Томура слегка шевелится и вздыхает. Жарко. Очень жарко. Но выпутаться из кокона одеяла не получается. Он старается пошевелить руками или ногами, но постоянно на что-то натыкается. Все попытки поднять веки проваливаются. Нет, просыпаться он точно не хочет. Нужно просто избавиться от одеяла. Так должно стать лучше.

С каких пор, вообще, в комнатах штаба Лиги так душно? Обычно Шигараки мерзнет под двумя одеялами каждую ночь.

Очередная попытка интуитивно выбраться из кокона проваливается. Вместо этого Томура только ударяется головой обо что-то мягкое. Следом за этим совсем рядом раздается сиплый недовольный голос:

— Долго ты еще собираешься возиться?

Это действует как удар током. Шигараки распахивает глаза и подрывается с места. Руки инстинктивно прижимаются к груди, а глаза сканируют пространство. Пальцы не в крови и перед ним нет кучи пыли, но это не успокаивает. Сердце колотится как бешеное. К горлу подкатывает тошнота.

— Эй, ты чего так подорвался? — хмурится Даби, переворачиваясь на спину и потирая заспанные глаза.

Он пытается приподняться на локте, чтобы посмотреть, что случилось, но Шигараки издает какой-то нечеловеческий звук и самым бессовестным образом сталкивает его с дивана, упершись ногами в живот. Даби взмахивает руками и пытается удержаться, но все-таки сваливается на пол с глухим стуком под недовольное восклицание:

— Какого черта ты спишь рядом со мной?!

— Что за хуйня, Шигараки? — кричит в ответ Даби, пытаясь подняться. — Ты с ума, что ли, сошел? Ты что вытворяешь?

— Это ты с ума сошел! Почему ты спишь здесь?!

— Потому что это мой диван! И моя квартира! Где мне еще, по-твоему, спать.

Даби резко садится на полу, и его кожа разве что не искрится от раздражения. Первый порыв — схватить Шигараки за лодыжку и тоже стащить на пол, чтобы неповадно было брыкаться по утрам. Но что-то в его белом, как снег, лице отрезвляет.

Томура отползает в угол дивана, и в широко распахнутых рубиновых глазах отражается неподдельный ужас. Он дышит часто, как загнанный зверь, и тело бьет крупная дрожь. Он прижимает руки к груди и судорожно заламывает пальцы так, что вот-вот вывихнет себе суставы.

И это определенно должно было встревожить, заставить остановиться, но злость внутри Даби побеждает, и он ядовито сцеживает:

— Боже, какая на этот раз шестеренка в твоей тупой башке отлетела к чертовой матери?

Это звучит явно грубее, чем следовало бы. И Даби ждет, что Томура огрызнется на него, накричит в ответ, кинется. Но вместо этого его глаза расширяются еще больше, а пальцы нервно сцарапывают кожу с шеи. Почти сразу течет кровь. Издав что-то среднее между всхлипом и криком, он утыкается лицом в свои острые колени. Пальцы тянут волосы, норовя их вырвать. Дыхание становится все более сбитым и частым, и это выглядит даже хуже, чем его чертовы припадки до этого.

Даби пытается встать и дотронуться до него, но Томура лишь сжимается еще больше. Вместо всех грубостей, которых от него ожидает Даби, он только едва слышно просит:

— Скажи, пожалуйста, что ты в порядке.

Даби кажется, что эта простая просьба явно вырывает у него что-то из груди. Обожженная рука обессиленно падает на диван, и он на автомате отвечает:

— Я… в порядке.

Томура неуверенно приподнимает голову. Испуганный взгляд осматривает Даби, пытаясь найти следы катастрофы. Но их вроде как нет, поэтому Шигараки только еще раз спрашивает:

— Точно?

— Да точно, — хмурится Даби. — Что со мной вообще могло произойти? Мы же просто спали.

— Да что угодно! — тут же вспыляет Томура, взмахнув руками и скинув с себя одеяло. — Ты думаешь, я просто так в штабе запрещаю тебе засыпать со мной?

— Нууу… Откровенно говоря, я думал, все дело в твоей природной вредности.

— Боже, какой же ты придурок! — восклицает Шигараки, подрываясь с места.

Он ловко перепрыгивает сидящего на полу Даби и пытается улизнуть в ванную комнату, но горячие пальцы перехватывают его за запястье. Томура тут же с силой вырывает свою руку, едва не падая по инерции. В его лице отражается что-то нездоровое.

— Не смей меня хватать!

— А ты не веди себя, как гребаная истеричка! — огрызается в ответ Даби, поднимаясь на ноги. Только притихшая ярость снова вспыхивает, как пожар. — Все ж нормально было. Какого хрена ты разорался с утра пораньше? Ты можешь нормально объяснить в чем твоя ебаная проблема?

— Может, подключай ты хоть иногда мозг, я бы меньше на тебя орал! — выкрикивает Томура и пытается скрыться за дверью в ванной, но Даби снова хватает его за плечо, с силой разворачивая к себе. — Отпусти меня! Не смей меня хватать! Я оторву тебе твои гребанные руки!

— Прекрати себя вести как ненормальный! — кричит он, встряхивая с силой Шигараки.

— Или что? Ударишь меня за это?! Ну так давай, сделай это!

Даби широко распахивает глаза, но пальцы, болезненно сдавливающие чужое плечо до синяка, разжимаются. Почувствовав это, Томура вырывается и, резко развернувшись, пулей влетает в ванную комнату, громко хлопнув дверью. Слышен глухой стук — явно врезался в стиральную машину. Примитивная задвижка щелкает, как будто это действительно может остановить Даби, если он захочет открыть эту дверь. Сразу за этим следует сдавленный крик.

Даби хватает со столика подвернувшуюся под руку зажигалку и швыряет ее в дверь, выпаливая:

— Не ори, придурок! Это тебе не лес. На часах семь ебаных часов утра!

