Молоток с противным треском и хлюпаньем врезался в черепушку. На звук — мерзкий, пробирающий до костей, — медленно оглянулся один из стоявших неподалёку мертвецов.
— Сука, — прошипел Александр сквозь зубы и с силой выдернул молоток из головы убитого… ещё раз.
Тот, что оглянулся, разворачивался медленно — достаточно медленно, чтобы его уложить, или убежать на худой конец. Самая лучшая черта в этих тварях — если предположить, что у них могут быть хорошие черты в принципе, — их медленная скорость. Конечно, если тебя окружит толпа вот таких вот ублюдков, быстрые ноги не спасут, и единственный выход, который останется — всадить себе пулю в голову. И последний, возможно, живой человек в этом городе умрёт, закончив долгую борьбу за выживание.
Но умирать «единственный живой человек» не собирался. Не сегодня.
Он решил не оставлять бродячего в живых — не вблизи своего укрытия. Не хватало ещё, чтобы под окнами бродила хотя бы одна из этих тварей — так нарвёшься, оставив его, на свою голову… К чёрту. Надо с ним заканчивать.
Молоток обрушился на голову — сколько черепов он пробил за свою долгую службу, вспомнить трудно… Оказывается, убивать тех, кто хоть как-то напоминает людей — куда проще, чем можно представить. Нужно лишь привыкнуть. Заставить руки не дрожать, чтобы, не дай бог, не промахнуться. Раз уж рука поднялась на заражённых своих, то и чужих умерщвлять станет куда проще…
Ну да не суть.
Две твари за вылазку — сегодня на редкость удачный день. Обычно их намного больше.
Александр оглянулся, прислушиваясь к наступившей тишине. Ни шарканья ног, ни стонов, едва напоминающих человеческие. Даже собственное дыхание не слышно. Рюкзак за спиной, молоток в руке, свитер на теле — началась осень, скоро снова наступят холода. Как было бы хорошо, если бы эти мёртвые мрази дохли от мороза…
Но они не дохли — в противном случае грёбаный конец света кончился бы через несколько месяцев после начала.
Сквозь светло-серые облака проглянуло солнце впервые за день. Александр поднял голову, глядя на небо задумчиво. Солнце… как давно он его уже не видел. Лето выдалось на редкость прохладным и дождливым, осень обещала быть такой же, а что будет, когда наступит зима… Можно было бы впадать в спячку подобно медведю — он бы впадал. Да только он не медведь. Он — человек.
К сожалению.
***
Стеклянное крошево под подошвами хрустело едва слышно. Выбитые окна домов, рассаженных тут и там, смотрели, словно пустые человеческие глазницы. Недавно в одном из окон на третьем этаже был виден подвешенный к потолку полуразложившийся труп, но теперь куда-то делся. От ветра с открытого окна мотался туда-сюда лишь обрывок толстой верёвки.
Ветер всколыхнул листву, ещё не начавшую желтеть. Тишина царила гробовая — ни шума автомобилей с дороги, ни детских криков, ни бабок, сидящих на лавочке и обсуждающих сплетни. Ни даже курящих и пьющих подростков, господи, прости. Сейчас было бы неплохо и послушать громкую музыку под окнами поздно вечером да орущие под неё пьяные голоса — всё, что угодно, лишь бы не эту чёртову тишину.
Как давно здесь не было живых людей?
Кто его знает. Александр уже не помнил, как давно разговаривал с кем-то кроме своей собаки. Овчарка Рита сейчас была дома — спала возле входной двери, ожидая хозяина. Шерсть местами свалялась и облезла, глаза хуже видели, ковыляла еле-еле — но так же виляла хвостом, стоило ему только дома появиться — как когда-то, до окончания прошлой жизни, когда ещё была мелким неразумным щенком. Он бы и рад был её выкинуть или убить, чтобы не была обузой — да не поднималась рука. Надо же — на людей родных, пусть и мёртвых, поднялась, а собаку жалко стало. Чудеса да и только.
Александр, осмотревшись ещё раз, двинулся дальше. Крепко перехватил молоток в руке — не нравился ему вид тёмных кровавых разводов, воняющий тухлятиной и гнилью. Надо потом протереть хоть… А то Рита опять, учуяв запах гнилой крови, шарахаться будет. Трупный запах ей не нравился, мертвецов она боялась, как огня — и он её хорошо понимал. Сам боялся когда-то — сейчас, немного к ним привыкнув, лишь недовольно цокал про себя, думая: «Вот ещё один ублюдок». Но когда-то давно, когда всё это только началось, страшно было так, что и словами не передать. Прежний мир разрушился. Всё пропало. Что-то случилось, и мертвецы стали оживать, пожирать живых людей, заражая их и превращая в себе подобных. Сюжет дурацкого фантастического фильма, которые так любил Мишка, превратился в реальность, от которой нельзя убежать. Лишь приспособиться.
Мишка, Мишка…
Давно забытой болью отозвалось это имя в груди. Лицо Мишкино — светлое, ясное, — растворялось в памяти, и только фотографии, сохранившиеся где-то в коробке под столом, сохраняли его явно и чётко. Как лицо Светы — не такое, каким он его видел в последний раз. Круглое, румяное, красивое — не в трупных пятнах, не со слезающей со скул кожей. Ёжик светлых волос, от которых потом ничего не осталось. Прямой нос, который в памяти почему-то остался именно сломанным, почерневшим, полусгнившим. Губы, которые когда-то его целовали, улыбались ему. Всё это сгнило и сгинуло. И в мыслях, воспоминаниях осталось именно испорченным. Посмертный облик врезался в память так отчётливо, что избавиться от него было невозможно.
