Влюблённость. Как она возникает?

      Знать бы ответ на этот вопрос. Знать бы, как так выходит, что человек, вчера бывший для тебя незнакомцем, сегодня становится едва ли не самым важным элементом твоей жизни, центром вселенной на какое-то время. Объектом страсти, кем-то, кого хочется немедленно получить. Получить — не как трофей, не как диковинную вещицу, не как что-то материальное. Да и «получить», наверное, слово здесь действительно не слишком подходящее.

      Он не хотел её «получить».

      Он пока даже просто её не хотел.

      Такова природа некоторых людей — сходить с ума в полном одиночестве, особенно без возможности получить эмоциональную и физическую разрядку. Без близости многие мужчины сходили с ума — как те бандиты на окраине города, на которых не повезло нарваться Ленке, но повезло вовремя спастись. Александр иногда ловил себя на желании… просто посмотреть на женское тело. Обнажённое, желательно. Так давно не видел в живую, так давно не прикасался, что любая мысль об этом темнила разум. Клубок змей свивался внизу живота, вязкий, скользкий, как когда-то давно, в далёкой юности.

      Вслед за желанием посмотреть просыпалось желание прикоснуться — вполне естественное, нормальное. Редко получалось насытиться лишь мысленными образами. Редко когда мысли эти не приводили к очередной тяжкой череде раздумий о собственной смерти.

      Думая об этом, вспоминая долгие, полные одиночества дни, Александр задавался вопросом: почему не захотел её сразу? Такую — запуганную, злую, растерянную? Одинокую, как и он? Мог бы воспользоваться ситуацией, втереться в доверие, получить то, о чём давно думал, то, чего так в жизни не хватало…

      «Но я же не ублюдок какой-нибудь».

      Верно — не ублюдок. И в момент «геройства», когда добивал молотком последнего из нападавших на Ленку мертвяков, и в момент «втирания в доверие», и по дороге домой, и даже после этого — ни разу даже мысли в голове не возникло о том, что можно «воспользоваться ситуацией», воспользоваться мелкой беззащитной девчонкой и выбросить потом, за ненадобностью.

      Ни разу.

      Особым благородством после начала Всего Этого, как они с Леной прозвали конец света, Александр не страдал. Оно и понятно — в подобных условиях каждый сам за себя, играть в героя попросту невыгодно. Но он сыграл — руководствуясь чувством долга, тем же благородством, желанием хотя бы словом обмолвиться с единственным живым человеком, встреченным за последние месяцы и годы… да чёрт его знает чем, в самом деле. И теперь…

      Теперь, Саша, рассматривай живого человека, наблюдай за ним и мучайся, ощущая в глубине души (пока что — лишь в глубине) странную, дикую, неестественную тягу. Прокручивай в голове калейдоскоп мельком усмотренных образов — простых, но магически привлекающих, притягивающих необъяснимой, сверхъестественной силой.

      Образов, отчего-то выжигающихся на подкорке мозга вечным клеймом.

      Образов…

***

      Руки — маленькие, тёплые, подвижные. Малость костлявые. Живые. Так резко контрастирующие с холодным металлом оружия. Когда Лена брала пистолет, тот домашний образ, усмотренный им однажды по пьяни, растворялся, делался зыбким, далёким. Настоящим было её лицо: суровое, серьёзное, повзрослевшее. Глазами она могла сойти за его ровесницу. Этими странными глазищами, холодными, как тысячи ледников этого мира. Александр в жизни не видел северных морей — но благодаря её глазам в такие моменты мог сказать наверняка, как моря эти выглядят.

      Щелчок в голове — и вот перед мысленным взором совсем другая картина. Широкая, искренняя улыбка, тихий смех. Руки — те самые, что часом ранее сжимали пистолет, — теперь гладили Ритусю по мягкой, ровной шерсти. Невесомо и ласково. Лена пропускала непривычно приглаженный собачий мех сквозь пальцы, как когда-то совсем молодой Сашка, её ровесник — волосы девушки, в которую был влюблён. То была его первая любовь. Он пытался найти сходство между далёким образом, оставшимся в памяти ещё с предыдущей жизни, и той, кого видел перед собой прямо сейчас. Общих черт было немного.

      Снова щелчок — как в замедленной съёмке перед внутренним взором проносилось неловкое утреннее столкновение. Александр плёлся по узкому коридорчику, сонный, задумавшийся о своём, а Ленка возьми и налети со всего размаху. Снова игралась с Ритой. Вмазалась носом куда-то ему в грудь, отскочила тут же, вытаращив глаза, но сохранив на лице странную, изумлённую улыбку. Сон как рукой сняло.

      — Я думала, вы спите, — выдохнула Ленка, рассматривая его будто впервые и отчего-то вдруг… краснея? В полумраке коридора не было видно особо. Ритуся, довольная жизнью, тяжко дышала, свесив язык чуть ли не до пола. Смотрела на людей, хозяев — на одного, на другую. — Мы, наверное, вас разбудили… Простите, пожалуйста.

      «Вы», «вас», «простите».

      Ненужная вежливость, на первых порах забавлявшая, теперь вызывала слабые отклики раздражения.

      — Я вас не слышал, — он невзначай коснулся места на груди, куда Ленка минутой ранее ткнулась лицом. — Не извиняйся.

      Она улыбнулась и, прошмыгнув мимо него, исчезла в спальне. Всё ещё довольная Ритуся — вслед за ней.