Шигараки, зажав руками рот, упирается спиной в стиральную машинку и медленно оседает на пол. Крик застревает в горле. Подходящего места здесь нет, поэтому он забивается в угол около ванны. Прижимает колени к груди, сдавливая между ними голову. Пальцы оставляют царапины везде, где могут дотянуться, пока не пачкаются в крови.

Это нелепо. Неужели так сложно понять его? Он ведь не просит ничего сверхъестественного. Просто…

Ты чокнутый.

— Можно подумать, я без тебя этого не знаю, — бормочет Томура. Он вытягивает руки перед собой. От вида крови начинает тошнить. Пальцы мелко дрожат. Возможно, выблевать этот животный ужас было бы проще, чем уложить его в своей голове.

Это его кровь, не Даби. Но от одной мысли, допускающей такой вариант, хочется сжаться в комок и скулить.

Ты уже причинял ему вред.

— Я знаю.

Ты несешь только разрушение.

— Я знаю.

Он ненавидит тебя.

— Я…

Томура осекается, сжимая зубами губу до боли. Да, Даби определенно зол. Но ненависть?.. Они ссорились гораздо хуже, до рукоприкладства и драк, но каждый раз он просил прощения и был с ним после нежен и добр, будто Шигараки не доводил его до исступления своим поведением. Стал бы так поступать человек, который ненавидит?

Конечно, он тебя ненавидит. Разве может быть иначе?

— Может быть… может.

Разве ты хоть чем-то заслужил доброе отношение к себе?

— Даби всегда говорит, что его не нужно… заслуживать.

Шум в голове нарастает, словно ройголосовнедоволен, что Шигараки сопротивляется их словам. Отдельные слова становится все сложнее разобрать.

онненавидиттебятыжалоктыничтоубейегоубейонненавидиттынезаслужилтывопасностибегибегибегиубейеговсечтотыможешьразрушатьтыведьегоненавидишьубейсебяеготаклегкостеретьтыдолженумеретьничтожествоондолженбылударитьтызаслужилболиумриникчемныйумритевдвоемубейонненавидттебяубейубейубей

Почему ты просто не скажешь ему, что боишься его убить?

Томура вздрагивает, сильнее надавливая себе на виски. Этот тихий и нежныйголостак тяжело разобрать среди гомонаостальных, но он слышит его. Среди всей какофонии именно этот вопрос вонзается в сердце ножом, заставляет тихо заскулить. Слизнув кровь, выступившую на прокушенной губе, Шигараки едва слышно шепчет:

— Потому что мне страшно быть… таким.

Каким «таким»? Он и сам не может сказать наверняка. Но что-то рядом с Даби ломается в нем. Что-то, что он выстраивал долгие годы, находясь под надзором Учителя. И чем больше он это пытается игнорировать, тем больше все катится к чертовой матери.

Тебя растили не для этого.

Точно. Не для этого. Не для того, чтобы он принимал ванну с человеком, который ему симпатичен. Не для того, чтобы он спал у кого-то под теплым боком. Не для того, чтобы позволял кому-то заботиться о нем.

Его растили, чтобы он…

Ты должен убить его.

Ты можешь только разрушать.

Его растили разрушать и убивать. Это то, чего от него всегда хотел Учитель. Так как теперь справиться с тем, что ему страшно кого-то потерять? Этого вообще не должно быть в его гребаных настройках.

И как вообще это все объяснить Даби, который уверен, что подобное поведение Шигараки — это один большой детский каприз?

Так невыносимо.

Одному было больнее, но так проще. Стоит ли эта сиюминутная иллюзия близости того, с чем приходится теперь справляться?

Даби прижимается ухом к двери в ванную, прислушиваясь к звукам. Достаточно быстро шорох и бормотания сменяются гробовой тишиной. Мысли самым дурацким образом мечутся между «Лишь бы он ничего там не переломал» и «Лишь бы он там не навредил себе». Он аккуратно нажимает на ручку, но дверь, ожидаемо, не поддается. Никакой реакции за этим не следует.

Какая-то его часть, подгоняемая горящей яростью, просит продолжить кричать, выломать дверь, любой ценой добиться адекватного объяснения, а не этого дурацкого избегания. Но остатки рациональности подсказывают, что с кем-кем, а с Шигараки это точно не сработает, только сделает хуже. Если продолжить давить на него, он точно нанесет вред себе или другому.

Даби медленно выдыхает, сжимая и разжимая кулаки. Оттолкнувшись от двери, он хватает со стола телефон и, на ходу набирая номер, уходит на кухню. Пока в динамике раздаются гудки, он открывает широко окно и, перекинув ноги на другую сторону, садится на козырек крыши над подъездом, служащий импровизированным балконом. Прижав телефон плечом к щеке, Даби достает припрятанные сигареты и закуривает.

— Такая рань, что тебе наааадооооо, — после продолжительного времени раздается в трубке капризный девчачий голос. Но Даби не разменивается ни на приветствия, ни на объяснения ситуации, вместо этого задавая в лоб вопрос:

— Какого черта он со мной все это время не спит?

Тога молчит достаточно долго, чтобы Даби могу как наяву представить, как ее кукольные губы недовольно надуваются, а янтарные глаза темнеют от раздражения. Но отступать поздно, он уже, в любом случае, разбудил ее в семь утра своим звонком, так что придется настаивать на ответе.

И Даби даже вздыхает, чтобы повторить свой вопрос, но Тога перебивает его встречным:

— Что у вас уже случилось?

— Мы поссорились, — уклончиво отзывается Даби, хмурясь. — Лучше ответь на мой вопрос: почему он не спит со мной?

— В каком смысле?

— В прямом. Просто… ночью. Или днем. Или в любое другое время. Ты наверняка в курсе. С тобой, в отличие от меня, он делится всеми своими дурацкими переживаниями!

— Куда-то не туда ты воюешь, называя его переживания «дурацкими», — зевнув, ворчит Тога. — Сильно поссорились?

— Нет. Да. Я не знаю! И не говори, пожалуйста, Курогири. Мне еще от него не хватало тупорылых упреков, что я расшатываю Шигараки. Ты мне ответишь или нет?

— А ты сам не догадываешься, что ли?

