В этот раз, третий, кажется, он возвращается в этот мир постепенно, просыпаясь и, неспешно и тягуче, мелкими шажками переходя границу между сном и явью. 

Он позволяет себе медленно и мерно глубоко дышать, ощущать, как воздух с легким свистом наполняет легкие, а после выходит, опустошая на пару мгновений. Позволяет себе прочувствовать материю на которой лежит - она мягкая и упругая, очень теплая. Она не пытается поглотить его, она готова отпустить его в любой момент, когда он того пожелает, а потому он решает не вскакивать сразу же, позволяет себе тихий момент спокойствия. Та материя, - ткань, услужливо подсказывает сонное сознание, - под которой он лежит другая. Она все такая же теплая и мягкая, но в ней совсем нет упругости, она несильно давит на него, осторожно удерживая в одном положении, но не погребает под собой, укрывает заботливо, все так же предоставляя свободу.

Совсем не похоже на снег.

Там, где он находится немного душно и пахнет гарью, а откуда-то сбоку доносится тихое потрескивание огня, и от всего этого так веет уютом, что его сонный мозг едва ли не скулит от желания подольше нежиться в этой теплой темноте.

К сожалению пока что он не может даже точно сказать, способен ли он выйти из этой темноты, потому осторожно, очень неспешно и аккуратно, помня слова сказанные голосом кажется не так давно, он подносит руку к лицу, с удивлением отмечая, что та движется очень послушно и не скованно. 

Пальцы натыкаются только на его собственную прохладную кожу и очень неловко тыкают в глаз. Он тихо ойкает, отдергивая руку, и спешно открывая веки, быстро моргая, сгоняя неприятное ощущение.

Над ним нависает потолок из тесаного темного дерева, и он удивленно смотрит вверх, радуясь видеть что-то не похожее на темноту или снег. В помещении приятная полутьма, и его голова осторожно поворачивается в сторону, взгляд цепляется за слабо горящий камин, из темного камня, пустой письменный стол из дерева и придвинутый к нему стул, на сидушке которого лежало что-то. Он никак не мог разглядеть это “что-то” - это и стул со столом стояли слишком далеко и размывались по краям.

Комната была почти пустой, явно не обжитой, но даже эти предметы интерьера уже создавали приятную атмосферу, в которой так и хотелось остаться.

Он перевалился на бок, крепче укутываясь в мягкую ткань, - одеяло, - сонно моргая и продолжая оглядывать свое местонахождение. В дальнем от него конце комнаты была большая дубовая дверь, из-под которой тонкой полоской бился более ярких, холодноватый свет. 

Желание узнать, что находилось там, было совсем не неожиданным, но честно говоря куда-то идти и что-то делать хотелось не так уж и сильно. За все то время, что он тут лежал ему никак не навредили, да и тот голос внушал определенное доверие. Едва ли что-то произойдет в ближайшие пару часов его бездействия. 

Он сладко зевает и едва заметно улыбается, щуря глаза. Тут было безопасно, возможно скоро даже придет владелец того голоса и…

Он дергается всем телом, резко принимая вертикальное положение.

Откуда-то из-за двери раздался голос. Совсем незнакомый голос.

Взгляд снова, резко, так что голова чуть болит, переходит на дверь и от чего-то свет в щели кажется еще холодней.

“Здесь есть кто-то еще”

“И не известно, что он хочет”

Он не смог разобрать ни слова, но это точно был голос, человеческий, мужской, и теперь неразморенное жаром сознание не способно игнорировать тот факт, что рядом находятся кто-то абсолютно незнакомый и возможно опасный.

Стопы бесшумно касаются холодного пола и он очень осторожно встает. Слабое головокружение не идет ни в какое сравнение с тем, что было при его первом пробуждении. Не смотря на общее тепло в комнате, ноги почти сразу покрываются холодной дрожью. Он опускает взгляд и с удивлением обнаруживает гладкий камень, чем-то похожий на тот, из которого сделан камин, вместо уже привычного дерева.