      Он минутой позже смотрел на своё отражение в зеркале ванной — помятое, заросшее жёсткой щетиной лицо, круги под глазами, морщины… следы возраста, так или иначе проявляющиеся на коже. Того и гляди, в волосах начнёт пробиваться седина. Странно, что до сих пор не появилась.

      Он смотрел на себя, смотрел и смотрел. И не знал — ненавидеть себя? Называть извращенцем? Орать? Бить по лицу, надеясь выбить всю дурь?

      «Что ты творишь? — кричал он мысленно, не дрожа ни одной лицевой мышцей. — Что ты творишь, сволочь?»

      Первые ростки влюблённости — глупой, мальчишеской, — начали прорастать в нём уже тогда.

***

      — Кто научил тебя стрелять?

      Александр задал вопрос неожиданно — после надолго затянувшегося молчания. Вечер был дождливый, холодный и тихий — осень подходила к самому своему расцвету. Рано стемнело, стена ливня за окном не прибавляла желания выходить куда-либо — да это и не было нужно. Несколько тускло горящих свеч стояли на подоконнике, ещё несколько — на столе в дальнем конце комнаты. Ритуся дремала на ковре.

      Тишина. Спокойствие. Шорох дождя там, за толстыми стенами и стеклом, тихие голоса, говорящие о разном. Лена стояла возле окна, опираясь на подоконник и глядя вдаль сквозь плотную завесу дождя. Александр сидел на диване и смотрел на неё.

      На вопрос принцесса ответила кривой, нарочито безразличной улыбкой.

      — Мама.

      Зря он на эту дорожку встал, ой зря… Но вернуть вопрос назад возможности уже не было — оставался шанс замолчать и больше ничего не спрашивать. К чему старые раны ковырять? Если разговор заходил о его собственной семье — была ли она когда-то? — Александр тут же переводил тему. Лена понимающе замолкала.

      То же самое нужно сделать и ему.

      Он замолчал. Принцесса стояла полубоком — одной ладонью опираясь на подоконник, наклонив голову, будто прислушиваясь к дождю. К своим мыслям, настолько же беспокойным, шуршащим где-то там, на задворках сознания.

      Взгляд её был устремлён туда — в темноту, непроглядную, жуткую. Александр смотрел на её плавный профиль, подсвеченный огоньками. Смотрел и не смел оторвать взгляда.

      Лена молчала недолго.

      — У меня была младшая сестра. Давно, ещё до Всего Этого, — пауза. Она нервно закусила губу. Глаза заблестели — но, может, виной тому были отблески свечей. — Её укусила одна из тварей. В тот день, когда всё началось. Мать хотела отвезти её в больницу, но в городе началась паника. На улицах творилось чёрт знает что. А сестре становилось всё хуже и хуже.

      Лена снова остановилась. Повернулась спиной — не хотела, чтобы он видел её лицо. Но он видел — в отражении окна оно казалось бледно-золотой маской, эфемерной, неровной, незаконченной.

      Он хотел что-то сказать, но слова не шли на язык. Он мог бы напомнить, что она не обязана об этом рассказывать, но, может быть, потому и рассказывала — потому что кроме него поделиться ей было не с кем.

      — Три дня. Три дня она гнила — изнутри и снаружи. Чуть не укусила меня, и матери пришлось её убить. Я этого не видела — слышала выстрел. Мать всегда умела стрелять — работала в милиции, у неё была лицензия на оружие. Но она никогда не думала, что ей придётся учить этому меня. Она убила её — и мы остались только вдвоём.

      — А отец?

      Лена хмыкнула.

      — Отец ушёл ещё когда Жене было полгода. Я даже лица его не помню. Что с ним случилось, понятия не имею.

      Тон её сделался холодным — мурашки побежали по телу. Даже голос перестал дрожать на какое-то время. Снова воцарилось молчание, которое хотелось нарушить. Перевести тему не получится, но что сказать? Александр не умел утешать и поддерживать — малознакомому человеку могло показаться, что он столь же эмоционален, как каменный истукан. Ясное дело, это не так. Просто он… не умел показывать эмоций словами. Его прерогатива — действия.

      Но и здесь вставал вопрос: какое действие предпринять, чтобы утешить? Показать небезразличие? Они сблизились настолько, что могли назваться друзьями — то была странная, неправильная дружба, но лучше уж такая, чем вообще никакой, верно? — и за всё это время он ни разу не смог ни сказать, ни показать… хоть какой-то привязанности. Хоть чего-то, что могло раскрыть его с эмоциональной стороны.

      Не то чтобы его это беспокоило… но беспокоило же.

      — Мы ждали. Закрылись дома — мать выбиралась изредка наружу, чтобы припасов захватить, но первое время мы сидели на месте, никуда не выбираясь. Опасно было — кругом заражённые, люди сходят с ума, чёрт знает что творится, человечество вымирает. Лишь потом, когда я немного подросла, мы решили двинуться в путь. Город маленький — быстро опустел. Но ближе к центру, где мы жили, начали стекаться толпы мертвяков, и спрятаться от них было негде. Мы собрали самое необходимое, сели в машину и уехали оттуда.

      Она учила меня водить, стрелять, готовить, лечить раны. Выживать, в общем. Мы нередко натыкались на выживших, но надолго среди них не задерживались. Угодили к каким-то старикам — а они оказались каннибалами. Если бы мама не обнаружила труп в сарае, кто знает, может, и нас бы съели. Никому нельзя было доверять. Люди собирались в тесные группы, чужаков не пускали. Часто встречались и бандиты, насильники, просто чокнутые ублюдки. Ощущение было, будто мы с мамой — единственные нормальные люди на земле. Единственные разумные существа на планете.