— Если бы я догадывался, я бы тебе не звонил!

Тога, с тяжелым вздохом, снова замолкает. Кажется, только у нее получается так красноречиво выражать свои эмоции без единого слова. Даби до боли сжимает зубы, выжидая от нее хоть какой-то еще реакции, выпускает через нос сигаретный дым.

Пауза раздражающе затягивается.

— Тога, мое терпение не бесконечное. Ты знаешь, в чем дело или нет?

— Мое тоже, — серьезно отзывается Химико. — И оно закончилось тогда, когда ты позвонил мне в семь утра и начал кричать и задавать очевидные вопросы. Где сейчас Томура? Почему ты с ним не поговоришь?

— Заперся в ванной. И тоже, вместо адекватного ответа, орет на меня, что я идиот.

— Так что у вас произошло?

— Я вчера лег с ним спать, а сегодня он скинул меня с кровати и впал в неадекватную истерику.

— А бывают адекватные истерики?

— Тога, я клянусь, если ты продолжишь…

— Ой-ей. Если с ним ты разговариваешь таким же тоном, я не удивлена, что он сбежал. Так что, он был не в курсе, что ты с ним ложишься? А вы эти пару дней не спали, что ли, вместе?

— Нет. Он… задремал после ванны на диване, и я просто лег рядом. А до этого постоянно сбегал спать в кресло. Или играл на ноуте всю ночь. Какого сраного винтика не хватает в его сраной башке?

— Угх. А я ведь говорила ему, что с этим придется рано или поздно разобраться. Нормально у него все с винтиками в голове. Он просто боится убить тебя во сне.

— Это еще что за бред? С чего ты взяла?

— Что? — растерянно отзывается Тога, но тут же вспыхивает: — То есть, ты звонишь мне в семь утра, кричишь, задаешь очевидный вопрос, требуешь на него ответа, но, получив его, реагируешь в духе «нет, неправильно»?! Клянусь, Даби, я сейчас приеду к тебе и пырну тебя ножом!

— У тебя нет моего адреса, — невпопад отвечает Даби, пытаясь попутно осмыслить полученную информацию.

— Хочешь проверить? Думаешь, Томура мне не написал, откуда его, если что, забирать?

— Забирать? Так, нет, об этом я подумаю в следующий раз. Так это он тебе сказал? Про страх убить?

— Я не понимаю: почему ты так удивляешься этому? У него смертоносная причуда. Конечно, он боится нечаянно причинить тебе вред во сне. Ты правда этого не понимаешь?

— Я думал, это просто все его дурацкие капризы из разряда «не обнимай меня, я к этому не привык».

— У Томуры нет дурацких капризов. Это просто ты его плохо понимаешь или не слушаешь в некоторых вещах.

— Я просто… — начинает Даби, но осекается на полуслове, потому что подходящее оправдание в голове так и не формируется, поэтому приходится сдаться и сокрушенно выпалить: — Ладно, видимо, я действительно просто тупой. Пойду разберусь с этим. И не говори ни о чем Курогири!

Даби сбрасывает звонок прежде, чем Тога успевает что-то возмущенно пискнуть. Он прижимает телефон к груди, глядя перед собой расфокусированным взглядом. И приходит в себя только тогда, когда пепел с сигареты в губах падает на футболку. Он чертыхается, отряхиваясь, и поднимается на ноги. Перепрыгнув через подоконник обратно на кухню, он возвращается в комнату.

Подойдя к дверям ванной, он прижимается ухом, прислушиваясь. Тишина. Это заставляет завязаться в груди тревожный узел. Это все — слишком знакомая для Даби сцена. Когда-то давно, когда у него было еще другое имя, он точно также стоял под дверями в ванную комнату, прислушиваясь к каждому шороху, чтобы убедиться, что мать ничего с собой не сделала.

Даби больно дергает себя за скобу на запястье, смахивая это наваждение. Он больше не ребенок, и нужно научиться уже решать свои проблемы. Выдохнув, он тихо стучит в дверь.

— Что ты хочешь? — раздается недовольный голос Шигараки через мучительно долгие секунд пятнадцать. Он звучит вымотанным, но точно не умирающим. От этого становится легче.

— Выйди. Я хочу поговорить.

— О том, что я чокнутая истеричка с выдуманными проблемами?

Даби кривится, закатывая глаза, но, проглотив все язвительно-агрессивные комментарии, отвечает:

— Скорее о том, что я тупой и не понимаю очевидных вещей.

Повисает многозначительная пауза, но после нее Томура все-таки ворчит недовольно:

— Хорошо, сейчас выйду. Дай мне… пару минут.

Даби снова раздраженно вздыхает, с трудом удерживаясь от восклицаний «какой же ты мудак». Ну конечно, как поговорить о том, что Даби тупой — это он сразу выйдет.

Вместо этого он разворачивается и уходит на кухню. Достает из шкафа две чашки и ставит их на стол, засыпает дешевый кофе. Томуре — пару ложек сахара.

В комнате тихо скрипит дверь в ванную. Даби замирает, прислушиваясь. Шигараки всегда передвигается бесшумно, поэтому уловить его шаги не получается. Но слышны легкие шорохи и скрип еще одной старой дверцы — в шкафу. Роется в своих вещах? Ох, главное, чтобы не надумал драматично собирать сумки с криками «Я возвращаюсь в штаб». Будет крайне неуместно.

Но когда он оглядывается на шаги, не получается не воскликнуть:

— О нет, немедленно убери эту хрень! Я не буду разговаривать с тобой, пока на тебе эта штука.

Томура замирает, и Даби даже может представить, как он растерянно моргает. Но этого не видно, потому что на его лице снова эта чертова мертвая рука! Шигараки поправляет ее четырьмя пальцами и недовольно ворчит:

— Это… помогает мне держать себя в руках.

— Буквально.

— Буквально. Но зато мне почти не хочется кричать или выцарапать глотку тебе или себе.

