Чем больше он думал об этом, тем сильнее убеждался в простой мысли: ему стоило развернуться и уйти ещё в тот момент, когда он очутился на пороге чайной комнаты в Глазурном павильоне. Не пойди он на поводу собственного азарта и самолюбования, то его бы не втянуло во все эти бесконечные, попросту бескрайние и невыносимые размышления о самом себе и испытываемых им чувствах.

Если он хотел быть сильным воином, то он обязан быть честен с собой. Даже если признание собственных ошибок, промахов и проигрышей может причинить боль.

Итак: он испытывал чувства к Чжун Ли. Он мог бы сказать, что это была смесь раздражения и какого-то рода интереса, но то было бы открытой и глупой ложью самому себе. Потому что о том, к кому испытываешь что-то поверхностное, не думаешь днями напролёт. Потому Тарталье пришлось признать самое очевидное — Чжун Ли не зря был его предназначенным.

Исправляло ли наличие всех этих чувств остальные проблемы? Нет. Что именно делать с ними Тарталья не совсем понимал. Вряд ли от подобного есть какое-то лекарство, а подопытным Дотторе ради его изобретения станет лишь безумец. Пока что Тарталья не сошёл с ума и не отчаялся до такой степени.

Было в его голове некое подозрение, что если он просто примет факт случившегося, то станет легче. Если рядом с Чжун Ли его сердце так и рвётся от жара, то вдали от него оно будет лишь тихонько тлеть. До тех пор, пока не погаснет, а от пламени не останется даже дыма. К тому моменту Тарталья уже будет в Снежной, закончив со своей миссией.

Ну, или же он будет мёртв, насаженный на когти Гео Архонта, как получится. В последнее время его всё чаще начинали посещать меланхоличные мысли о фатализме. Тоже, вероятно, результат встречи с предназначенным.

И, на самом деле, весь этот план с принятием и последующим игнорированием был бы до дикости прост, не присутствуй во всём этом нечто, что заставляло Тарталью сжимать зубы почти до боли. Его просчёт заключался в том, что Чжун Ли успел вплести себя в его пребывание в Ли Юэ так плотно, что любой взгляд на какую бы то ни было вещь обращался воспоминанием о янтарных глазах и звучании спокойного, глубокого голоса.

Доказательство его промаха сидело сейчас прямо перед ним. Оно скользило даже в воздухе, пропитанным никогда ранее не слышимых им благовоний, но всё дело в их сути. Он бы не оказался в Нефритовом Дворце, парящем над Гаванью, не был бы окружен этим запахом и не смотрел бы в глаза самой Нин Гуан, разделяя с ней вечернюю трапезу, если бы не Чжун Ли.

Если бы не Чжун Ли, который будто бы из собственного каприза, словно всё это было для него всё равно, что выпить чашечку любимого чая, познакомил их. И при этом не совершил ничего особенного, дав Тарталье направление, наводку, не воспользоваться которой было бы не просто глупо — это было бы тупостью в высочайшей степени.

И такое проскальзывало в каждой мелочи. В каждой крупице информации о Ли Юэ, которой Чжун Ли соизволил поделиться. В последние несколько дней — а прошла одна утомительная неделя, — Тарталья только и делал, что ловил осознания, как сачком — бабочек. Сейчас, пока он несколько неловко касался кончиками пальцев лежащих у тарелки палочек, поймал ещё одно, не менее отвратительное, чем все предыдущие.

Получалось так, что Чжун Ли собственными руками создал ему полноценный фундамент для его предстоящей победы. Или поражения. Тарталья твёрдо стоял на ногах с готовым планом по убийству Гео Архонта только благодаря ему, не так ли?

Но он отвлёкся.

— Вы выглядите несколько задумчивым, — ему пришлось отогнать мысли — ненадолго, они всегда возвращались в самый неподходящий момент позже, — и сфокусировать взгляд на Нин Гуан. Улыбнувшись профессионально, он полу-солгал, указывая взглядом на всё те же палочки.