      Глухо, отстранённо звучал её подрагивающий голос — будто издалека. Лена и сама ушла куда-то — мыслями она точно находилась не здесь. Может, там, за пределами времени и пространства. В прошлом, которое не хотелось вспоминать. Насильники, бандиты, каннибалы… Александр встречал и таких — и за людей их не считал. Тоже какое-то время думал, что остался последним здравомыслящим человеком. Как оказалось, ошибался.

      Он рад был ошибаться хотя бы в этом.

      — И сколько раз оказывались на грани жизни и смерти! — воскликнула Ленка через минуту-другую. — Сколько раз друг друга спасали, через сколько дерьма прошли. Я не боялась её потерять — мы выбирались из таких передряг, что я была свято уверена, что моя мать — бессмертная. Но оказалось, — она усмехнулась почти зло, — я ошиблась.

      — Она умерла незадолго до нашей встречи? — тихо спросил Александр. Лена кивнула.

      — Умерла от людских рук, представляете? — он представил; в это, как ни странно, нетрудно было поверить. — Мы наткнулись на тех, про которых я рассказывала. Головорезов на окраине города. Они подкрались, когда мы сделали привал. Один из них выстрелил ей в голову из кустов. Вот она сидела и что-то говорила, и в следующую секунду лежала мёртвая, истекая кровью. Они скопом накинулись на меня — я успела застрелить того, кто убил её, но меня скрутили. Угрожали, что пустят по кругу. Что так меня искалечат, что смерть покажется благом. Я видела столбы вокруг их лагеря — на них висели люди. Мёртвые, живые. Изрезанные в фарш. Для меня тоже приготовили столб — почётный, самый высокий. Я видела пыточные ножи, пилы, верёвки, шприцы, плоскогубцы, много чего ещё. Крюки какие-то. Меня связали верёвками. Посадили рядом с деревом, а к соседнему была привязана голая мертвячка — она всё пыталась ко мне вырваться. Выглядела она как живая, я даже подумала, что это просто их пленница. Свежая, наверное, была. Я видела кровь на бёдрах, синяки на теле и лице. Кожа ещё даже, наверное, не остыла.

      Эти развели костёр к вечеру, напились. Вели себя, как пьяные животные. Я смотрела то за ними, то за мёртвой девчонкой — господи, ей было лет пятнадцать на вид… Я смотрела и думала: если сейчас ничего не сделаю — мне конец. Сдохну прямо тут. Никто меня не спасёт. Мать мертва, я совсем одна. Либо смириться, либо попытаться вырваться. Но оружие у меня отняли, обыскали всю, облапали везде, где только можно. Двое уселись рядом. Один всё щипал и хватал за грудь. Засунул руку под одежду и мял, мял, мял… Другой просто смотрел, поглаживал по колену. Я думала, меня вырвет. Молилась, чтобы мертвячка вдруг вырвалась и укусила кого-нибудь — меня или их, плевать. Я хотела умереть — так, как никогда в своей жизни не хотела. А их не останавливали ни слёзы, ни пинки, ничего.

      У него сжалось сердце — слушать подобное было… тяжело. Александр, сам того не сознавая, подался вперёд, уткнувшись локтями в колени и сцепив пальцы в замок. Расслабленность из позы ушла — да и Ленка перестала делать вид, что её всё равно на собственный рассказ. Голос то срывался, то вновь выравнивался, плечи неконтролируемо дрожали — она обхватила себя руками, обняла, стараясь закрыться. Не оборачивалась — говорила, говорила, говорила, а у него волосы на затылке дыбом вставали.

      Он боялся какой-то своей частью услышать что-то, чего она могла раньше не рассказать. «Они ничего со мной не сделали» — правдивы ли те давние слова? Вдруг она сейчас выдаст откровение, которое раньше не выдавала?

      Лена помолчала и, будто решившись, громко выдохнула. Голос сорвался окончательно — она не выдержала и заплакала.

      — И вот началось… тот, что гладил по колену, разрезал верёвки. Пора ей заняться, сказал. Кто-то отошёл от костра — присоединяться. Другой вытащил руку из моего лифчика, схватил за шею, бросил на землю. Стал расстёгивать ремень, пытаться стянуть штаны. Столько рук… мерзкие, грязные пальцы… щипали, били, мяли… Кто-то оттянул меня за волосы, ткнулся губами в лицо — попал на подбородок, потом на шею. Я подумала ещё: неужели таким будет мой первый поцелуй? Таким будет мой первый — и последний — раз? Неужели всё будет именно так — не с тем, с кем хочется, а с маньяками, потерявшими разум и человеческий облик? Неужели всё закончится вот так?

      Я пиналась, как могла. Он был пьян — они все были пьяны, — потому не мог справиться с ремнём. Тогда он выхватил нож, чтобы его разрезать. И я не знаю, как смогла так быстро среагировать, найти в себе силы и извернуться, не знаю, как я решилась… Но я перехватила его запястье и воткнула лезвие прямо в глаз. И вот тут началось опять.

      Он упал — орал, как резанный, во всё горло. Другие переполошились. Я вскочила, пнула того, что пытался меня держать — он упал на третьего, и я, пользуясь случаем, убежала в темноту. В панике бегать по их лагерю — то ещё приключение… своровала пистолет, который у меня отняли, захватила рюкзак, и бегом оттуда. Мимо столбов с людьми, куда-то в кромешную темень. У меня ни фонарика не было, ничего. Я даже не видела, куда бегу — мне было плевать, лишь бы подальше от них, лишь бы быстрее сбежать. Они — в погоню за мной, стреляли вслед, орали. Не знаю, сколько я бежала. В какой-то момент просто упала — и, оглядевшись, поняла, что из зарослей вышла на дорогу. Слышала их где-то далеко позади. Сил не было, но подыхать сразу после побега? Нет уж.