Александр поначалу пытался, но потом понял — бесполезно.
Он настолько привык к лицам, испоганенным болезнью и смертью, что не мог воспринимать нормальное, человеческое собственное. Даже смотреть на себя в зеркало утром во время бритья казалось физически невозможным.
И сколько времени уже прошло, а старые раны всё о себе напоминают, не желая затягиваться. И вроде не было этих людей, не было того, старого мира — может, и впрямь ему всё это приснилось, придумалось. Ложные воспоминания, или что-то в таком духе. Может, воспоминаниями этими он помогал себе не сойти с ума.
Да что гадать теперь, когда назад уже ничего не вернуть?
Зашуршала под ногами трава, пробившаяся через потрескавшийся асфальт. Зелени стало больше с тех пор, как люди исчезли. Никто деревья не вырубал, траву не косил. Клумбы цветочные сорняками заросли, такими буйными, что сами цветы — те, что ещё остались, — разглядеть было трудно. Что толку на подобную красоту любоваться, если она всё равно мёртвая? Ни человеческих голосов, ни музыки, ни какого-то подобия шума — лишь шорох листвы от порывов ветра и чириканье птиц. Собаки не лают, кошки не орут. Ти-ши-на.
Домой возвращаться не хотелось. Территорию нужно осмотреть, проверить, не забрели ли ещё несколько тварей, пока он на кровати отлёживался. Александр поправил рюкзак и неспешным шагом продолжил обходить свою территорию. Под «своей территорией» он подразумевал весь квартал — все окрестности, которые можно обойти за тридцать-сорок минут. Место, в котором он когда-то жил. Больница недалеко, магазин, в котором заканчивались запасы еды, школа, пустая, давно брошенная. Десятиэтажки, глядящие на всё это великолепие слепыми окнами. Дорога, по которой некогда ездили машины. А теперь-то что — сплошное запустение.
И детская площадка тут, и покосившиеся от времени лавчонки у подъездов. На противоположной стороне дороги виднелась ярко-фиолетовая вывеска цветочного магазина — сюда он когда-то ходил, покупая Свете цветы на День рождения и Восьмое марта. Теперь все цветы завяли. Рассыпались в пыль — ничего от них не осталось.
Александр остановился, уставившись на вывеску, как загипнотизированный. Название магазина, написанное золотыми буквами, давно стёрлось, на табличке остался график работы — даже отсюда его не видя, он знал, что работал магазин с восьми утра до десяти вечера. Был постоянным клиентом как-никак, потому и помнил. Двери были плотно закрыты, внутри, наверное, и не осталось ничего, кроме разбросанных тут и там цветов. Может, в подсобке труп валялся — одной из флористок, всегда встречающих его с улыбкой и вежливым «Здравствуйте».
И тут он подолгу стоял, выбирая цветы, решительно в них ничего не понимая, гадал, какие Светке понравятся. Повторяться не хотелось, розы каждый раз дарить — тоже, вот и выспрашивал у девчонок, что можно жене подарить. Только букет чтобы красивый был — главное, чтобы ей понравилось. Вяли цветы не скоро, Света любила за ними ухаживать. И вроде глупый подарок, банальный — букет цветов, пусть и всегда разный, — но радости приносил немерено. И глаза её светились, как у девчонки, в которую он влюбился когда-то в юности.
«Надо же, — подумалось ему вдруг, и осознание ошарашило, как ведро ледяной воды, неожиданно вылитое на голову, — это было почти двадцать лет назад…»
И, не успел Александр толком додумать мысль, как гробовую тишину прорезал звук, настолько громкий, что показалось — можно оглохнуть на мгновение. Зазвенело в ушах, сердце сбилось с привычного ритма. Он пригнулся инстинктивно, оглянулся по сторонам, гадая, откуда звук донёсся. Оглушающий грохот, разорвавший пустое пространство и на мгновение его ожививший. Грохот, очень похожий на…
Выстрел.
***
Ещё один. Ещё и ещё. Теперь стало яснее, откуда он доносился — из-за школы, рядом совсем. Должно быть, стрелявший был очень напуган — череда выстрелов не прекращалась, быстрая, стремительная. Неужели всё так плохо? Александр, пригнувшись, побежал к школе. Кирпичные стены, пластиковые запыленные окна. Стоны послышались — хриплые, неживые, едва напоминающие нормальные человеческие голоса. Мертвецы… Сколько же их?
Другой вопрос его интересовал куда больше, к слову.
Неужели в этом чёртовом городе есть ещё один живой человек?
«Как бы этот живой в мёртвого не превратился», — пришла в голову невесёлая, но здравая мысль. Он, пригибаясь как можно ближе к земле, двигался на непрекращающуюся череду выстрелов, а в голове, в висках, болезненно пульсировавших от непривычно громкого звука, крутились вопросы, на которые не терпелось получить ответы.
Если человек настоящий, живой — а каким же ему ещё быть, дурень? — не заражён ли он? Откуда у него оружие? Сам Александр за многие годы не смог достать ничего получше чёртова молотка и топора — вот и приходилось подбираться к тварям на расстояние вытянутой руки, когда как можно было убивать их издалека, пусть и привлекая внимание других мертвецов выстрелами…
Насколько сильно он напуган? Глупый вопрос: слышно, что достаточно сильно. Либо трус, либо совсем малец, раз всего троих-пятерых мертвецов испугался и палить начал истерически. Если трус — дело плохо, с таким сотрудничать себе дороже. Если подросток или, не дай бог, ребёнок — дело ещё хуже.