— Мне лестно Ваше убеждение, что я смогу справиться с этим, но я ещё недостаточно долго нахожусь в Ли Юэ, чтобы свободно есть при помощи палочек, — лучше уж признаться, чем позориться из-за бесполезной бравады. К тому же, судя по мелькнувшему в алых глазах блеску, он даже заработал себе несколько очков за честность.

Спустя одно мановение руки и несколько секунд ожидания палочки рядом с его тарелкой сменили на нормальные столовые приборы. Провожая взглядом официантку, Тарталья задумался о том, что это с самого начала была какая-то ловушка. Слишком уж быстро ему принесли замену.

— Что ж, надеюсь, Вам понравится трапеза, — ответила Нин Гуан, и Тарталья чисто из вежливости дождался момента, когда им принесут первые закуски в виде песочного печенья «Вкусный чай, полная луна». После чего он спросил:

— Разве Вы назначили эту встречу ради еды? — и улыбнулся так, что Нин Гуан не сдержала тени усмешки. Она была мимолётной, почти незаметной и полной лёгкого веселья. Это можно было считать небольшой победой — меньше всего хотелось, чтобы Цисин относились к Фатуи с опасением.

Впереди итак их всех ждут огромные проблемы, а Тарталье очень не хотелось устраивать настоящую войну в центре Гавани после убийства Гео Архонта. Конечно, они первыми попадут под подозрение, так что завоёванная ранее лояльность может сыграть на руку и смягчить все острые и настороженные взгляды.

Всё должно пройти чисто. Так, будто Гео Архонт умер сам по себе, а не из-за чьей-то заряженной магией адептов стрелы. Церемония Сошествия пройдёт так, как и должна. А затем всё просто закончится.

— Справедливое замечание. Мне импонирует то, что Вам не хочется тратить время на лишние жесты, — сказала Нин Гуан, снова делая жест, и одна из официанток опять куда-то ушла. Тарталья просто пожал плечами.

— Наслышан о том, что Ваше время очень дорого стоит. Но не скажу, что ужин — лишний жест.

— Вы весьма льстивы, — Нин Гуан слегка изогнула бровь, но без намёка на недовольство. Тарталья просто кивнул, не видя смысла отрицать. Краем глаза уловил движение и оглянулся.

К столу возвращалась официантка со знакомой ему лакированной коробочкой. Той самой, какую он достал из камней на верхушке скалы. Его якобы безвозмездный подарок Цисин, исполнение договора о возвращении всех найденных во время работ в каменном лесу реликвий Ли Юэ. Теперь же его подарок стоял рядом с его пока что пустой тарелкой.

На замочке коробочки — скорее, правильнее будет назвать это ларцом или же шкатулкой, — более не виднелось следов гео-печати. В остальном он выглядел нетронутым, невольно заставляя Тарталью пристальнее изучить переплетение рисунка. При первом взгляде на той скале ему почудилось, что в нём нет никакого смысла, однако сейчас он запоздало разглядел очевидные очертания чешуи и птичьих длинных перьев.

— Что-то не так? — спросил он, оборачиваясь к Нин Гуан. Та пригубила чай, а из-под ресниц смотрела внимательно, пронзительно. Как пытаясь понять, насколько Тарталья лукавит в собственной реакции. Проблема заключалась в том, что он и вовсе не понимал, какую реакцию от него ждали.

— Насколько мне известно, последние несколько недель Вас знакомили с культурой Ли Юэ, — наконец, заговорила она, опуская чашечку обратно на стол и всё ещё касаясь её кончиками пальцев. Тарталья скосил взгляд на шкатулку вновь и ответил:

— Если я как-то оскорбил Вас из-за своего недостаточного знания…

— Нет-нет, ничего такого, — покачала головой Нин Гуан, слабо, но точно позабавлено усмехаясь. Прикрыв рот на долю мгновения, она взяла себя в руки и продолжила. — Судя по печати, Вы не открывали шкатулку. Очень приятно, что Вы так деликатно отнеслись к идее о передаче реликвии в руки Цисин.