Он старается ступать очень тихо, мягко переносить вес с носка на пятку, не издавая ни звука, но голая кожа шлепается по полу с оглушающим звуком, сопровождая каждый его шаг. Он морщится и старается стать еще медленнее, , надеясь, что его не услышали и не засекли. Взгляд натыкается на стул и он снова замечает это “что-то”, что оказывается двумя стопками ткани. Он осторожно подходит ближе и берет верхнюю, белую и слегка блестящую ткань. Так разворачивается в воздухе и приобретает вид рубашки. Он смотрит на нее несколько минут точно, разглядывает широко открытыми глазами. Она с пуговицами, те поблескивают в свете огня, едва заметно что-то отражая. Ткань белоснежная и на вид легкая, воротник плотно стоял и манжеты были длинными, едва ли не до середины предплечья.

Ему очень понравилась эта рубашка. Повертев ее в руках еще пару секунд, он внезапно осознал, что по телу, почти полностью оголенному, идет холодная дрожь. Он осторожно натягивает гладкую, слегка шуршащую ткань на плечи. Рубашка ему явно велика - подолы доходят едва ли не до середины бедер, а рукава до кончиков пальцев. Он неловко застегивает пуговицы на манжетах на тонких запястьях, и едва справляется с тем чтобы застегнуть рубашку до конца, понимая, что пальцы все еще не до конца послушные и едва ли способны закончить начатое. Но это хорошо. Рубашка дарит ему странное ощущение приязни и спокойствия.

Следующая вещь на стуле - черные свободные брюки. Он едва не падает, пока надевает их. Они тоже ему велики, оседают на слишком выпирающих тазовых костях и волочатся за ним по полу. Он заправляет подолы рубашки за пояс, и это  внешний вид уже добавляет ему уверенности в себе, хоть он и не знает, как выглядит со стороны.

Шаги, которыми он доходит наконец до двери выходят куда быстрее и бесшумнее, будто ноги стали куда больше принадлежать ему. Дверь возвышается над ним молчаливым изваянием, и он осторожно прикасается к ребристой поверхности кончиками пальцев. Древесина была теплой и сухой. Рука идет ниже и он обхватывает ручку, опуская ее вниз. Та поддается и с легким скрипом дверь едва распахивается. Яркий свет бьет по глазам и он болезненно щурится, сжимая губы. Проходит пара секунд и он толкает дверь вперед, юркая в коридор через расширившуюся щель. Там все так же кроме пола сделано из дерева и под потолком сияют голубые кованые фонари.

Босыми ступнями он ступает дальше, оставляя за собой приоткрытую дверь. Шаги гулко раздаются в тишине и он замечает несколько таких же дверей чуть дальше. Потолки здесь высокие и ровные, без лишних перекладин и балок, а стены имеют едва заметный, незатейливый узор. 

Из-за угла льется мягкий свет, не похожий на тот, что был в основной части коридора. Он идет вперед, склоняя голову к плечу заинтересованно. Опирается рукой об угол и осторожно поворачивает голову, заглядывая, но не заходя полностью.

Перед ним видны резные перила, а за ними - огромное, высокое окно во всю стену, идущее ниже, чем может пока что достать взгляд. Он осторожно выходит и опирается обеими руками о перила, рот слегка приоткрылся и изо рта вырвался удивленный вздох. 

Количество зелени за окном было умопомрачительным. Таким ярким и светлым, полным жизни, что он почти сразу забывает о незнакомом голосе, захваченный удивительной картиной перед ним. Он не видит четкости, но самого цвета хватает с лихвой, чтобы в голове возникла мысль, яркая

“Я правда живой”

В груди будто возникает искра и с губ слетает мягкий смешок.

Это так безумно красиво и радостно, он никогда не хочет отводить взгляд от этого потрясающего пейзажа, он хочет выйти наружу и утонуть в этой дикой зелени. Подходит ближе, вжимаясь всем телом в перила, едва ли не перегибаясь через них, захваченный невероятной радостью. 

Все его естество наполняется светом, впитывает солнечные лучи вместе с свежестью за стеклом. Ему хочется смеяться и петь от восторга, и губы растягиваются в широкой улыбке.