      Перешла дорогу — и снова в кусты. Петляла как могла, бежала, куда глаза глядят, только вперёд, не оглядываясь, не думая ни о чём, кроме как «выжить, спастись, сбежать». Одна ветка по лбу зарядила так, что искры из глаз посыпались, но мне было всё равно. Из-за слёз ещё ни черта не было видно… И вот заросли кончились и показался город — но и тогда я не остановилась. Вышла на шоссе, ведущее в центр, и побежала уже по нему. Погони не слышала — не знаю, может, решили потом меня найти, или не поняли, насколько далеко я умудрилась убежать. Боялась, что вот-вот нагонят. Боялась, что нарвусь ещё на каких-нибудь ублюдков. Добежала до первых девятиэтажек — и во дворы. В первый попавшийся подъезд влетела. Повезло, что мертвецов там не оказалось. В какую-то квартиру зашла, дверь забаррикадировала, чем смогла. Сразу бегом к окну, пистолет в руку. Окно как раз на дорогу выходило. Я села и стала выжидать. Но никто не появился до самого утра.

      Даже утром не решилась выйти. Только когда окончательно просветлело, вышла на улицу — и дворами стала пробираться ближе к центру. Погони не было, этих я больше не видела. Несколько дней шаталась туда-сюда, толком не ела, не спала, привалов не делала. Шла, шла чёрт-те куда и не знала, что дальше делать. Куда идти. Потом случилась эта стрельба у школы… ну а что дальше было, вы и так уже знаете.

      Знал. Прекрасно знал.

      Лена спрятала лицо в ладонях. Плечи дрожали, доносились едва слышные всхлипы. Казалось, вот-вот осядет на пол — ноги её едва держали. Александр поднялся с дивана, не в силах больше сидеть. Подошёл ближе. Положил руку на плечо.

      Лена сжалась, съёжилась — ещё больше уменьшилась. Не поднимая глаз, ткнулась лицом куда-то ему в плечо. Он обнял её одной рукой, не позволяя себе больше. Вряд ли вообще позволит — после всего услышанного.

      Бушевал океан эмоций — от злости до страха. Его колотило — он и сам не знал, отчего. Будто подобное не с ней случилось, а с ним. И как она ещё ему доверилась? Как вслед за ним пошла, толком его не зная?

      Лена отстранилась, отворачиваясь. Вытирала слёзы, пытаясь успокоиться. Никак не хотела поднять глаза и взглянуть ему в лицо. Может, и к лучшему — увидела бы в его выражении то, чего не следует.

      — Как же ты после всего этого мне поверила? — спросил он тихо. Лена снова усмехнулась.

      — Я до последнего ждала подвоха. Да и после — тоже ждала. Постоянно. Только недавно осознала, что бояться вас не стоит. Вы, — она наконец посмотрела ему в глаза, улыбаясь той самой милой улыбкой. — Вы, как и я, нормальный человек.

      «Ненормальный, — ответил он мысленно. — Нормальный человек не стал бы заглядываться на девчонку младше него на полжизни. Нормальный человек после подобного рассказа даже приблизиться к тебе бы не посмел — не то что обнять».

      «Я не приближусь, — уверил он сам себя. — После подобного она в любом мужчине будет видеть насильника, это как пить дать. Если я хоть чем-то покажу свою заинтересованность, нашей дружбе конец».

      Лена отвела взгляд, снова рассматривая дождь. Александр, секунду задержав взгляд на заплаканном лице, тоже повернулся к окну.

      Они стояли молча, едва касаясь друг друга плечами.

      — Спасибо вам, — прошептала Лена, не повернув головы, едва шевельнув губами.

      — Да не за что, принцесса, — улыбнулся он, скосив на неё глаза на секунду, и успел подметить, что щёки её слегка покраснели. Он снова устремил взор куда-то во тьму.

      «Пора заканчивать с этим, — мрачно протянул внутренний голос. — Интерес интересом, но тебе пора начать думать трезво. Оставь свои порывы при себе. Не рассматривай её в подобном ключе, старый извращенец. Забудь об этом. Забудь».

      Он повторял себе: больше я к ней не притронусь. Не буду смотреть дольше, чем нужно. Не покажу никоим образом тяги, которую начал испытывать.

      В эту секунду он даже представить не мог, что сдерживать данные самому себе обещания получится из рук вон плохо.

***

      Мысли. Мысли не давали покоя.

      Их с Леной общение вернулось в прежнюю колею — к болезненным темам они не притрагивались, не желая бередить старое и забытое. Всё вернулось на круги своя — можно было бы так сказать, да только Александр стал замечать за собой, что для него-то как раз что-то изменилось.

      Что именно — трудно было сказать. Но тропинки мыслей уводили его к одному ответу, исчерпывающему и одновременно не дающему ничего: изменилось всё.

      А в чём заключалось это «всё» — да чёрт его знает.

      Он не прикасался к ней. Как бы ни манила его возможность приблизиться на более близкое расстояние, чем обычно, он ею не пользовался, хотя мог. Утром он проходил мимо неё, чуть отодвигаясь, чтобы не столкнуться плечом к плечу в узком коридоре. За столом, либо разговаривая о чём-то несущественном, либо не говоря ничего, он смотрел на её скрещенные ноги. Лена всегда сидела полубоком, её колени были на виду. Одно движение — и он мог бы коснуться её лодыжки своей. Но зачем?