Школа приблизилась — кирпичные стены, запыленные окна, кое-где окровавленные. Заросшие цветочные клумбы, за которыми некогда ухаживали ученики. Небольшой участок с растущими вокруг яблонями — вряд ли теперь эти деревья когда-то принесут новые плоды. Чья-то разбитая машина, пустая спортивная площадка неподалёку. Выстрелы доносились со внутреннего двора — теперь уже совсем близко. Прижимая руки к ушам, Александр приблизился к одной из кирпичных стен. Прокрадывался вдоль неё, слыша звон в ухе — как бы не оглохнуть на хрен… Мысли переполняли голову, адреналин — кровь. Казалось, внутри что-то кипит — напряжённое ожидание, предвкушение встречи с живым, настоящим, нормальным человеком, некоторая опаска — можно ведь и самому пулю в лоб получить. В панике примут за тварь, и поминай как звали. И Ритуся одна останется — кто же её кормить будет?
Александр подобрался к углу — слышал и мычание мертвецов, неразборчивое, противное. Собрал решимость в кулак и осторожно выглянул. И в этот миг, когда его взгляд обратился на стрелявшего, выстрелы затихли наконец — и в возникшей тишине в уши врезался высокий, звонкий от напряжения голос:
— Не подходи ко мне, сука!
Он обомлел.
Девчонка. Пигалица совсем, ростом — метр с кепкой, руки-ноги как спички. И сколько злости в этом «не подходи»! Неудивительно, впрочем — конец света кого хочешь может переломать, и взрослые мужики кончали с собой, когда весь этот кошмар только начинался — и чего стоит этому концу света сотворить из милой с виду девчонки озверевшую машину для убийств. А ведь она и есть — машина. Взгляд — стальной, холодный, как все ледники мира, черты лица — жестокие, прибавляющие максимум пару лет возраста. Руки, державшие пистолет, почти не дрожали. Дрожали губы — то ли от подступающих слёз, то ли от страха, то ли от бессильной злости. Патроны закончились — щёлкал курок, но ни одной пули не вылетало. Единственный из уже полёгшей толпы мертвецов медленно шаркал к пигалице, что-то неразборчиво бормоча. А пигалица — то ли из-за паники, то ли от горячечного безумия, — всё пыталась выстрелить прямо в сгнившую харю, отступала, едва не спотыкаясь, но уложить его не могла. Моментом дрожь прошла по всему телу — и ручонки перестали толком держать оружие, так странно и неправильно смотрящееся в хрупких девичьих пальцах, и плечи задрожали. Из горла вырывались всхлипы-рыдания. Сдалась почти — Александра шарахнула по нервам ужасающая мысль. Огонь битвы перегорел в самый последний момент. Вместо того чтобы взять ноги в руки и убежать куда подальше, она оцепенела и почти не могла двигаться. Ещё немного — и мертвец сможет схватить её, накинуться, зубами вцепиться в шею. Расстояния между ними — всего ничего, жалкая пара-тройка метров. «Беги, дура!» — хотелось закричать, да только толку от этого было чуть. Александр выпрямился, крепче перехватывая рукоять молотка, и вышел из своего укрытия.
Что за геройская тяга — спасать первых встречных? Казалось бы, апокалипсис — каждый сам за себя, все друг другу враги, и в нужный момент союзники предпочтут перерезать тебе глотку ночью и своровать припасы, чем объединиться и пытаться выжить вместе. Плюнь на пигалицу и уходи — это не твоя война. Она проиграла — и чёрт с ней. У неё свой путь, у тебя — свой.
Но нет же.
Нужно состроить из себя рыцаря-спасителя, у которого в руке вместо меча молоток, и с молотком этим пойти не на пресловутого дракона, а на ожившего мертвеца. Спаситель едва ли тянет на прекрасного принца — ему уже минул сорокет, а принцесса возрастом годится ему в дочки.
Какой-то хреновый зачин для наивной сказки, не правда ли?
Что ж, какой есть.
Александр всадил молоток в чужой череп с лёгкостью, и тело повалилось к его ногам. Ударил ещё раз, размалывая башку в кровавую кашу — так, на всякий случай, чтобы не вздумал подняться. Осмотрел обмякшее тело — пальцы ещё подёргивались, гадость какая, — и поднял глаза, встречаясь взглядом с пигалицей.
Тишина. Немая сцена — два живых человека среди лежащих на асфальте трупов. Звон в ушах, и едва пробивающийся через этот звон свист ветра. Её волосы — неконтролируемо вьющиеся, — развевались по ветру, некоторые прядки ударяли по щекам и лбу. Глаза — расширившиеся от испуга. Личико утратило железную резкость и как-то внезапно стало чересчур детским, наивным. Пигалица забавно приоткрыла рот, рассматривая Александра во все глаза. Каждую мысль можно прочитать на лице. Он старался выглядеть спокойным — вроде получалось, — но спокойствия не ощущал вообще.
Разве что пальцы, сжимающие молоток, не дрожали — профессиональная привычка. Когда убиваешь каждый день, руки утрачивают такую способность.
— Вы ещё, мать вашу, кто? — звонкий голосок забавно возвысился до невозможно высокой ноты, да так на ней и оборвался. Пришлось ухмыльнуться — подходить к ней он не спешил, мало ли, какое оружие при ней помимо пистолета есть.
— Дядя Саша — твой рыцарь на белом коне, — голос охрип странно, но прокашляться он не спешил. — За спасение не поблагодаришь, принцесса?