Даби поджимает губы, наблюдая, как Томура каким-то чудом с ногами забирается на стул. Снова занимая так мучительно мало места. Вздохнув, закатывает голубые глаза. Стоит ли возмущаться, если он сам разрешил принести эту дрянь к нему в дом? И что он сам, видимо, довел до необходимости обратиться к ней…

— Ну так что, ты собираешься говорить о том, что ты тупой?

Даби опасно прищуривает глаза, но быстро сдается. Подвигает к Шигараки чашку с кофе и ворчит:

— Я понял, почему ты так отреагировал сегодня утром.

— Прям сам понял? — хмыкает Томура, касаясь холодными пальцами горячей керамики, и, поймав на себе недоуменный взгляд, добавляет: — Мне Тога написала, что ты ей звонил.

— Она тебе обо всем докладывает?!

— Абсолютно.

Даби вздыхает, плюхаясь на стул. Достает из пачки сигарету и пару раз щелкает зажигалкой. Взгляд блуждает по Шигараки. Это не сразу бросается в глаза, но под ногтями у него запекшаяся кровь, а на шее и запястьях можно заметить глубокие борозды. Внутри толкается неприятное чувство. Он точно не хотел доводить Томуру до самоповреждений. Но, кажется, он не скоро научится обходить эти мины.

— Так Тога права? Ты… не спал со мной в одной кровати все это время, потому что боялся меня убить?

Томура шумно выдыхает, но ничего не отвечает. Вместо этого поправляет руку на лице, закрепляя ее повыше, чтобы можно было глотнуть кофе. Сухие губы тоже покрыты кровью из разорванных зубами трещин.

Просто катастрофа какая-то.

Отставив чашку, Шигараки на миг касается пальцами губ. Неприятно. Это все так неприятно. Помедлив, он все-таки отвечает:

— Не только убить. Даже просто ранить будет весьма… плохо.

— Почему сразу не сказал?

Потому что нельзя быть слабым, да?

Потому что ты так сильно хочешь его убить.

Потому что ты жалок, и всего боишься.

— Мне казалось, это… очевидно.

— Да, Тога сказала также. А я, получается, идиот, который не понял очевидной вещи.

— На самом деле, мне казалось, что если я так скажу, ты будешь с меня смеяться.

Даби удивленно вскидывает брови, а потом хмурится. Губы кривятся в нездоровой усмешке. Хочется снова начать кричать, но это желание быстро угасает.

Если быть честным с собой, скорее всего, если бы не нынешняя истерика Шигараки, он бы действительно все вывернул в шутку. Опасения вполне оправданы.

— Ты всегда прогонял меня на ночь. Или просил не спать с тобой, даже если ты заснешь. Я думал, ты просто… не хочешь. В целом. Чтобы я был рядом. Или боишься, что это слишком… близко. Интимно. Что это очередное недоверие ко мне. Или, что ты просто не привык спать с кем-то, и я тебе мешаю. Или боялся, что кто-то увидит, как я выхожу утром из твоей комнаты или ты из моей. Или… не знаю. Какая угодно еще дурацкая причина. Что угодно, кроме страха… убить меня или навредить. Такой вариант в моей тупой башке даже не возник.

— Разве, учитывая мою причуду, это… не на поверхности?

— Наверное. Скорее всего. Так и есть. Но я просто думал, что, раз тебе Курогири не приносит каждую ночь новую кровать, подушку или одеяло, ты… Не знаю, как-то это контролируешь. Или, что твоя причуда не работает не во сне. Или еще что-то в этом роде. И все завязано исключительно на твоих… капризах.

Томура поворачивает голову к Даби и удивленно хмыкает. Подумав, он говорит:

— Просто Учитель с Доктором меня натренировали спать, не разрушая предметы.

— Натренировали? — насмешливо хмыкает Даби, сбрасывая пепел в пепельницу. — Стучали в тарелки каждый раз, когда ты пытался аннигилировать одеяло?

Повисает пауза. Сквозь мертвые пальцы не видно взгляда Шигараки, но Даби все равно ощущает, что он весьма красноречив. Приходится укусить себя за язык, чтобы не продолжить разводить клоунаду. Вместо этого он терпеливо ждет, когда Томура скажет что-нибудь еще.

Шигараки молчит мучительно долго, колупает пальцами только подсохшую кровь на предплечьях. Говорить об этом как будто неправильно. Никто и никогда не запрещал ему, но Томура всегда сам понимал, что обо всех экспериментальных методиках Уджико лучше помалкивать.

Иначе все поймут, что ты не человек.

— Алло, — щелкает пальцами Даби. — Чем ты там снова подгрузился? Ловишь вьетнамские флэшбеки о том, что с тобой делали эти два больных на голову ублюдка?

— Не говори так… о них.

— А я не прав?

Томура снова замолкает. Подобные вопросы всегда ставят его в тупик. Помедлив, он все-таки говорит:

— Ну, в основном они вырезали мне ногти или надрезали подушечки пальцев, чтобы из-за боли я не мог даже во сне положить их на кровать.

— Что, блять?

Даби восклицает, вероятно, слишком резко, потому что Томура заметно вздрагивает и сжимается еще больше. В голубых глазах вспыхивает что-то нехорошее, и хоть Шигараки понимает, что это направлено не на него, все равно хочется спрятаться.

Не следовало об этом говорить. Абсолютно точно не следовало.Шумв голове снова нарастает, и теперь даже присутствие Отца не помогает с ним справиться.

Тынечеловектынечеловектынечеловек.

— Ну, со временем, — словно оправдываясь, быстро бормочет Томура, — когда выработалась привычка спать пальцами вверх, они просто подвязывали мне запястья к телу, чтобы я прижимал руки к груди. Себя-то я не могу расщепить. Так сформировались привычки, которые помогают мне спать, не разрушая предметы вокруг. В большинстве случаев. Но иногда это все еще происходит. И я не готов так рисковать чем-то важнее, чем… кровать.

— Не произноси это таким тоном, как будто это нормально! — возмущается Даби, и сигарета в его пальцах ломается, пепел опадает на домашние штаны. Он чертыхается, отряхиваясь. Его злость разве что комнату не заполняет искрами.