— Но..? — подтолкнул Тарталья, улавливая очевидную недосказанность и начиная хмуриться, только этим и выдавая начинающее копиться раздражение. Мимо прошла пара официантов, и на стол поставили пузатый чёрный котёл. Ошеломительный запах еды ударил в нос, и Тарталья удивлённо моргнул, наблюдая за плавающим мясом, морепродуктами и зеленью в янтарном бульоне.

— Но это не реликвия, — оборвала его короткое восхищение Нин Гуан. Тарталья замер, молча уставившись на неё, а затем перевёл взгляд на шкатулку, задаваясь вопросом, насколько сильно его неожиданно подставил Чжун Ли. И следом он мысленно ударил себя, потому что оказывается, что он так поверил его словам, что даже не попытался усомниться.

— Что ж, полагаю, произошло недоразумение, — улыбнулся Тарталья, подавляя клокочущий в груди гнев. Нин Гуан посмотрела на него с любопытством, затем медленно кивая, не собираясь спорить, и он незаметно облегчённо выдохнул.

— Ваш проводник рассказывал Вам о значение символов дракона и феникса, господин Тарталья?

В фантазии против воли скользнул завораживающий янтарь чужих глаз и блеск клыков в свете фонарей. Сморгнув наваждение, Тарталья помотал головой.

— Не припомню. Это что-то важное?

— Содержимое шкатулки сложно трактовать как нечто иное, кроме как подарок, — заговорила Нин Гуан, отводя взгляд непонятно чего смутившись. Смущение её было таким же секундным, как и все её остальные эмоции. — После проверок выяснилось, что она создана не так давно, а поскольку её нашли именно Вы, то Цисин приняли решение вернуть её.

— Что за подарок? — озадачился Тарталья, сжимая под столом кулаки и закусывая губу изнутри. Подозрение обожгло его мысли пламенем, и он не хотел слышать то подтверждение, которое озвучила Нин Гуан спустя несколько мгновений промедления.

— Романтический, господин Тарталья. Это предложение о брачном союзе. Хоть и весьма… специфическое, — она снова прикрыла рот ладонью и опустила взгляд. Тарталья медленно кивнул, отвечая как можно ровнее.

— Вот как. Мне жаль, что поставил Вас в неудобное положение.

Вряд ли оно действительно было таким уж неудобным. Он видел этот интерес и нотку довольства на дне алых глаз Воли Небес. Ведь очевидно, какой именно союз ему предложили. Ведь очевидно, что у одиннадцатого Предвестника внутри Ли Юэ оказался предназначенный. Его явная слабость, якобы гарант безопасности с его стороны.

Не будь он в таком бешенстве, что мог бы по достоинству оценить такой то ли гениальный, то ли попросту наглый и бездумный жест — Чжун Ли обеспечил ему алиби перед убийством Гео Архонта. Ведь Предвестник не станет убивать Архонта своего предназначенного, не так ли? И не важно, что они не повязаны — видимо, для всех это лишь вопрос времени, решение уже принято. Очевидно, животное влечение к тому, кого ему выбрала Селестия, крепче и мощнее всех его убеждений.

Вкус «Искушения адепта» смешивался с железистым привкусом крови из прокушенной им губы.

После встречи с Нин Гуан и обсуждений с достаточно явными намёками на сотрудничество, он шёл обратно в банк. Шкатулка с орнаментом будто бы жгла кожу через полуперчатки. Ей бы самое место на дне океана — всего-то с причала выкинуть и забыть, однако нет, он притащил её в свою комнату.

Потому что Чжун Ли позаботился об его положении в глазах Цисин от начала и до конца. Потому что Чжун Ли рассказал всё, но утаил такую, казалось бы, мелочь. Знал, что Фатуи обязались отдавать реликвии, знал, что Тарталья не поймёт и отдаст шкатулку Цисин ради налаживания отношений.