Она было открыла рот, но тут же его закрыла. Ещё не отошла от шока, видимо — но проблеск опаски в глазах остался. Отошла на шаг, старалась не сокращать расстояния — в мгновение ока перезарядила пистолет, достав ещё одну обойму чёрт знает откуда. Смотрела как на маньяка какого-то. Может, он как-то странно ухмылялся? Так давно живых людей не видел, что уж и забыл, как оно надо — улыбаться-то.
Да и в принципе нормально с кем-то разговаривать.
Принцесса ещё долго не могла обрести дар речи — ещё и пистолет в руках держала, явно предупреждая: только подойди, старый козёл — прибью. Старый козёл подходить пока не собирался. Рассматривал миловидное личико, до смешного растерянное. Сколько ей лет — девятнадцать, восемнадцать? Меньше? Что ему теперь с этой соплячкой делать? Раз уж спас — не бросать же на произвол судьбы. Соблазн, конечно, был, но…
— Может, пистолет опустишь? — нарочито спокойно спросил он, глядя ей ровно в глаза. Старался всеми силами показать, что никаких дурных намерений у него нет. — Не очень приятно, когда тебя хотят пристрелить буквально ни за что.
— Не опущу, — она ещё крепче в рукоять вцепилась, обеими руками обхватила. Даже дрожь в руках поборола, молодчина какая. — Откуда мне знать, что у вас на уме?
«У вас» — не «у тебя». Как мило.
— Послушай, принцесса, — она поморщилась — кличка, видимо, не понравилась. — Если бы у меня на уме было что-то плохое — я бы в лучшем случае дал этому ублюдку тебя сожрать. Ну или сам бы на тебя с молотком набросился. Вместо этого я стараюсь вести переговоры — а это значит, что я тебя и пальцем трогать не собираюсь. Так что давай поговорим по-человечески. Я же на тебя молотком не замахиваюсь, верно?
Кто знает, убедили её эти слова, либо же она просто решила испытать удачу — но оружие через несколько мгновений опустила, поколебавшись. Смотрела, почти не моргая, будто ожидая резкого рывка в свою сторону или внезапного нападения. Нападать Александр не собирался. Как и обещалось, приближаться к ней и трогать даже пальцем — тоже.
Помолчали немного, друг к другу присматриваясь — кого она в нём видела, он судить не брался. В том, что перед собой увидал, не усмотрел ничего удивительного. Разве что вызывающего много вопросов, а так…
— Давай, что ли, знакомиться, — он постарался примирительно улыбнуться. — Я Александр. Можно просто дядя Саша. А ты?
Помолчала немного, губы поджала. Всё сомневалась — доверять, не доверять?
— Лена. Просто Лена.
Он усмехнулся.
— Ну хорошо, просто Лена, — она опять нахмурилась недовольно. — Приятно познакомиться.
Он осмотрелся по сторонам — в возникшей тишине даже удары собственного сердца казались громче громовых раскатов. Солнце вновь спряталось за тяжёлыми облаками, подул порывистый ветер. В голове не было никаких мыслей — куча вопросов растаяла, стоило только с «просто Леной» заговорить. Он смотрел на неё с любопытством, но не знал, что сказать или сделать. Она в ответ разглядывала его, сжимая смотрящий дулом вниз пистолет до побеления костяшек.
И что с ней делать теперь?
Александр прокашлялся — в горле почему-то запершило. С непривычки, наверное — когда он в последний раз с живым человеком говорил, и не вспомнить уже.
— Ты здесь вообще какими судьбами?
Лена пожала плечами — странный, непринуждённый жест. Немного нервный. По ней легко было прочитать, о чём думает, что чувствует. Или это видимость всего лишь?
— Честно говоря, сама не знаю, — выдохнула она, отводя взгляд. Он приподнял брови в удивлении.
— Не знаешь? Как так?
По лицу ясно — отвечать не хочет. Ну, ладно — у каждого свои секреты, допытываться нет смысла. Александр решил отступить. Если захочет — расскажет сама.
Лена подняла пистолет, словно только про него вспомнив. Знает ведь, как с оружием обращаться… хотя тут как раз удивляться нечему. Поставила на предохранитель, покопалась в патронташе, висевшем на поясе рядом с кобурой — Александр заметил их только сейчас. Выругалась сквозь зубы едва слышно (выглядело довольно забавно), убрала пистолет в кобуру.
— Патронов больше нет?
Помотала головой.
— Совсем мало осталось, — хлопнула рукой по патронташу. — Всё на этих гадов растратила.
Хотелось ему спросить: почему последнего из «гадов» убить не смогла. Вряд ли она что-то скажет, да и ответ был очевиден — паника. Человеческий, мать его, фактор, работающий в самый ненужный момент. Если бы Александр пальбу не услышал — сложно было её не услышать в полной тишине города, но всё же, — кто знает, валялась бы пигалица эта сейчас на асфальте, отхаркивая последние остатки собственного горла. Или уже была бы мертва. Потом бродила бы здесь, как и другие неприкаянные.
Ненужная никому, умершая по глупой случайности.
— Тебе есть куда пойти? — спросил он тихо. Лена посмотрела на него… странно. Взгляд какой-то дикий совсем, почти звериный. Страх угадывался легко, недоверие — ещё легче. Не знал он, за кого она его принимает, но явно не за «принца», каким он шутливо себя возомнил, её спасая. — Не бойся ты, убивать не стану. Насиловать или что-то в таком духе — тоже. Я не маньяк.