Томура ерзает на месте, вжимая голову в плечи, словно стремясь отодвинуться, занять еще меньше места, стать незаметнее. Он обнимает себя за плечи, сжимая их там, где должны были бы мертвые руки, которые пришлось оставить. Но это не помогает в той мере.

— Ну, они же хотели как лучше для меня, — тихо отзывается Шигараки. — Иногда тренировки, даже в таких базовых вещах, требуют… жертв.

— «Как лучше» — вырывая тебе ногти?! — криво усмехается Даби, нервно вытряхивая себе еще одну сигарету.

«Как лучше».

Как лучше. О, он прекрасно знает, что такое тренировки, требующие жертвы. И как эти жертвы потом нахер никому не нужны, если ты не хорош в достаточной мере от рождения.

Прекрасно знает, как выглядят тренировки родителя, который хочет «как лучше». Только вот для кого? Для своего воспитанника и сына или для себя и свои амбиций? На каком этапе жестокость к ребенку становится неоспоримой нормой? На каком этапе цель начинает оправдывать средства?

— Ну вот когда ты говоришь это таким образом, это действительно звучит ужасно.

На каком этапе в глазах ребенка эти зверства становятся обыденностью?

— Потому что это и есть ужасно! — взмахивает Даби руками, и Томура заметно вздрагивает. — Сколько тебе вообще лет было?

— Я… не знаю. Может быть, что-то около восьми? Но точно до десяти. Ты же знаешь, мне трудно ориентироваться во времени и своем возрасте.

— Боже, ты меня с ума сведешь!

Так и незакуренная сигарета, снова сломанная, летит в окно. Даби хочется кричать, возмущаться и махать руками, но он видит, что каждое его движение вызывает новую дрожь в теле Шигараки. Словно он боится, что это пламя ярости перекинется на него, обожжет и сделает больно.

Даби дважды стучит кулаком по подоконнику и, резко перепрыгнув его, садится на крышу. Ему точно нужно остыть, чтобы прекратить пугать Томуру своим неадекватным поведением.

Он закрывает глаза и потирает пальцами веки. Это не особо помогает, потому что в сознании сразу всплывает образ маленького, худенького растрепанного мальчишки с огромными рубиновыми глазами, который прижимает к груди руки в окровавленных бинтах, под которыми вырванные ногти и порезанные пальцы.

Разве должны дети терпеть такое ради… Ради чего?

— Блядство, — шипит Даби, нарочно ударяясь затылком о кирпичную кладку. И еще раз, пока настоящий импульс боли не доходит до мозга, стирая это неуместное видение.

— Ты разозлился на меня? — тихо спрашивает откуда-то сверху Томура, и Даби открывает глаза и запрокидывает голову, чтобы рассмотреть его, выглянувшего из окна. — Прости, я… мне не следовало это говорить.

— Серьезно? — хмуро, но без агрессии спрашивает Даби. — Извиняешься? За то, что два уебка тебя откровенно пытали?

— Не говори так.

— Но если это так и…

— Пожалуйста.

Тихий голос дрожит.

Даби осекается, сжимая до боли зубы. Да, он и сам мастер побега от самого себя. С чего он вообще решил, что Томуре в этой ситуации нужна какая-то там правда? Если начать это осознавать в полной мере, действительно можно сойти с ума. Лучше уж считать, что все это было… «как лучше».

— Ладно, — сдается Даби, выдохнув. — Видимо, придется по возвращению задать парочку вопросов Курогири. В основном, конечно, в духе «Какого вообще хрена?»

— Он тоже не виноват.

— Да-да, никто не виноват, — кивает Даби, поднимаясь на ноги. — Только ты один почему-то вынужден страдать как какой-то блядский мессия.

Томура, сидящий на подоконнике с ногами, неопределенно пожимает плечами. Даби опирается об оконную раму и задумчиво поглаживает побелевший ожог на лодыжке Шигараки. Повисает тяжелое молчание, в котором слишком много невысказанного.

— Пугаю, когда агрессивно себя веду? — невпопад спрашивает Даби, не поднимая глаз. В груди неприятно ноет. Так не хочется быть в этом похожим на… Черт.

— Не знаю. Иногда.

Томура всегда честен. От этого никуда не деться.

— А сейчас?

— Пожалуй, да.

— Прости. Не следовало так себя вести.

— Ничего. Иногда это даже возбуждает.

Даби растерянно моргает, поднимая взгляд. Через мертвую руку ничего не видно, но он может поклясться, что Томура ехидно улыбается. Он редко играет в эту игру, но всегда попадает точно в цель. Даби закатывает глаза, но не может сдержать усмешки. Уже не ломаной, злой, а вполне радостной и, совсем немного, самодовольной.

Он тянется снять с лица Томуры эту дрянь, но тот недовольно мычит и уворачивается, насколько это возможно. Основная проблема, вызывающая напряжение, так и не была решена.

— Ну так что, будешь спать со мной? — хмыкает Даби и добавляет: — Подай сигареты со стола.

— В одной кровати? — зачем-то уточняет Томура и, потянувшись, подхватывает пачку сигарет с зажигалкой.

— Да.

— Нет, не буду.

— Хэй!

— Что? — вздергивает бровями Шигараки, наблюдая, как Даби закуривает. — То, что ты теперь знаешь о моих… страхах, все еще ничего не меняет. Я могу нечаянно тебя убить или ранить, и я не хочу, чтобы это произошло. Одно неосторожное движение, твое или мое, в таком маленьком пространстве, и я проснусь, в лучшем случае, от твоих криков. В худшем — в луже крови, пыли и внутренностей.

— Да ладно. Я не боюсь умереть от твоей руки.

— То, что ты сраный камикадзе — это я и так знал, — ворчит Томура, пиная в бок посмеивающегося Даби. — Но речь не только о тебе, в конце концов. У меня и так достаточно поводов чувствовать себя полным дерьмом. Не нужно добавлять к ним еще и убийство во сне человека, который…

Шигараки осекается. Лицо обдает жаром. Он нервно заламывает пальцы, но так и не заканчивает фразу. Зато ее мгновенно подхватывает Даби, самодовольно скалясь:

— Который?..