Что же в итоге? Тарталья коснулся пальцами крышки шкатулки и щёлкнул замочком. На самом деле, не зная, чего именно ожидать. Со следующим вдохом его лёгкие наполнил уже врезавшийся в его память запах, нотки которого до сих пор чудились порой на одежде и коже, оставленные губами Чжун Ли с того злополучного вечера.

Изо рта вырвался нервный смешок, когда он увидел свой подарок. Когда его взгляд скользнул по двум рукоятям парных кинжалов, по ножнам с рисунком — золотой дракон обвивался на чёрной коже, алый феникс раскрыл крылья на серебристой. Тарталья сглотнул, беря в руку и не зная, злиться или же нет от того, что чувствует идеально высчитанный баланс оружия и то, насколько правильно оно ложится в руку, не отягощённое декоративными, бесполезными элементами.

Лезвие выскользнуло из ножен бесшумно и сверкнуло в падающем через открытое окно свете фонарей. Зазубренное, изогнутое, созданное для того, чтобы каждым разрезом доставлять мучения и боль, застрять в мясе и рвать на части раз за разом. Ещё чистое, не окроплённое кровью, но словно бы только того и жаждущее — Тарталье чудился звон нетерпения.

Должен ли он был злиться на то, что это в самом деле было настоящее оружие, а не просто символический, бесполезный подарок?

«Я слышу тебя», — те слова, что пришли на ум Тарталье, когда он вновь сумел вдохнуть. Дрожь прокралась ему в руку, и он спрятал клинок обратно в ножны, всё ещё слыша окружающий его густой запах.

Он перевёл взгляд на чёрно-золотой нож. И закрыл глаза, вдруг понимая, что не знает, как ощущается настоящий Чжун Ли за всеми этими глупыми слоями из одежды и светского поведения. Простые консультанты похоронного бюро не умеют создавать боевые кинжалы с таким мастерством, простые консультанты похоронного бюро не делают таких подарков Предвестникам. Они не делают всего этого, не плетут такие заговоры, такие паутины, не выказывают скрытого восхищения тем, кто занимается убийствами, и не поощряют это.

На кинжалах не было ни единого намёка на присутствие ещё кого-то. От и до они источали тяжёлый, пробирающий, подчиняющий аромат сильных, извечно скрытых в перчатках рук. Рук, чьи прикосновения настигали Тарталью во снах каждую ночью, оставляя невидимые следы на его коже, волосах, губах.

И так будет продолжаться даже после того, как он покинет Ли Юэ. Потому что мысли его более не подчинены лишь Её Величеству. Сколько времени он посвятил ей за последние недели? Едва ли наскребётся час.

Что касается Чжун Ли? Тарталья открыл глаза, закрывая шкатулку и медленно выдыхая. Сжимая в ладони рукоять своего парного кинжала.

***

Думал ли он об эфемерном счастье? Может быть, но то было так давно, что все воспоминания о том беззаботном времени попросту растворились в его памяти. Утонули в вязкой тьме поглотившей его Бездны, если уж быть совсем точным. Об этом он помнил мало — сохранившиеся осколки детства напоминали мутное стекло. Скорее отголоски ощущений, нежели полноценная картина.

Когда он возвращался домой, то невольно присматривался, вдыхая привычный тёплый запах — пряжа, горячее молоко и тлеющее в печи дерево, — и осознавал тот факт, что всё это было с ним с самого рождения. В иной ситуации, вероятно, именно этот запах впитался бы в его кожу. Тогда, возможно, он бы сумел почувствовать самого себя.

Тем не менее, это уже не имело никакого значения. Он нашёл своё призвание, место в мире, на службе у Её Величества, и что точно не вписывалось в эту его жизнь, полную постоянной бойни, так это статная фигура жителя Ли Юэ со страстью к коллекционированию. Странно, что Тарталья не замечал этого раньше.