      Она помогала ему готовить, всегда была где-то здесь, под рукой. С каждым днём становилось привычнее видеть её лицо, слышать её голос. Привычнее слушать и рассказывать. Смеяться. Молчать, просто сидя рядом. Александр не хотел признавать, но врать себе не мог — он к ней привязывался. С каждым днём всё сильнее и крепче.

      И ладно если бы эта привязанность была сугубо отеческой. Хотя бы приятельской или дружеской. Никогда не знаешь, какие друзья у тебя появятся после конца света — в его случае это была старая овчарка и девчонка младше него на двадцать с небольшим лет.

      Да только в список друзей попадала лишь овчарка, когда как девчонка занимала его мысли… совсем не так, как мог бы занимать просто друг или приятель по несчастью.

      Он ненавидел себя за это. За то, что не мог оторвать от неё взгляда, когда она улыбалась. За то, что не мог перестать смотреть ей в глаза, будто загипнотизированный. За то, что фантазия, дремавшая несколько лет, проснулась вдруг и подкидывала яркие картины, которые приходилось насильно стирать, лишь бы не дать слабину. Не прикасаться, не думать, не смотреть — казалось бы, всё так просто! Прислушайся к голосу разума и остынь, не давай этому разрастись. Мишка, если бы был жив, был бы сейчас младше неё года на два. И сейчас именно он мог бы на неё засматриваться так, как это делаешь ты. Тебя это не смущает?

      Смущало. Становилось не по себе. Всё это — дико, неправильно и странно. Так не должно быть по определению. Разве подобное случается? Разве так в реальной жизни происходит?

      «Происходит, — елейным голосочком отозвался кто-то в голове, более разумный, чем он сам. — Старые, бог знает сколько неудовлетворённые мужики заглядываются на молоденьких девчонок. Слюнки пускают. Мечтают о всяком, облизываются. Разве это не омерзительно?»

      Омерзительно.

      Он старался убедить себя в этом, глядя каждое утро в зеркало. Умываясь, бреясь, чистя зубы. Собственное лицо, никогда не казавшееся некрасивым, теперь напоминало уродливую маску недочеловека — нелепую, сшитую наспех из кусков людской кожи. Где-то на лбу яркой краской или фломастером должно быть выведено крупными буквами: «Извращенец».

      Он думал о тех насильниках, к которым Ленке не повезло угодить. О руках, которые её лапали — крепкие, мозолистые, грубые. Наверняка его собственные, такие же большие, крепкие, с огрубевшей кожей, были похожи на те. Он рассматривал ладони, пересечённые тремя глубокими линиями и сотнями мелких, более бледных. Представляя чужие руки, грубо хватавшие её, он содрогался от отвращения. «Они были примерно твоего возраста. Такие же в прошлом простые мужчины, как и ты. Взрослые мужики, толпой накинувшиеся на беззащитное дитя — разве это не омерзительно?»

      Да. Омерзительно.

      Но, стоило только представить другую картину — одну из тех, что воображение услужливо кидало перед сном, — омерзение куда-то пропадало. В этой картине руки принадлежали ему, Александру. Они не хватали грубо, не лапали, не сжимали до синяков и тёмных болезненных отметин. Эти руки — его руки — гладили. Ласкали. Так невесомо, так нежно, что впору было задохнуться. Эти руки касались её лица, волос, шеи, плеч. Легко, словно боясь разбить. Лена бы не разбилась. Не сломалась бы. В этой картине она не кричала, моля о пощаде, не пыталась вырваться. Тянулась навстречу. Охотно подавалась вперёд.

      Ага. Только в твоих фантазиях, старый козёл.

      Ночами — беспокойными и бессонными, — он задыхался. Утром делал вид, что ничего не происходит.

      Лена вела себя как всегда и говорила как обычно. Александр заметил — не без облегчения, — что она перестала его бояться. Это же и испугало. «Я сильнее, и она это знает. Она не справится со мной без оружия. И если я сойду с ума и решу что-то с ней сделать, она не сможет мне противостоять. Она знает и это. И всё равно мне верит. Почему?»

      Почему она не ощущает опасности? Почему так охотно верит? П-о-ч-е-м-у?!

      Возможно, ему было бы легче, не доверяй она ему до сих пор.

      Но Лена доверяла.

      Смутная догадка о причинах начала закрадываться в голову — но Александр отмёл её, как нелепую. Уверил себя, что такого просто не может быть. И на какое-то время об этом забыл.

***

      Наступила зима.

      Собачий холод и снег. Приходилось носить несколько слоёв одежды, лишь бы не замёрзнуть. Но зимы теперь переживались куда легче, чем в самом начале Всего Этого — потому никто не жаловался.

      Так уж вышло, что Ленкина зимняя одежда осталась в лагере тех головорезов — возвращаться за ней, ясное дело, никто не собирался. Потому ещё в конце ноября, когда снег толком не выпал, они наведались в ближайший магазин. Александр прибрал к рукам несколько вещей и себе. Лена набрала целую гору свитеров, штанов, носков разной степени утеплённости. Захватила пару курток — себе и ему. Среди кучи одежды Александр, приглядевшись, заметил вещицу, выделяющуюся среди остальных.

      — Платье? — ухмыльнулся, кивая на кучу в её руках. Лена отвела взгляд и ничего не сказала.

      Он про это платье до поры до времени забыл.

      — Как думаете, — Лена подала голос, отрывая взгляд от очередного снегопада за окном, — Новый год уже наступил?