— Заткнись, — ворчит Томура и еще раз его пинает, уже сильнее. — Ты и так знаешь, что там должно быть дальше.

— Ладно-ладно, не дуйся, — парирует Даби, перехватывая тонкую лодыжку и устраивая ее у себя на плече. — Знаешь, дело не в том, что я камикадзе, как ты выразился. Просто… я доверяю тебе.

— Я сам себе не доверяю, а он доверяет. Какая прелесть. Сейчас заплáчу.

— Это, кстати, твоя основная проблема. Что ты веришь в себя меньше, чем все остальные вокруг тебя.

— Это что за фраза из аниме для подростков? Я-то думал, моя основная проблема в том, что у меня сраные слуховые галлюцинации и международный розыск.

— Ты невыносим.

— А ты не представляешь масштаб проблемы.

Томура вздыхает и все-таки стаскивает с лица руку Отца. На щеках виднеются несколько глубоких царапин. Даби поджимает губы и тут же касается их пальцами. Шигараки не отстраняется, но отводит взгляд в сторону. Кладет мертвую руку себе на колени и задумчиво гладит косточки.

— И что, прям никогда-никогда со мной спать не будешь?

— Если ты отрубишь мне пальцы, то буду, видимо.

— Очень смешно.

— Я не шучу.

Даби издает какой-то вялый звук недовольства. Он переваливается с ноги на ногу, упираясь плечом в раму уже с другой стороны, и утыкается носом в мягкую щеку Томуры. Тот слегка вздрагивает, но не пытается отстраниться. Закатывает глаза, а потом слабо улыбается.

— Со мной сложно, да?

— Бывает, — бубнит Даби, не отодвигаясь. — Но и я не подарок. Так и что мне делать с моим неистовым желанием спать с тобой под боком?

— Я удивлен, что ты такой… тактильный.

— Тактильный камикадзе. Так и напиши на моей могильной плите.

— Пошел ты. Если мне придется писать на твоем надгробии, поверь, там будет другой послужной список.

Даби снова недовольно мычит, и его руки ненавязчиво смыкаются вокруг плеч Томуры. Его хочется стиснуть до хруста костей, то ли из-за избытка нежных чувств, то ли из-за смутного раздражения на его тупую голову, которая думает мысли.

— Шигаракиииииии, — капризно протягивает Даби, слегка потряхивая своего парня в объятиях. — Я хочу спать с тобой в одной кровати. Реши эту проблему.

— Давай нож — решу.

— Да ты заебал. Не смешно. Разве мы не можем хотя бы просто… попробовать?

— Слишком высока цена для просто попытки, не находишь? — задумчиво хмыкает Томура, поглаживая мертвую руку на своих коленях.

— Моя тупорылая жизнь — не такая уж высокая цена, — на автомате ляпает Даби.

— И еще раз: пошел ты. Не тебе же потом придется с этим жить.

— Да все в порядке будет, — ворчит Даби, оставляя мелкие поцелуи у своего парня на щеке и плече. — Ты умеешь спать аккуратно. Я тоже во сне практически не ворочаюсь. Все будет нормально. Ты же спал со мной уже, просто я тоже был начеку. Но ты ни разу за все это время не повернулся так, чтобы мне пришлось перехватывать тебя за руки. И сегодня мы всю ночь нормально проспали вдвоем. Даже на сложенном диване. Ну же, Шигараки, дай нашим отношениям шанс побыть нормальными.

— Думаешь, я не хочу, чтобы наши отношения были нормальными?! — на эмоциях восклицает Томура, но, словно испугавшись этого, тут же вжимает голову в плечи, опускает глаза вниз. — Просто некоторые вещи… как будто невозможны.

Даби хмурится и вздыхает. Не идти на поводу сомнений Шигараки очень тяжело.

Он слегка отстраняется и, положив ладони на мягкие поцарапанные щеки, притягивает к себе Томуру для поцелуя. Прижимается к его губам, проводит по ним языком, пока они не размыкаются слегка в ответ.

Томура закрывает глаза, позволяя себе ловить эти крохи тепла от другого человека. Тело начинает нервно дрожать, но Даби мягко обнимает его за плечи.

Шигараки долго колеблется, но все-таки отпускает мертвую руку Отца и кладет ладони, приподняв пальцы, на спину Даби. Быть нормальным. Конечно, ему бы хотелось быть нормальным. Хотелось бы дать ему нормальные отношения. Дать ему… хоть что-то. Но…

— Эй ты! — раздается откуда-то снизу женский голос, и Даби сразу же отстраняется, недовольно щуря глаза. — Я сколько раз уже просила тебя прекратить сидеть на крыше? Это не твоя собственность! Она скоро из-за вас отвалится!

— И вам доброго утра, — мрачно отзывается Даби, оглядываясь и опуская глаза на женщину, стоявшую под козырьком крыши. — На работу идете?

— Я пожалуюсь хозяйке квартиры! — игнорирует его она. — Она тебя выселит за это безобразие.

— Можно подумать, она не в курсе, что у меня тут матрас валяется, — ворчит тихо Даби, но уже громче добавляет: — Окей, я вас понял. Извините за беспокойство.

— Разводишь тут какой-то бардак!

— Пиздуй уже на свою бесполезную работу, — закатив глаза, шипит Даби.

— Что?

— Ничего, — с нажимом произносит он. — Больше такого не повторится. Хорошего дня.

Женщина недовольно фыркает и, поправив на плече сумку, цокает каблуками по асфальту в сторону своей машины. Даби провожает ее испепеляющим взглядом и, повернувшись к Томуре, сокрушенно вздыхает:

— Испортила нам такой момент! Давай, пусти меня обратно в квартиру.

— Это твоя соседка? — хмыкает Томура, скинув ноги с подоконника на стул под окном. — Ты такой вежливый.