Присматривалась к нему долго, молчала. Что за человек, слова лишнего не вытянешь. Не хотел он играть в спасителя до конца, но просто так девчонку бросить не мог. Видно было — ей некуда идти. Давно забытая жалость проснулась, наверное, или простое человеческое сострадание. Думать об этом не хотелось — раз уж решил временно под своё крыло взять, чего размышлять-то теперь.
Лена, подумав, ответила наконец:
— Пойти некуда. Ни семьи, ни друзей, никого не осталось. Но, — запнулась на мгновение, взгляд ответа. Стесняется, что ли? — Я не хочу навязываться…
— Да перестань, принцесса, — Александр махнул рукой. — У меня дома много места. Да и Рита будет рада видеть хоть кого-то кроме меня.
Лена уставилась на труп под ногами, будто нашла там что-то интересное. Молчит опять… как маленький ребёнок — потерянная, тихая, как мышь. Даже не спросила, кто такая Рита, хотя хотела, по глазам видно. Постояла немного, посопела, с ноги на ногу переступила.
Десятью минутами позже он уже вёл её домой.
***
— Ритуся, я дома, — подал он голос, жестом пропуская Лену вперёд. Она неловко переступила порог, оглядываясь по сторонам. Зажалась, не зная, куда себя деть, пока Александр закрывал дверь. Его смешило её замешательство — вспомнил себя подростком, когда сам был тем ещё стеснительным тихоней. Потом прошло — мать с отцом всё шутили, что он «испортился», да только всерьёз так, конечно же, никто не думал.
Цокая едва слышно когтями по полу, в узкую прихожую вышла Рита — тощая, старая овчарка. Добрая она была, несмотря на устрашающий внешний вид — хотя, если скомандовать, укусит так, что потом зашивать придётся. Пригляделась она к Лене, та с интересом уставилась в умные собачьи глаза. Александр наблюдал за немой сценой, не смея вмешиваться. Доверие Ритуси завоевать было не так просто — даже старых знакомых она сторонилась, на некоторых и вовсе рычала, ластясь только к членам семьи. Он, по правде говоря, и не надеялся, что Рита примет постороннего человека.
Но случилось… удивительное? Нет, скорее, слегка неожиданное — Лена, ласково улыбнувшись, протянула руку и коснулась спокойной морды. Рита, дёрнув носом, приняла ласку. Ни рыка, ни недовольства. Ещё и хвостом завиляла.
Александр ощутил себя малость уязвлённым. Сколько ему приходилось её приручать, когда она ещё щенком была — а тут, посмотрите, одна улыбка, и растаять готова.
Но ревность его была скорее доброй — понимал он, что собаке, отвыкшей видеть вокруг себя живых, нормальных людей любая компания будет в радость.
Даже в лице девчонки, взявшейся невесть откуда.
— Рита, это Лена, Лена, это Рита. Не деритесь и не ссорьтесь, девочки, — усмехнулся он. Принцесса улыбалась всё шире, будто собак прежде никогда не видела. Чесала Ритку за ушами, а та, знай себе, виляла хвостом, чуть ли по полу от счастья не катаясь. Довольная, как никогда за последние годы.
— Красотка, — восхищённо прошептала Лена, думая, что её никто не слышит. Села на корточки, играясь с Ритой, как с милым пуделем. Александр хмыкнул — красоткой Ритусю, откровенно говоря, назвать было сложно, но девчонка, видимо, считала иначе. Переубеждать её не стоило. И не получилось бы, наверное.
— Не знаю, как вы, а я проголодался, — подал он наконец голос, вдоволь насмотревшись на непривычно весёлые игрища. — Пойдём, поможешь мне приготовить что-нибудь.
Лена кивнула и, ещё немного погладив Ритусю напоследок, поднялась на ноги. «Ещё бы поцеловала», — с улыбкой подумал Александр, проходя по узкому коридорчику в кухню.
Ему хватало сил поддерживать дома порядок. Время, когда тут творился жуткий бардак, давно прошло — как он ещё не сдох тогда, для него самого оставалось загадкой, но задаваться подобными вопросами уже не имело смысла. Кто знает, был в том божий промысел, или счастливая случайность, или насмешка судьбы… Столько лет прошло, чего гадать теперь?
Лена осматривалась по сторонам с любопытством. Рита топала за ней, всё ещё виляя хвостом — и поиграться ещё хотела, и поняла уже, что пора обедать. Принцесса выглядела почти счастливой, всё на собаку поглядывала; пока Александр отвернулся, она, думая, что он не видит, послала Ритусе воздушный поцелуй и тихонько рассмеялась. Как маленькая девочка, честное слово…
А ты-то чего, глядя на это, лыбишься, старый придурок?
Он и впрямь улыбался — так непривычно было делать это, что самому стало неловко. Поручил девчонке положить Рите немного еды в миску и налить ей воды. Она поручение исполнила с искренней, ничем не скрываемой радостью.
Обед получился незамысловатый, но сытный — и так странно было сидеть за столом не одному, а с кем-то. Так странно было видеть на столе не одну тарелку, а две, так странно было говорить вслух, в полный голос не с самим собой, а с кем-то… Александр поймал себя на мысли, что ему это снится. Снится же? И девчонка эта, и Рита, как никогда довольная, и вся эта ситуация — всё это?
После обеда был чай. Как долго они просидели на кухне, он точно не знал. Знал лишь, что Ритуся, наевшись и получив ещё долю ласки от Лены, довольная ушла спать. В тишине квартиры теперь звучали два голоса — его, охрипший с непривычки, и её. Лена всё пыталась прокашляться — тоже много болтать не привыкла.
