы Амариллис к анютиным глазкам. Из всех растений, которые ее окружали, женщина отдавала предпочтение именно этим, казалось бы, простым человеческим цветам. А еще о том, что ей рассказала о ней Николь.

«Может быть, анютины глазки как-то связаны с ее дочерью» — пронеслось в голове. Но стоило девушке понять, в какое русло текут ее мысли, как она заставила себя затрясти головой и выкинуть их из головы. «Это ее жизнь, и совершенно точно не мое дело». Ей было жаль Королеву, интересны мотивы столь дерзкого поступка принцессы и…

«Какова вероятность, что она тоже устала от постоянного надзора и контроля?». Но и тут девушка оборвала себя. «Это не мое дело. Хватит пытаться найти в других отражение собственных проблем».

Миледи Флоренс радовалась и гордилась успехами Мэри, и нимфа постаралась думать об этом. Да, у нее не все выходило запомнить из теории, но теперь, когда август только-только вступил в свои права, мысль о том, что ей нужно успеть освоить хотя бы самое основное до конца лета не казалась ей нереальной. Главное, продолжать в том же духе и с не меньшими усилиями.

Она подумала о том, как Николь предложила ей отпраздновать ее день рождения вместе, пока отец Мэри будет на работе. Нимфа так же должна будет быть в этот день на тренировке, не желая отменять ее и терять драгоценное время, но она все равно собиралась попросить сократить ее, поскольку отец мог вернуться домой раньше в честь ее шестнадцатилетия, так что проблем не должно было возникнуть.

Думать о том, что уже прошло десять лет с той страшной ситуации, когда она заснула дома, а проснулась в больнице, ей хотелось еще меньше, чем размышлять об истории Королевы и принцессы Поселения нимфей. Но ее мысли, словно не меньшие предатели, чем наглые и бесстыдные окружающие люди, все равно то и дело норовили убежать в эту сторону. Эта тема была для нее болезненная настолько же, насколько было болезненным расставание с ее бывшим парнем.

Мариэлла устало прикрыла глаза и прислонилась спиной к деревянному изножью кровати. Она и не заметила, когда уселась на зеленый ковер в виде мха. Зато, когда заметила это, подумала о том, может ли она создать такой же. Магия послушно откликнулась покалыванием на кончиках пальцев, но девушка устало прикрыла глаза и стряхнула их. Сегодня было не лучшее время для подобных проверок. Быть может завтра днем, в Ливрале.

Девушка вздохнула и размяла тело. Она переоделась в ночнушку, заплела волосы в косу и затушила свечу, оставляя комнату во власти ночной мглы. Дав себе время привыкнуть, девушка дождалась, пока ее глаза приспособятся, и лунного света станет достаточно, чтобы различать предметы в комнате.

Мэри посмотрела в окно, в котором было видно лишь звездное небо, а значит ночь еще не скоро подойдет к своему концу. А затем потерла глаза и переносицу и отправилась спать. Лугнасад прошел как обычно, и это дарило нимфе чувства спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Ее сон, как обычно, был лишен каких-либо сновидений.