— Не хочу слишком часто менять место жительства из-за какой-то дуры, — ворчит Даби, забираясь обратно на кухню. — Но она постоянно действует мне на нервы своим недовольством, что я тут организовал себе балкон. Но знаешь, что самое дурацкое? Это ее даже никак не касается. Потому что ее окна выходят на другую сторону. Единственный, кто может на это жаловаться — это тетушка, которая сдает мне квартиру. Но даже ей похер. А этой — больше всех надо.

Даби кидает сигареты на стол и отпивает кофе. Томура за его спиной тоже сползает с подоконника и возвращается на свой излюбленный стул. Все еще прижимает к груди мертвую руку (хотя Даби предпочел бы, чтобы он выкинул ее в окно), но хотя бы не прячет больше под ней свое лицо, которое, впрочем, выражает какую-то невыносимую тоску.

Они так и не пришли к общему знаменателю, хотя потратили на это явно больше времени, чем следовало бы.

— Шигараки.

— М?

— А если отбросить этот твой… — Даби на секунду осекается, заставляя себя старательнее подбирать слова. — Твой страх. Ты бы хотел, чтобы что-то подобное присутствовало в наших отношениях?

— Спасибо, что не сказал «тупорылый страх».

— Ага. Я хотел сказать «тупорылый заеб».

— Хах. Я… на самом деле, не знаю. Типа? Может быть. Может быть. Во всяком случае, зимой. Ты охренительно теплый. А еще мне нравится слушать, как бьется твое сердце. Это… как будто успокаивает. И убаюкивает. Все те разы, когда я засыпал рядом с тобой, было хорошо. И приятно. Но я знал, что ты не будешь спать, что ты уйдешь, поэтому не боялся. Ну, вернее боялся, но не очень сильно. И… я не знаю. Не знаю.

Томура вздыхает и пожимает плечами. Снова хочется прижать мертвую руку к лицу, чтобы не сталкиваться со своими мыслями и чувствами. Почему вообще такая повседневная глупость привела к тому, что сейчас происходит?

Даби задумчиво потирает тыльную сторону шеи, щуря голубые глаза. Очевидно, вести какие-либо беседы на эту тему будет бессмысленно и непродуктивно. Вряд ли вообще в мире существуют такие слова, которые могли бы переубедить или утешить Шигараки.

Но что еще остается? Действия? Возможно, стоит попробовать. Хуже вряд ли будет.

— Так, знаешь, что? Допивай свой кофе и приходи в комнату. Я сейчас.

Даби быстро поднимается со стула и выходит из кухни. Томура растерянно моргает, провожая его взглядом. В комнате начинает что-то громыхать. Любопытство подмывает пойти за этим чокнутым и посмотреть, что он там задумал, но Шигараки заставляет себя остаться на месте.

Он сжимает в ладонях чашку и маленькими глотками допивает уже почти остывший кофе. Как его и просили. И только когда чашка пустеет, он встает и ставит ее в раковину.

Потоптавшись на месте, он прижимает руку Отца снова к лицу, но не закрепляет ее. Просто ждет, пока сердце прекратит тревожно колотиться. В комнате тихо.

Когда он возвращается, первое, что бросается в глаза — это то, что бардака стало как будто в два раза больше. Кресло, которое облюбовал для себя Томура, теперь стоит в дальнем углу, а столик со всяким барахлом переехал ближе к шкафу, перекрывая с той стороны подход к окнам и столу. Зато почти всю комнату занимает разложенный диван. Подушки от него тоже валяются в углу около двери в ванную.

Даби стоит, уперев руки в бока, и осматривает помещение. Потом поднимает глаза на растерянного Шигараки и чуть ли не с какой-то непонятной гордостью сообщает:

— Я расстелил диван.

Томура медленно моргает, глядя сначала на диван, потом на кресло в углу, и только потом — на своего парня. Выдержав паузу, он только флегматично вздыхает:

— С чем тебя и поздравляю.

Ну вообще невыносимо иметь с ним дело!

Даби неопределенно взмахивает руками и, подхватив стоящие рядом подушки, кидает их на спальное место.

— Теперь на нем достаточно много места! — терпеливо поясняет он. — Ложись давай. Только убери сначала вот эту вот срань, которую ты в руках держишь.

Томура неразборчиво ворчит, но, кое-как переступив через журнальный столик, все-таки добирается до шкафа и прячет руку Отца глубоко в свою сумку под одежду. Выпрямившись, он опасливо косится на Даби, но тот лишь кивает в сторону дивана. Шигараки колеблется пару секунд, но перекидывает ноги через подлокотник и укладывается на подушки. Руки непроизвольно складываются на груди.

Даби выжидает еще с полминуты, а потом недовольно ворчит:

— Ну что ты лег, как будто в гроб?! Ложись нормально, расслабься. И лицо сделай попроще, пожалуйста.

— Да я просто не понимаю, что ты от меня хочешь!

Вместо ответа Даби подходит и тоже ложится на диван. Томура тут же отодвигается, пока не упирается плечом в оставшийся подлокотник. Руки еще сильнее прижимаются к груди. Не то чтобы Шигараки ни разу не лежал рядом с Даби, они даже обнимались в процессе, но почему-то именно сейчас от этого действия ощущается какая-то дурацкая угроза.

Даби переворачивается на бок, подложив под голову руку, и рассматривает настороженное лицо своего парня. Потянувшись, он убирает светлые пряди, мягко почесывает кожу головы. Злой рубиновый взгляд теплеет. Вздохнув, Томура тоже поворачивается на бок.

— Что ты пытаешься мне доказать?

— Что все может быть нормально, — дергает плечом Даби, протягивая руку. — Теперь здесь достаточно места, чтобы мы, в принципе, могли даже не касаться друг друга. Так лучше?

— Немного, — нехотя соглашается Шигараки. — Но не настолько, чтобы перед моими глазами прекратила стоять картина, как ты распадаешься на кровь, внутренности и пыль.

Даби никак не комментирует это, только слегка качает головой. Он касается прижатой к груди руки Томуры и мягко тянет ее за запястье к себе. Шигараки на миг напрягается, но все-таки позволяет себя направлять. Даби кладет его руку между их головами пальцами вверх.