— Только с Ритой тут живёте?
Он кивнул.
— Я до недавнего времени думал, что мы с ней одни в живых во всём городе остались, — признался, отхлёбывая постепенно остывающий чай. Лена хмыкнула, обхватывая кружку слегка подрагивающими пальцами. Замёрзла, наверное. Или попросту нервничала в присутствии незнакомца.
— На въезде в город ещё есть люди. Только, — она помялась, отводя взгляд, — с ними лучше, наверное, не связываться.
Он о других людях в городе, понятное дело, слышал. На въезде… далековато отсюда. Люди эти — кем бы они там ни были — явно не торопились пробираться ближе к центру. Тварей здесь было куда больше, чем на окраинах, это понятно. Но и припасов тоже немало.
Выражение лица девчонки подтвердило, что и впрямь с теми ребятами связываться не стоит. В голову закрались подозрения — Александр не решился озвучить. Мало ли, какого рода столкновение ей пришлось с ними пережить. Бывает всякое.
— Бандиты?
— Вроде того. Ограбят, зарежут, ещё и… — договорить Лена не смогла — голос сорвался. Блеск в глазах сказал ему многое. Ей хватило самообладания вернуть себе прежнее спокойствие, даже какое-то подобие улыбки. — Со мной они ничего не сделали. Угрожали. Но по ним ясно, что угрозы они выполняют и слов на ветер не бросают.
Он не знал, что ответить — нужно ли отвечать. Слов сочувствия и поддержки не находилось — не умел он утешать, — да и, судя по всему, ей этого утешения и не нужно было. Его хватило лишь на понимающий кивок и короткое: «Слава богу, что не сделали». Лена смотрела немигающим взглядом куда-то в сторону, медленно допивая чай.
Возникшее молчание показалось… неловким. Может быть, только ему — Лена не показывала никакого беспокойства, витая где-то в своих мыслях. Александр рассматривал её исподтишка не без интереса — так давно людей нормальных не видел, что не мог удержаться. Кто-то живой, настоящий — не полусгнившие хари, не искажённые лица во снах, не собственная рожа, приевшаяся до тошноты. Кто-то новый — как благословение с небес, подарок за годы полного одиночества и постепенного схождения с ума.
У Лены было приятное лицо. Испуганным оно походило на детское, но теперь, будучи спокойным, приняло более взрослое выражение. Ей было не больше двадцати, но глаза — серьёзные, глубокие, насыщенные, — могли бы сойти за глаза более взрослой девушки, если не женщины. Издержки конца света — дети взрослеют рано, взваливая на себя ношу, какую многие взрослые не в состоянии вынести. Подобного будущего для своих детей Александр никогда не хотел. В своих мечтах — из той, предыдущей жизни, — он видел Мишку, взрослого, красивого парня, в котором угадывал бы свои и Светкины черты. Видел его окончившим школу и поступившим в университет. Женившимся, взрослеющим с каждым годом всё больше. Набивающим свои шишки, обретающим счастье. Представлял, как мог бы им гордиться — любой мелочью: оценкой в школе, достижением в увлечениях, маленькими победами. Иногда перед сном, закрывая глаза и окончательно оставаясь наедине с собой, он бередил старые, полузабытые раны. Ковырялся в них, чувствуя боль почти так же остро, как тогда. Снова представлял жизнь, которой так и не случилось.
Господи, он же всего лишь хотел грёбаного покоя. Счастья. Семьи. Чего-то, к чему с самой ранней юности стремился. И когда наконец это получил — мир решил перевернуться с ног на голову и отнять смысл его жизни. Единственное, что давало возможность не сойти с ума.
Сейчас единственной ниточкой, держащей его на этой земле, была Рита.
И если бы она умерла — он бы без раздумий отправился вслед за ней.
И эта мысль — мысль, которую он так долго прятал от самого себя, старательно закапывая куда-то в подсознание, — показалась такой единственно правильной, что ему впервые за долгое время стало по-настоящему страшно.
Потому что он знал наверняка — так и будет. Это лишь вопрос времени. Ему всего лишь нужна причина, чтобы продержаться ещё немного. И пока эта четвероногая причина жива, жив и он. Но и это ненадолго.
От мыслей его отвлекла Лена — отставила кружку в сторону, выныривая из собственных дум, наверняка не более радужных, чем у него. Посмотрела на Александра, помялась немного.
— Что такое?
— Я… не спала несколько суток, — призналась принцесса, будто стесняясь этого. Видок у неё и впрямь был измождённый, но держалась она молодцом. — Можно мне?..
— Да, да, конечно.
Он провёл её в спальню. Достал из шкафа подушку и одеяло, на её неуверенные слова о «я посплю на диване, что вы» сообщил, что отказы не принимаются — на диване он и сам поспит для разнообразия. Долго она не сопротивлялась — приняла постельное бельё из его рук, потупив взгляд. Забавно она выглядела, когда смущалась. Даже мило, самую малость.
Александр оставил её одну, закрыв за собой дверь. Ритуся в гостиной дёрнула ухом, приподняла голову и снова уснула. Едва слышное копошение за стенкой, полная тишина. Через окна пробивались лучи закатного солнца — темнело всё раньше и раньше с каждым днём. Скоро зима — очередная холодная, долгая, мрачная зима…
Он походил по кухне, моя посуду неспешно, снова думая о своём. Былого одиночества не ощущал. Оно и ясно — новый человек в доме появился, так дико, так странно. Свалилась пигалица, как снег на голову. И ведь даже мысли не было домой приводить — и вот дрыхнет теперь в его постели, чокнуться можно…
Через некоторое время он заглянул в спальню. Ожидаемая картина — макушка, торчащая из-под одеяла. Из-под другого конца торчала босая ступня. Лена спала, отвернувшись к стене — он мог видеть лишь её ухо, часть щеки и копну волнистых волос. Её рюкзак лежал рядом с кроватью, у изголовья. Открытый. Рыться в её вещах Александр не собирался — заметил только рукоять пистолета, едва торчащую. Так, на всякий случай.