В доме у Чжун Ли был целый шкаф во всю стену высотой и шириной, уставленный различным барахлом. Очень дорогим, конечно, но, всё же, барахлом. Искусно изрисованные веера на верхних полках, у каждого — своя отдельная, декоративная подставка. Внизу же — свитки, некоторые даже с неснятой древней печатью, сделанной точно не в этом столетии. Справа налево бежала целая волна из разнообразных чайных сервизов, аккуратных камней, фигурок из «Тысячи лет в Ли Юэ», искусственных бонсаев, инкрустированных полуночным нефритом и кор-ляписом, изящными гребнями для волос и ничуть не уступающими им же в красоте заколками…

Это нельзя назвать первозданным хаосом — всё было чётко распределено по своим полкам, в определённом порядке, и Тарталья видел даже несколько пустых мест, будто бы специально заготовленных для будущего пополнения коллекции. Невольно ему вспомнилось то, как во время одной из их прогулок Чжун Ли прервал собственный рассказ и на полчаса утопил в разговоре какого-то несчастного продавца украшений — слишком уж ему приглянулась какая-то блестящая безделица.

Она же обнаружилась почти сразу — нашла своё место в ряду из заколок. И, увидев, Тарталья усмехнулся уголком губ — алый феникс, видимо, из драгоценных агатов Агнидус. Моргнув, он поспешно одёрнул руку, бесшумно вздыхая и разворачиваясь. Неслышно пересёк утопающую в лунном свете комнату, вслушиваясь.

Ли Юэ редко когда полностью спал. Даже в самый тёмный ночной час с главной улицы всё также доносился людской шум, не такой оглушительный, как днём, но ощутимый в полу-спящей тишине города. Он же отчасти помогал скрывать медленные шаги. Тарталья старался не оглядываться, и всё равно краем глаза да цеплялся за расставленные на настенных полочках горшочки с маленькими кустиками, на каждом из которых по одной уже закрыли свои лепестки бутоны шелковицы.

Вдоль стен тянулись тканевые картины с изображением истории Ли Юэ: белокрылая цапля обрушивает спасающий дождь на засушливые поля и деревни; скрывающая своё лицо за тонкой вуалью богиня танцует в море глазурных лилий; на фоне солнца восходит под янтарным взором Гео Архонта первое поколение Цисин.

Запоздало Тарталья понял, что вновь остановился. В тенях не разглядеть, но с одной из тканевых картин на него смотрело золото глаз. Чуть склонив голову, Тарталья коснулся выглядывающей из-под полов пиджака рукоятки ножа. И ступил ближе к закрытой двери.

Та отворилась так тихо и плавно, словно была создана из воздуха. На новом вдохе Тарталья чуть не оступился. Не удивительно, что в спальне запах был гуще всего. Это начинало превращаться в привычку — чувствовать его тяжёлый вкус у себя на языке. Собравшись, он бегло осмотрелся, опять, — опять! — засматриваясь на совершенно ненужные ему вещи.

По какой-то причине, всё было не совсем правильно. Если главная и самая большая комната дома была отведена под сердце, то спальня оказалась концентрацией мысли. Будь то воля Чжун Ли, то он бы спал в библиотеке — Тарталья ещё никогда не видел столь обильного и густого скопления литературы в жилой комнате.

На столе высились стопки с папками, видимо, из похоронного бюро, и там же рядом с ними лежало несколько закрытых наборов для каллиграфии; у стены, почти загораживая окно, высился не такой большой, как в гостиной, но всё равно достаточно массивный шкаф, и книги там теснились столь близко, что чудо, как не раздавили друг друга; даже на тумбочках лампы теснились в окружении из книг.

Тарталье пришлось сделать очень аккуратный шаг, чтобы не раздавить на полу один из свитков. И ведь не чудилось, будто они просто так небрежно там брошены, нет, их просто разложили на полу в только Чжун Ли известно какой последовательности и с какой задумкой. И посреди всего этого странного хаотичного порядка стояла кровать.