- О, а вот и наш подснежник проснулся, - тот самый незнакомый голос раздается из-за спины и он неловко отдергивает руки, чуть не падая вперед от неожиданности, пытаясь одновременно с этим повернуться назад. - Бля, мы тебя еле с того света достали, не так быстро. - Его утягивают назад за воротник, на мгновение кажется приподнимая над полом, и он ойкает едва слышно.

Он твердо становится на ноги и быстро поворачивает назад.

Полный мужчина стоящий перед ним немного выше и обладает густыми, длинными волосами и такой же бородой. На его переносице находятся квадратные очки, он одет в зеленую клетчатую рубашку и смотрит с усмешкой.

Он смотрит на него удивленно, не совсем представляя, что ему делать, закусывая губу смущенно и хмурясь встревоженно. Итак, этот голос, вернее его обладатель, видимо тоже не намерен ему вредить, и теперь, честно говоря, он думает о том, что теперь ему вообще нужно делать.

Мужчина напротив очень явно ухмыляется.

- Ну что, так и будешь молчать или что-то скажешь?

Он внезапно испытывает ужасное смущение, и в голове обвалом льются мысли, которые он силится облечь в слова. Он опустил взгляд в пол и еле-еле выдал что-то помимо имени:

- Здравствуйте… - голос звучит хрипло и незнакомо, он тихо откашливается, не совсем понимаю, как вообще продолжать этот странный разговор.

Ради всего святого, почему ему настолько сложно сложить хоть что-то в слова?.. У него есть четкое ощущение, что он абсолютно разучился разговаривать с живыми людьми, он не уверен даже, как давно в последний раз говорил с кем-то, а не просто слушал как с тем голосом. Он думает о том, насколько давно он не просто не говорил, но даже просто не видел кого-то живого и разумного. От таких мыслей в груди неприятно кольнуло. Как давно…

Человек рядом вздыхает очевидно наигранно устало, напоминая ему, ненадолго застывшему в нерешительности и страхе, о своем присутствии.

- Давай только на “ты”, я не настолько старый, - мужчина обнимает его за плечи и без промедления начинает вести в сторону лестницы, к которой оказывается и прилегали перила. - Пойдем, Альфедов, нас там Джаст ждет.

Ему требуется пара мгновений, чтобы осознать, что его сейчас куда-то ведут, и что обращаются к нему, но к тому моменту, как он это осознает возмущаться или поправлять становится поздно, потому что они спускаются, и он замечает за столом парня, демона, с темно-серой кожей и пепельно-белыми волосами. Его хвост мерно двигался из стороны в сторону, иногда ударяясь о ножки стола и стула. Прямо сейчас парень смотрел на них, белки его глаз были угольно-черными, радужка светилась фиолетовым, а зрачок был абсолютно белым*. Он приветственно махнул рукой.

Итак…

Выяснилось, что это и был обладатель того первого голоса, и его звали Джаст, мужчину звали Альцестом, и ни у одного из них ни его/не его имя, ни его воскрешение, кажется, не вызвало вопросов вообще. Как и всех остальных.

На самом деле, все, кажется, вообще не задаются вопросом о том, как он появился, и смотря на вампира, архангела и двух демонов, приходит понимание, почему. На удивление, ему самому не кажется странным его появление в этом странном городе, с этими странными людьми и нелюдьми, его принимают вполне тепло и спокойно, минимально вводят в курс дела, говоря “Это Майншилд”, и почти сразу отпускают в свободное плаванье, сказав напоследок “Обращайся, если что”. 

И это не кажется странным.

Странным кажется имя.

Он не рискует исправлять тех, кто называет его “Альфедовым”, хотя и ощущает от этого что-то неправильное и возмутительно несправедливое.

Он не уверен почему.

Стоит также сказать, что никто не придает значения почти полному отсутствию у него памяти, будто это здесь так же обычное явление, но его это пугает.

Его пугает остаточность тех воспоминаний, что у него есть.