Честно, он не обиделся. Он её прекрасно понимал.
Поэтому, посмотрев немного на странную, непривычную картину, взял себе ещё одну подушку из шкафа, тихонько вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
***
Первое время непривычно было жить с новым человеком под одной крышей. И новому человеку под его крышей — тоже.
Оно и понятно — Лена стала доверять ему более-менее лишь после нескольких недель совместного проживания. Спала она с закрытой дверью, оружие держала при себе, вела себя осторожно, словно подвоха ожидая — и только с Ритусей у девчонки сложились гармония и понимание с самой первой минуты знакомства. Александр смотрел иногда на их игры — исподтишка, незаметно, — и ловил себя на мысли, что прежде Ритку такой весёлой и довольной видел редко. Очень редко.
Лена же во время этих игрищ тоже радости особо не скрывала — улыбалась ярко, широко, и в такие моменты забывалось даже, что за окном — конец света, что каждый день обитателей этого дома посещают не слишком радостные настроения и мысли. Забывалось всё.
И Александр заметил за собой, что начал находить в этом отдушину.
В посиделках за чаем и разговорами ни о чём. В играх. В наблюдении за новой обитательницей квартиры. Нужно же ему как-то себя развлекать, отвлекать от всплывающей на поверхность боли, от старых воспоминаний, не дающих толком уснуть. От полужизни, существования, опостылевшего, надоевшего. От самого себя. Ему было нужно отвлекаться. Жизненно необходимо.
— Давно Рита с вами живёт? — как-то спросила Лена, сидя на полу, скрестив ноги и почёсывая довольную овчарку за ушами. Александр сидел в кресле позади девчонки, видел только её плечи, затылок и спину. Задницу Ритуси и её ходящий ходуном хвост, конечно же. Но взгляд притягивало другое. Плавная линия плеча, например, скрытая под старой футболкой, рукава которой свешивались до локтей. Сами локти с выпирающими косточками. Позвонки над низким воротом. Домашний, уютный образ, врезавшийся в мысль отчего-то слишком сильно.
Он отхлебнул немного пива из банки, раздобытой в последней вылазке. На вкус — полная дрянь, но сегодня было настроение впасть в алкогольное забытье. Лёгкое, как сейчас.
Он смотрел на Лену, а сам почему-то хотел, чтобы она обернулась. Посмотрела на него. Улыбнулась ему милой глазу улыбкой — робкой немного, и в то же время малость шкодливой. Странное желание — оно не зудело под кожей, но настойчиво стучалось откуда-то издалека. Ему нравилось за ней наблюдать. Месяц или чуть больше она прожила под его крышей, но он, видно, ещё к ней не привык. По утрам иногда вздрагивал едва, стоило заметить её плетущийся из ванной силуэт.
«Я пьян, — пытался он оправдать себя за странные мысли. — Я пьян и устал, вот и лезет в голову всякая чушь».
— Давно. Мы её ещё щенком брали. До всего этого, — он неопределённо махнул рукой, будто Лена могла его видеть. Принцесса, заигравшись, хихикнула звонко — это Ритуся лизнула её в лицо, и в отместку получила крепкое объятие. Лена зарылась лицом в шерсть — её стараниями более гладкую, не такую свалявшуюся и облезшую, как прежде. Рита даже скинула пару лет возраста, стоило признать — а вот Александра пристыдили за халатное обращение с собакой; у него хватило совести отвести взгляд и малость покраснеть, коря себя за безалаберность.
— Я всегда хотела кошку или собаку, — тихо проговорила Лена, оторвавшись от удушающих объятий. Ритуся положила голову ей на колени, развалившись на ковре, как на самой роскошной постели. — В детстве у меня был кот. Потом делся куда-то — как раз в тот день, когда всё началось. Я его долго искала, звала, но так и не нашла. Ревела потом долго. Мать обещала, что рано или поздно мы его найдём. Да только не нашли.
Александр слушал, кивая зачем-то. Снова не знал, что сказать. Редко они в разговорах затрагивали тему той жизни, что была раньше. Скользкая тема, лучше старое не ворошить — всё равно ведь не вернуть ничего. Но такова природа человека — раз уж завели разговор о старом, болезненном, чего бы и душу не приоткрыть?
— Сколько тебе было лет? — спросил он спустя минуту или две полной тишины. Лена задумалась.
— Восемь или девять. Не помню уже. Но тот день — самое начало — в памяти остался надолго. Такое хочешь, не хочешь — никогда не забудешь.
Он согласно хмыкнул, всё ещё глядя на неё сквозь полуприкрытые веки. «Обернись. Посмотри на меня. Хочу увидеть твоё лицо».
О чём ты, твою мать, думаешь вообще?
Лена всё-таки обернулась — неожиданно резко. Александр не показал ни удивления, ни испуга. Сердце отчего-то ёкнуло слегка. Совсем чуть-чуть.
Глазищи у неё…
Он не успел додумать, какие. Одна мысль наскакивала на другую, перебивала, не давала толком собрать сознание в кучу. Он так давно не был пьяным, что уже и забыл, каково это.