Сияй сейчас солнце, то, Тарталья был уверен, постельное бельё горело бы ничуть не хуже. Каким бы скромным ни был Чжун Ли на вид, а он спал в золоте, хоть сама по себе кровать не отличалась изыском — никаких украшенных статуями изголовий и помпезно-бесполезных балдахинов. Ступая меж всё тех же разложенных свитков, Тарталья подобрался ближе. Видел этот тонкий ручей тёмных волос, покрытую лунными лучами кожу на до этого вечноспрятанных в перчатках ладонях, выглядывающую из-под ворота тонкой пижамы длинную шею, красивое, полное спокойствия лицо и незатуманенное золото глаз.

Он моргнул. Чжун Ли слегка вскинул брови, улыбаясь так, словно они встретились посреди улицы и сбирались разделить обед:

— Доброй ночи, господин Тарталья. Что Вы здесь забыли?

С языка практически сорвался ответ. Какая-то безобидная чушь, как продолжение светского разговора в совершенно не светских обстоятельствах. Только тело оказалось быстрее.

Рукоять легла в руку послушно, а лезвие покинуло ножны с затаённым звоном предвкушения, какой он уже слышал в своей комнате в банке. Воздух разрезало бесшумно и стремительно, лишь лезвие смертоносно мигнуло в серебре лучей. Мгновение — Тарталья ожидал ощутить сопротивление плоти и волну обжигающей кожу крови.

Вместо этого его запястья прострелило болью. Крепкие, неожиданно сильные пальцы перехватили и остановили его удар. Изогнутое лезвие ножа застыло над тонкой кожей шеи, а сам Тарталья уставился во всё те же горящие золотом глаза, ловя вспышку изумления в них.

Мысли завертелись в знакомом, опасном вихре, и если бы он задумался чуть дольше, то тут же бы проиграл. Потому вместо этого он дёрнул рукой, освобождая от хватки и перемахнул на кровать. Чжун Ли издал задушенный вздох, заламывая брови, и Тарталья схватил его за шею, близ челюсти. Стиснув пальцы, отклонил его голову в сторону и занёс руку для удара.

Краткая вспышка света ослепила на мгновение. Проморгавшись, Тарталья тут же повторил замах. Как и в первый раз, кончик ножа ударился о золотую прослойку гео-магии, не достигнув кожи.

— Вижу, понравился мой подарок, — с легким хрипом в голосе заметил Чжун Ли. Вспыхнув, Тарталья стиснул пальцы, чувствуя, как они погружаются в мякоть его горла — ещё немного и можно будет сломать трахею напрочь. Стоило лишь подумать об этом, как под ладонью появилась всё та же твердь проклятого гео-щита.

Издав сквозь зубы раздражённое шипение, Тарталья убрал руку, заменяя её на всё тот же нож. Собрав из воздуха несколько капель, разогнал их вдоль края лезвия. Щит вновь вспыхнул, и на золотое одеяло посыпалась синяя кристальная крошка.

Но теперь с каждым проходящим мгновением Тарталья ощущал себя всё глупее и отчаяннее. Всё должно быть не так. Всё должно было пройти нормально, а в итоге он сейчас пытается прорезать защиту того, кто смотрит на него без грамма страха в глазах. Будто это не в его дом ночью проникли и попытались убить.

— Я сильно разозлил Вас, — сказал Чжун Ли, и, конечно же, это ему далось так просто. Так просто ведь говорить, когда кто-то приставляет тебе к горлу лезвие ножа. Либо безрассудство, либо бесстрашие. Тарталья не сдержался и вновь посмотрел ему в глаза.

Видя совсем иное — любование. Его радужка переливалась в сиянии гео-щита топлённым золотом с тягучей примесью янтаря. Чжун Ли почему-то смотрел так, как смотрел на закатный, дышащий людским шумом Ли Юэ.

— Не смотрите на меня так, — выдохнул Тарталья, убирая по какой-то причине совершенно бесполезную воду и теперь просто давя лезвием. Закусив губу изнутри, он выдохнул. — Не можете просто умереть?

Чжун Ли усмехнулся, ужасающе тепло и странно. И Тарталья ненавидел то, с какой силой сердце ударилось о рёбра от этого.