— Ты… убивал кого-нибудь во сне?

— Нет. Но в детстве пару раз превращал в пыль свои игрушки. А еще пару раз причинял своей причудой вред тебе. И убивал тех, с кем трахался. Так что дерьмового опыта мне хватает.

— И из всего перечисленного, — хмыкает Даби, поглаживая Томуру по запястью, — ты вырастил себе одну большую целостную паранойю. Молодец какой.

— Не издевайся надо мной.

— Я не… Угх. Ладно, извини.

Даби слегка двигает рукой вверх, аккуратно переплетая свои пальцы между пальцев Шигараки. Тот по привычке испуганно дергает рукой, но почти сразу настороженно замирает. Ему требуется пара минут, чтобы расслабиться. Три пальца неуверенно опускаются на горячую кисть. Прикосновение получается почти невесомым, но Даби слабо улыбается, поглаживает большим пальцем ладонь Томуры.

Теперь, когда знаешь, куда смотреть, на его смертоносных подушечках пальцев действительно можно заметить бледные тонкие линии. Обучение «как лучше». Какое же сумасшествие.

Шигараки сонно моргает и вздыхает. Нервный подъем в семь утра дает о себе знать. И теперь, в тишине, тепле, под приглушенными рассветными лучами, глаза снова непроизвольно закрываются.

— Я хочу держаться с тобой за руки, — словно куда-то в пустоту тихо говорит Даби, но Томура все равно вздрагивает от неожиданности и широко распахивает глаза. — А еще — спать в одной кровати. И принимать с тобой ванну. И заниматься сексом без сраной одежды и истерик, обниматься и прижиматься к коже. И чтобы ты потом не сбегал от меня. И еще много-много-много чего другого.

— Прости, что я такой ненормальный, — улыбается Томура, и через его улыбку сочится боль и отчаяние. В глазах застывает что-то нечитаемое, но такое горькое.

Даби хмурится и чуть сильнее сжимает ладонь Шигараки, рассматривает его пальцы с едва заметными порезами и обкусанными на нервах ногтями и фалангами.

— Мы все ненормальные, — наконец говорит он. — Я вон, как ты и сказал, камикадзе. И тоже не знаю, что с этим делать.

— Камикадзе вперемешку с тактильным романтиком, — хмыкает Шигараки, и что-то в нем теплеет.

— Жесть вообще. Убийственная смесь. Но разве мы не можем попробовать начать… с малого? Потихоньку.

— Даби, мне правда очень-очень страшно. И… как будто, я не имею на это права.

— Тебе там это твои уебки в головенашептывают?

Томура прикрывает глаза и, улыбнувшись, качает головой. После такой формулировки, конечно, не хочется признаваться, что так оно и есть.

— Как ты обычно спишь? — внезапно спрашивает Даби, щуря голубые глаза.

— Хуево и очень мало, — без паузы отвечает Томура и нервно смеется, понимая, что его определенно спрашивали не об этом. — На боку.

— Как сейчас?

— Нет. На другом боку. Так почему-то удобнее.

— Можешь так лечь?

Томура хмурится, но все-таки высвобождает нехотя руку из чужих теплых пальцев. Повозившись, он переворачивается на другой бок, снова прижимая кисти к груди. Он слышит, как Даби куда-то встает, но уже через минуту ему на плечи опускается одеяло. Словно получив какую-то защиту, Томура выдыхает с облегчением.

Он чувствует, как Даби ложится рядом позади него, бережно прижимается к спине. Горячее дыхание щекочет шею под волосами. Одна рука ложится на бок поверх одеяла, но без попытки притянуть к себе ближе. Словно только для того, чтобы Шигараки знал, что Даби с ним, рядом.

— Удобно?

— М. Наверное. Не знаю.

— Давай поспим немного вот так. Сейчас всего лишь восемь утра. Слишком рано. Хорошо?

— Угу.

Некоторое время в комнате царит тишина. Томура настороженно прислушивается к чужому дыханию.

Бегибегибегибегибеги

Шум нарастает в голове. И самое отвратительное, что где-то внутри есть чувство, что этот назойливыйголосправ. Нужно бежать. Нужно встать и уйти, вернуться в штаб, оборвать все отношения. Сделать все возможное, чтобы…

Спасти Даби?

Эта мысль вызывает нервный смешок. Да, он хочет спасти Даби от себя. И единственный способ — это бежать.

Или убить себя.

Или отрезать себе все пальцы.

Да, или так.

— Все в порядке?

От этого хриплого голоса Томура заметно вздрагивает и тут же сильнее сжимается. Зажмурив глаза, он ждет, будто угроза может пройти сама собой.

Будто вообще есть какая-то угроза.

— Боишься? — еще тише спрашивает Даби, и, помедлив, Шигараки едва слышно отвечает:

— Чертовски.

— В таком положении ты вряд ли сможешь меня поранить. Только если будешь прям стараться. А еще ты попытаешься перевернуться, я почувствую и смогу отодвинуться или убрать твои руки. Все безопасно. Постарайся немного поспать еще.

— Ты так уверенно это говоришь.

— Ну так потому что я уверен, что мы оба в безопасности. Не доверяешь себе, доверься мне. Хотя бы на пару часов.

Томура вздыхает и закрывает глаза. Он чувствует, как Даби целует его сначала в плечо, а потом — в тыльную сторону шеи.

Тело постепенно окутывает тепло, и открывать глаза после каждого слишком глубокого вдоха Даби становится все тяжелее и тяжелее. Шигараки старается удержаться на плаву, не позволять себе засыпать слишком крепко, но в какой-то момент мир словно отключается. Тело расслабляется, и смертоносные руки, прижатые к груди, опускаются на кровать. По привычке пальцами вверх.

Даби сонно приоткрывает глаза, уловив, что дыхание Томуры стало глубоким и спокойным, и слабо улыбается. Подняв медленно руку, лежавшую у Шигараки на боку, он поглаживает его запястье и, наконец-то, прижимает худое тело ближе к себе.

Маленькая победа.