Он не помнит, что значит имя “Альфедов2, даже близко не догадывается, но одно его произнесение пускает по всему мозгу целую копну искр, разогревающих щеки и все внутренности до удушающего жара. Это не неприятно, но это безумно странно и непонятно, собственные чувства кажутся неуместными и глупыми, особенно учитывая, как все буднично обращаются к нему именно так.

Он старается отодвинуть это подальше, учится почти заново общаться со всеми, привыкнуть к электрическому току, проходящему по коже каждый раз и старается адаптироваться.

И учится налаживать связи довольно странным образом.

- Давай, у тебя получится, - Джаст смотрит на него с усмешкой, сидя по-турецки и устроив подбородок на кулак. - я в тебя верю

Он, Альфедов, хмурится и сжимает губы, разочарованно заламывая брови. 

Причина его расстройства вполне проста - он, оказывается, очень плох в произношении имени демона. Гнильные пятна на щеках, выглядящие как улыбка,- сквозные отверстия в некоторых местах, - делают все звуки невнятными и свистящими, и от того имя выходит неправильным:

- Жг’аст, - воздух со свистом выходит из приоткрытых губ, которые тут же расстроенно сжимаются. - Дшаст, - сидящий напротив ухмыляется шире, даже не пытаясь скрыть улыбку. - Жаст.

Он, Альфедов, напоминает он сам себе, разочарованно стонет и роняет лицо на раскрытые ладони. Это невыносимо. Абсолютно невыносимо и невыполнимо. Он просто не понимает, как ему произнести чужое имя.

- Я не могу, - он звучит ничего не может поделать с грустью в своем голосе. Джаст один из немногих с кем ему абсолютно не сложно общаться, и именно его имя он не может произнести, как бы не старался.

Демон рядом снова усмехается, и именно в такие моменты он, Альфедов, забывает, что тот младше примерно на пару лет (Свой точный возраст он тоже не помнит), потому что Джаст держится рядом настолько легко и уверенно, будто он точно знает, что со всем справится.

- Просто расслабься, попытайся произнести это легко, - из его уст это и правда звучит просто, почти естественно, и он, Альфедов, правда думает попробовать.

Он глубоко набирает воздух в легкие и выпускает с силой. Поднимает голову, прикрывает глаза и, вдохнув легко, на выдохе произносит:

- Джуст.

Он снова стонет еще громче, пока рядом слышно задыхающийся смех. Джаст заваливается вперед, обхватив туловище обеими руками.

- Это, - он через запыхания едва произносит, - Это определенно лучшая твоя попытка. Молодчина, Альфедов!

Упомянутый тычет черта в бок, игнорируя уже знакомое ощущение дрожи, и просто решает в качестве странной мести за это всегда произносить чужое имя так в дальнейшем**.

На самом деле, чем дальше он идет, тем легче.

Постепенно он либо настолько свыкается с электрическим током, проходящим через все его тело каждый чертов раз, что уже перестал его чувствовать, либо это ощущение просто ушло. Он мог чувствовать что-то отдаленно похожее в те редкие моменты, когда закрывал в глаза и осторожно, на пробу, пытался докопаться до тех потерянных крох воспоминаний и мысленно повторял свое имя. Это было странно, но контролируемо, его жизнь была достаточно спокойной, чтобы он мог осторожно игнорировать это, обращаясь к такому поведению только в редкие моменты странной тоски и меланхолии.

Он осторожно налаживает связи, и в повседневной жизни о том, что за ним есть какая-то история напоминают только странные, внезапные навыки (откуда он может знать хоть что-то по ботанике?), темные концы белоснежных волос (он их зачесывает в аккуратную, приличную прическу, идеально подходящую к уже его рубашке, деловому костюму и красному галстуку) и раздражающие гнилые шрамы по всему телу (на его бледнющей коже они выделяются черными точками, что выглядит странно), и он решает, что может с этим жить, устраивая свой быт.

Все идет хорошо, а потом начинается заварушка с яйцами Дракона, в которой, к огромному, его, Альфедова, сожалению и разочарованию, идет речь Жирафа и…

Дальше идет пугающе знакомая темнота.