      Александр медленно гладил Ритусю, устроившую голову на его коленях — с некоторых пор ей с кое-чьего пособничества позволялось лежать на диване, но к кровати он её пока не допускал, пусть формально кровать эта принадлежала Ленке. Сердце чуяло — этот запрет тоже временный.

      А насчёт Нового года…

      — Либо наступит со дня на день, либо уже прошёл.

      Лена шмыгнула носом. В последнее время она была рассеянная, вялая. Носом хлюпала ещё. Ему это не нравилось, но она твердила, что отлично себя чувствует.

      — Как люди вообще его праздновали раньше?

      Он задумался.

      — Наряжали ёлку, накрывали стол. Куча салатов, куча выпивки. Салюты за окном, бенгальские огни. По телевизору шли старые, до дыр засмотренные комедии. Пока пьёшь шампанское под бой курантов, загадываешь желание.

      — А вы какое загадывали?

      Александр тихо рассмеялся. Ритуся, не открывая глаз, дёрнула ушами.

      — Я уже тогда был слишком старым для такого.

      — Да ладно вам, — Лена, вытянув ногу, пальцами задела его колено. — Мама говорила, что люди редко когда вырастают. А уж про старение и говорить нечего.

      — Невозможно всю жизнь оставаться детьми, — выдохнул он, неожиданно для себя кладя руку на её лодыжку — скорее случайно, чем намеренно. — Хотя, кто знает… Если бы люди умели это делать, может, мир был бы более хорошим местом.

      Лена могла бы убрать ногу, но не убирала. Лицом не выдала ни недовольства, ни неприязни, ни испуга. Александр мог бы отпустить её, но не отпустил. Пальцы обхватили лодыжку — не сильно, но плотно. Кончики пальцев не смыкались, но расстояния между ними было немного. Нога как у Золушки. Эта мысль заставила его улыбнуться.

      Он усугубил ситуацию, зачем-то начав поглаживать участок кожи между штаниной и тёплым, мягким носком.

      Косточка под большим пальцем показалась невероятно интересным объектом для исследований.

      Лена медленно вдохнула и так же медленно выдохнула. Она могла бы убрать ногу, но не убрала.

      Почему?

      — Ты разве не помнишь, как праздновала Новый год? — спросил он, лишь бы отвлечь себя. Рука действовала отдельно, автономно от него. Кожа едва касалась кожи — ей, наверное, было малость щекотно.

      — Отрывками. Помню, что по телику шли фильмы. Ёлку помню. Накрытый стол. И салюты. Но это было, — она задумалась. — Чокнуться можно — две трети жизни назад.

      — Тебе сейчас сколько?

      — Двадцать один.

      Мишке сейчас было бы восемнадцать. Вот уж действительно — чокнуться.

      Он должен был убрать руку. Прямо сейчас.

      — А вам?

      — Сорок три. Почти сорок четыре.

      Мишка мог бы сидеть здесь и смотреть на неё влюблённым глазами. Почему тогда это делаешь ты?

      Лена выдохнула.

      — С ума сойти.

      — Да уж. Это точно.

      Смысла этого краткого диалога разгадать не удалось. Но он был. Александр нутром чуял.

      Чуял и другое — если сейчас не перестанет гладить кожу на её лодыжке, произойдёт что-то такое, о чём он будет жалеть до скончания дней своих.

      — Саша, — он дёрнулся — его не называли так настолько давно, что собственное имя казалось теперь каким-то древним заклинанием. Из её уст прозвучало оно вдвойне непривычно. Лена и сама себе удивилась. — Давайте загадаем желание. Прямо сейчас.

      — С чего вдруг?

      — А вдруг сейчас Новый год? То время, когда бьют куранты, и всё такое? Зачем терять шанс? Может быть, чудо всё-таки произойдёт, и желание сбудется?

      Наивная, детская затея, но захватила она его сразу же. Александр улыбнулся.

      — Ну раз ты настаиваешь…

      Лена закрыла глаза, он тоже. Мысленно воспроизвести давно забытый бой курантов оказалось проще, чем он думал. Желание… какое можно загадать? Как назло, в голову упорно ничего не приходило. Пожалуй, он входил в категорию тех скучных взрослых, которым не хотелось ничего, потому что вроде как и так всё было. Если бы была возможность благодаря одному лишь новогоднему чуду вернуть старый мир…

      С другой стороны… встретил бы он Ленку в этом старом мире? А если и встретил — что бы тогда произошло?

      Смысл гадать, раздумывая о том, чего не случилось? Желание сформировалось на удивление легко.

      «Что бы ни случилось — дай нам шанс всё это пережить. Нам троим. Что бы ни произошло».

      Он открыл глаза. Не слышный ни одному человеческому уху бой курантов затих. Лена смотрела ему в глаза — в полумраке комнаты её радужки, казалось, сияли.

      — Что загадала, принцесса? — обращение прозвучало чересчур ласково. Непозволительно нежно. Не так, как должно было прозвучать.

      Ленка покраснела.

      — Не скажу. А то не сбудется, — и улыбнулась. Той самой мило-шкодливой улыбкой. Заразительной до ужаса. Он невольно залюбовался. Хотел обнять её, подавшись вперёд, но ситуацию спасла Ритуся, проснувшаяся и резво спрыгнувшая с дивана на пол. Лена убрала ногу, но кончиками пальцев Александр ещё ощущал тепло её кожи.

      Оно, казалось, пристало к его собственной. Так, что отодрать не было ни сил, ни возможности, ни желания.