Он вообще много чего забыл.
— У вас была семья? — Александр кивнул нехотя. — Куда она делась?
— А твоя?
Уголок губ дёрнулся. Лена улыбнулась печально.
— Сгинула. Исчезла, — она помолчала, глядя куда-то сквозь него. — Мне иногда кажется, её и не было никогда.
Может, и не было. Он точно не мог сказать сейчас, существовала ли когда-то и его семья. Был ли когда-то тот, старый мир. Действительно ли когда-то на этом ковре сидел маленький мальчик и играл в игрушки, действительно ли рядом всегда была женщина, которую он любил. Было ли это всё? Может, ему это приснилось? Привиделось?
— Простите, — тихий, чуть дрожащий голос снова прервал тишину. Александр сфокусировал взгляд на чужом лице. Лице, которое — этого не хотелось признавать, — с каждым днём становилось всё более привычным и родным.
Он махнул рукой, хотя хотелось хорошенько ударить себя в грудь. Чтобы заглушить физической болью моральную.
— Я, наверное, пойду спать, — Лена осторожно выбралась из-под Ритуси, неловко поднялась на ноги. — Вы ещё посидите?
— Допью — и на боковую. Иди.
Принцесса кивнула. От былого задорного веселья не осталось и следа. Александру даже показалось, что глаза её покраснели. Ушла она быстро, и через минуту-две он снова сидел в тишине. Один, на считая оставшейся на ковре Риты.
Ворох мыслей. Каждая — обо всём сразу и ни о чём. Перед внутренним взором менялись образы: плечи, скрытые футболкой, и волосы, блестящие в свете тусклой лампы. Глаза — глубокие, как колодцы, как пропасти, как чёрные дыры. «Сгинула. Исчезла».
Её портрет ужасающе чётко рисовался перед глазами — будто она всё ещё была здесь, никуда не уходя. Голос звучал в ушах так, словно она шептала ему на ухо. В пьяном забытьи он рассматривал невидимый чужому глазу образ и не знал, что в нём его зацепило — но каждая мелкая деталь бросалась в глаза, как нечто важное, необычное. Лена не бросалась в глаза, но притягивала внимание, стоило лишь обратить на неё взгляд. За подобные мысли себя захотелось ударить. Резко, с размаху.
Старый придурок, да ты ей в отцы годишься…
Пиво кончилось, мысли не затихали. Александр посидел ещё немного, пялясь в стену, потом поднялся. Лучше лечь спать, пока дороги пьяных помыслов не завели его куда не следует. На нетвёрдых ногах прошёл в кухню, выкинул банку в мусорку. Проходя назад, приостановился у закрытой двери спальни, услышав звук.
Всхлип.
По нутру полоснул он не хуже ножа. Почти так же болезненно и настолько неожиданно, что понять нельзя — было, не было?
Она плакала. Старалась как можно тише, но получалось с трудом, слышимость в квартире была отличная. Александр стоял у двери, слушая. Что-то шептало ему — какая-то тёмная, извращённая часть его сути, — говорило: зайди, попробуй успокоить. Приобними за плечи. Скажи, что всё будет нормально. Может, она это позволит, откуда ты знаешь.
Другая, разумная его часть, осадила тут же: даже не думай, придурок. Не лезь, иначе подумает невесть что. Как потом в глаза ей смотреть будешь, когда протрезвеешь?
Тёмная часть подкидывала картину: тепло плеч под рукой, волосы, щекочущие подбородок, горячие слёзы, орошающие шею.
Да что с тобой такое, Саша?!
Он, пересилив себя, двинулся дальше. Рухнул на диван, закрыл глаза. В сон провалился не сразу, но снилось ему именно то, что он меньше всего хотел видеть: тепло и трепет тела в руках, близкое к собственному лицо.
Прикосновение к губам.
Такое реальное.
Пугающее.
Приятное.
Утром, проснувшись, он хотел себя убить. И надеялся, что девчонка о подобных мыслях и странных пьяных порывах не узнает никогда и ничего. «Слава богу, додумался не лезть к ней, — мрачно думал он, глядя спросонья в потолок. — Иначе хрен знает, до чего бы дошёл… Старый извращенец».
Сон ещё этот, как некстати…
***
К стыду своему, Александр не раз возвращался мысленно к этому сну. Странное дело — никак не мог перестать о нём думать. И вроде мысли ненавязчивые, однако слишком уж часто в последнее время они стали забивать и без того тяжёлую голову.
Вёл он себя как всегда — чуть отстранённо, но не мог перестать смотреть. Не пялился, но наблюдал — а за чем наблюдал, чёрт знает. Дни шли один за другим, на улице желтело, твари изредка появлялись неподалёку, но близко к дому не подбирались. Сюда они не смогли бы проникнуть при всём желании, но избавляться от них стоило сразу, не откладывая. Холодало. Мрачные тучи висели над землёй, орошая её дождями, промозглыми и холодными. В такие дни не хотелось выходить из дома, но было нужно. И вот незадача — человек, чей образ так плотно заседал в голове, постоянно находился рядом, шёл на контакт, говорил с ним, и отвлечься от этого человека, от мыслей о нём, от странных, чёрт знает чем продиктованных желаний (просто смотреть, просто находиться рядом, просто говорить), не получалось никак.
Да он и… не хотел?
Ведь, если хотел бы — нашёл способ перестать страдать ерундой. И за нежелание отступить и вернуть всё в самое начало, без интереса, без этого всего, Александр начинал себя ненавидеть.
Потому что он прекрасно понимал, куда может привести подобная заинтересованность.