***

      — Не стягивай одеяло, — с какой-то давно забытой отеческой строгостью проговорил Александр. Лена сверкнула на него упрямым, но затуманенным взглядом.

      — Мне жарко, — пробубнила гнусаво, всё ещё норовя убрать тяжёлое, плотное одеяло с груди. Получалось пока не очень.

      — Через минуту станет холодно. Накройся.

      Она послушалась с неохотой.

      Те хлюпанья носом даром не прошли — Ленка заболела. Валялась второй день с температурой, не ела, только глотала воду кружками и бутылками. И лекарства пила, естественно. Александру приходилось изрядно попотеть, чтобы заставить её поесть хоть немного. С больными возиться — хуже, чем с малыми детьми, ей-богу.

      Он стоял возле кровати, задумавшись. Забавно выглядела гора одеяла и торчащая из-под неё голова с растрёпанной шевелюрой. Ритуся изволила почивать на ковре — запрет на лежание на кровати ещё оставался в силе, однако готов был аннулироваться в любой момент. Александр держал градусник в руке и разглядывал Ленку. К счастью, она закрыла глаза, потому этого не видела.

      Когда открыла, он на неё уже не смотрел.

      — Спи, принцесса. Тебе не говорили, что сон — лучшее лекарство?

      — Говорили, — она шмыгнула носом. — А вы что будете делать?

      Он ещё не придумал. В сущности, делать ему было нечего — выбираться никуда не нужно, погодка на улице и так неважная, так что территорию особо не осмотришь. Рита всем видом выражала желание оставаться с Ленкой — он даже приревновал на мгновение, только не понял, кого именно ревнует. В последнее время он плохо спал, так что промелькнула мысль вздремнуть на часок-другой. Такие «тихие часы» посреди дня зимой стали входить в привычку — почему-то аккурат после их личного Нового года, вечера-ночи, когда они оба загадали желания под куранты, которых не было.

      Чудной был вечер. Вспоминать о нём было неловко, волнительно. Одним словом, странно.

      — Может, вздремну немного. Чего и тебе советую.

      Лена посмотрела так… слов бы не нашлось, чтобы описать подобный взгляд. Лицо странно переменилось, глаза… погрустнели, что ли. Будто расстроилась чем-то. На бледном лбу выступила испарина, но нос и область вокруг переносицы были нездорово-красными. Губы сжались в плотную линию. В строгости этой она походила на юную учительницу.

      — Чего это с тобой? — он усмехнулся. Лена перевела туманный взгляд на его лицо.

      — В смысле?

      — Лицо переменилось. Расстроилась, что уйду от тебя? — очевидное смущение ей скрыть не удалось, и Александр тихонько рассмеялся. Так странно — в последние несколько месяцев он стал больше улыбаться, а уж пробить его на смех и впрямь стало легче лёгкого. «Что со мной происходит?» — хотелось спросить, но он не был идиотом и прекрасно осознавал, что с ним творится. Только вслух бы не признался никогда в жизни.

      — Да ну вас, — Лена перевернулась набок, лицом к стене, спиной к нему. На этом их содержательная беседа была окончена.

      Выходя из комнаты и прикрывая дверь, он заметил, как резво с пола подорвалась Рита, стоило только ему уйти. Как пить дать, ляжет на кровать. Согнать бы мерзавку, но толку-то, всё равно обратно к Ленке ляжет… Пусть.

      Диван, ставший уже родным, растерял былое удобство. На улице начало смеркаться, но сон отчего-то не шёл. Пару раз Александр был готов провалиться в сон, но этого так и не случалось — он попросту не мог заснуть. Перед мысленным взором являлось недовольное лицо. Грустное. Дураком нужно быть, чтобы не понять — ей явно не понравилось его решение уйти. Ясное дело, больному человеку нужно внимание, и всё такое… Только он боялся, что с вниманием может переборщить. У него хватало сил держать себя в руках, да только он не железный — в любой момент может сломаться и натворить, чего не следует. Или наговорить чего-то такого, о чём потом пожалеет.

      Другой вопрос: почему Ленка расстроилась тому, что он ушёл?

      Надеялась провести время вместе? Поговорить о чём-то? Просто побыть рядом? Даже если так — зачем ей это?

      Снова на ум пришёл образ — Ленка под одеялом, отвернувшаяся к стене. Места на кровати было много для одного, но для двоих — в самый раз. Пожалуй, на кровати помимо двух взрослый людей мог вместиться кто-то поменьше — собака, например.

      Следом за этой картиной пришла другая, из нереального, фантастически неосуществимого.

      Кровать. Лена, лежащая под одеялом. Не одна. Рядом — Александр, ласково гладящий её по волосам или держащий за руку. Где-то в ногах — мирно спящая Рита. Он почти ощутил тяжесть её старого тельца. Почти ощутил прохладу простыни, мягкость одеяла, тепло руки, которую мог держать в своей. Тёплое дыхание, едва касающееся его лица.

      Её лицо. Так близко.

      Слишком близко.

      Образ растворился — слишком сладкий, чтобы быть правдой. Слишком реальный, чтобы в него не поверить. Александр открыл глаза, уставившись в потолок. Внутри — в груди, в животе, во всём теле — словно прошла судорога. Болезненная.

      Голод.

      Обыкновенный тактильный голод.

      Странная штука — накатывает внезапно, так сильно, что опомниться не успеваешь и понять, как из одного состояния перешёл в другое. Жил себе спокойно — щёлк — и вот ты лежишь, пялясь в потолок, думая о человеке за стенкой, о том, как хотел бы коснуться его. Просто коснуться. Ничего больше. Одного касания было бы достаточно, чтобы угомониться и снова жить спокойно.

      Голод, который испытываешь не желудком, а всем телом сразу. Магнит включается — и для связных мыслей не остаётся места. Просто этого хочется. Просто так вышло, что к человеку за стенкой нельзя прикасаться — и это начинает сводить с ума.

      Он был бы рад избавиться от этого чувства. Он был бы рад никогда больше его не испытывать.

      Он в самом деле был бы безмерно счастлив, никогда больше не влюбляясь.

      Грудь сдавило, дышать стало тяжело. Александр смотрел в одну точку на потолке, прислушиваясь к тишине, накрывшей весь мир, заполонившей каждый его уголок.

      Единственное место, где было шумно — голова. Вместилище мыслей, фантазий, снов. Не затихающее жужжание. И среди какофонии звуков выделяется лишь одна более-менее чёткая мысль.

      «Хочу её видеть. Хочу к ней. Хочу касаться её. Хочу быть рядом. Просто быть рядом. Разве я многого прошу?»

      Чересчур много просишь, дурак. Чересчур.

      Он вспомнил её лицо — тонкую, едва заметную морщинку меж бровей, строго поджатые губы. Смущение. «Да ну вас».

      Александр тяжко выдохнул и поднялся. Пока шёл в сторону спальни, самая разумная его часть… не мешала. Наблюдала за происходящим отстранённо — ничего не произошло и, если ты не облажаешься, не произойдёт, — и повторяла одно и то же по кругу:

      «Все твои мозги утекли в штаны».

      Может быть. Александр не стал бы с этим спорить.

      Он толкнул не закрытую до конца дверь. Лена тут же подняла голову — не спала. Рита, ожидаемо, лежала у неё в ногах и не испытывала по этому поводу ни малейших угрызений совести.

      — Что-то случилось? — насторожилась Ленка, и у Александра словно пелена спала с глаз. И голод, испытываемый всем телом, как-то прошёл. Его словно хорошенько ударили по щеке. Со всей силы.

      «Что я только что собирался сделать?»

      — Хотел поспать, да что-то не спится, — он заметил, что принцесса дрожит. — Ты замёрзла?

      Она неуверенно кивнула.

      — Так, немного.

      Дрожала она так, что едва зубы друг о друга не стучали. Ага, немного.

      Снова в голове промелькнул притягательный образ, но Александр отогнал его, как назойливое насекомое. Осадил себя твёрдой, уверенной мыслью: этого не будет.

      — Прости, что разбудил. Просто, — он сделал короткий вдох, изо всех сил придумывая причину, — хотел проверить, нормально ли ты себя чувствуешь.

      — Нормально. И не переживайте, я всё равно не спала, — тихо ответила Ленка, не отрывая от него взгляда и, кажется, даже не моргая. Мелкая дрожь постепенно сходила на нет. — Может, останетесь? Раз оба уснуть не можем.

      Интересно, сколько смелости ей потребовалось, чтобы это сказать? Александр мог сказать наверняка, что сам бы ни за что здесь не остался. Не хватило бы сил спросить её, не против ли она, чтобы он никуда не уходил. Иногда — в последнее время всё чаще, — он ощущал себя мальчишкой. Робким, влюблённым, глупым. Напрочь потерявшим голову только потому, что девчонка ему улыбнулась. Предложила остаться ни с того ни с сего и улыбнулась — застенчиво, глядя почти умоляюще туманным взором.

      Не смог бы остаться, да?

      Он себе солгал. Правда была в одном: единственное, чего он не смог бы на самом деле — уйти. Но ему нужно было. Жизненно необходимо сбежать отсюда. Оставить это чудо в перьях, внезапно на него свалившееся, оставить мысли о нём. Закрыться от нежного, поганого чувства, разрастающегося, как пышный цветочный куст. Никогда о нём больше не вспоминать.

      Нужно было уйти. Сослаться на что-то стороннее, найти какую-нибудь причину и сбежать.

      Александр сделал глубокий вдох — как перед прыжком в воду.

      И сел на кровать.

      Лена повернулась к нему лицом, едва заметно улыбаясь и глядя ему в глаза. Рита только приоткрыла веки и продолжила спать, как ни в чём не бывало. Но Александр о ней не думал. Пусть спит где хочет — на диване, на кровати, хоть на потолке, — ему, в сущности, было всё равно.

      Он упёрся ладонью в кровать, придавив краешек одеяла. Лена, метнув туда взгляд, вытащила руку — маленькую, казавшуюся хрупкой, но на деле сильную, — и обхватила его ладонь пальцами. Горячими.

      Он перестал дышать. Перестал думать. Что-либо осознавать. Единственное, на что его хватило — перевернуть ладонь и сжать её руку в ответ. Ладонь к ладони, кожа к коже. Её пальчики между его собственных пальцев. Он мог разглядеть линии вен на её запястье. Их и рассматривал — остальной мир попросту перестал существовать.

      Скоро стемнело. В конце концов руки пришлось расцепить. В конце концов Лена уснула, и ему пришлось выйти. Александр привалился спиной к стене в тёмном коридоре и спрятал лицо в ладонях. Он не знал, что произошло. И она наверняка не знала. Оставалось только прятаться — от неё, от себя самого, — и задавать один вопрос: что случилось? Что это было сейчас — эта магия между вами? Этот миг, растянувшийся на вечность?

      Ответ был прост до безобразия и банален.

      И, как ни странно, вслед за собой он оставлял ещё сотни, если не тысячи вопросов — а на те ответов не находилось вовсе.