— Вы пришли убить меня, — ненормальный ромбовидный зрачок расширился, затапливая собой густой янтарь. Тарталья мелко, едва заметно дрогнул, когда длинные пальцы скользнули по запястью держащей нож руки. Чжун Ли прошептал, не отводя взгляда и, наоборот, как усиливая давление лезвия на продолжающий мерцать щит у своего горла. — Разве я не заслуживаю знать причину столь сильной обиды на меня?

— Я не… — Тарталья тяжело выдохнул, на следующем вдохе ощущая себя опутанным знакомым, густым ароматом. Слишком поздно понимая, как именно восседает на чужом теле, чувствуя его жар сквозь одеяло и одежду. Видя, как во всё том же мерцании на чужом горле быстро-быстро бьётся вена, и то вряд ли было от страха.

Его не боялись. Оттого его уверенность дала трещину. Сглотнув, он прошипел.

— Дело не в обиде. Я не обижен на Вас.

— Тогда в чём причина? — спросил Чжун Ли будто бы искренне, и провёл мягкими подушечками пальцев прямо по венам Тартальи. Тот замер, но картинка в голове никак не могла сложиться. Мысли урывками метались в разные стороны, не давая и шанса вернуть холодный разум, с каким он всего несколько минут назад лез в окно этого дома.

— Вам не стоило приближаться ко мне, — Тарталья склонился чуть ниже, ощущая на своих плечах тяжесть от собственных метаний. Желание откровенности, честности просочилось в его слова лёгкой дрожью, портя весь вид убийцы. — Господин Чжун Ли, Вы действительно не воспринимали меня всерьёз. Вы мешаете мне, путаете. Я не хочу, чтобы это продолжалось.

— И поэтому решили меня убить? — удивление скользнуло по лицу напротив слишком ярко. Тарталья чуть пожал плечами, улыбаясь с горечью, позволяя ему увидеть.

— Иначе не смогу выкинуть Вас из головы. Не смогу уехать и поддамся, — он втянул носом этот манящий запах чужой кожи, всё также ощущая тепло, какое испытал во время их спонтанной близости на той лестнице. — Признаю, Вы подавили меня. Но этого недостаточно.

— Неужели эти чувства для Вас столь невозможны? — вопрос показался столь простым и таким прямым, что Тарталья не сдержал улыбки — слабой, с толикой ядовитой забавы. А Чжун Ли смотрел, широко раскрыв глаза, бесполезно впитывая свои последние минуты.

На мгновение Тарталья позволил себе упасть в эту иллюзию прекрасного будущего. Где он в одной руке сможет держать крепкую ладонь Чжун Ли, а во второй — окровавленное оружие. Где он не будет чувствовать вину за разрушение чужого, спокойного мира, ведь оградить Чжун Ли от своей сути он не сумеет также хорошо, как сделал это со своей семьёй — ему придётся возвращаться к Чжун Ли из раза в раз, подчиняясь потребностям тела и разума.

Где у Чжун Ли есть мощь сокрушить его по собственному желанию, и где этой мощи Тарталья смел подчиниться.

Возможно, он желал, чтобы Чжун Ли мог играючи смять его в своих на удивление мягких ладонях.

— Не смогу быть с кем-то, кто слабее меня, — он склонился так низко, что чужое горячее дыхание обдало его губы. Чжун Ли ошарашенно моргнул, и янтарь вспыхнул ярчайшим золотом. Как если бы не воспринял всерьёз. До этого ласково держащая запястье Тартальи рука медленно сжала пальцы. Чжун Ли сощурил глаза:

— Мне надо Вас победить? И тогда Вы станете моим?

— Разве сможете? — выгнул бровь Тарталья, краем глаза видя, как от лезвия ножа по гео-щиту побежали маленькие трещины. Чжун Ли оскалился, сверкнув клыками.

Что случилось дальше Тарталья не знал. Сначала он всё ещё смотрел в утягивающие, золотые, полные голода и желания глаза, а спустя секунду — он врезается спиной во что-то и из него вышибает весь воздух. Боль прострелила от лопаток до самого копчика, по ушам ударил грохот, и он ухнул на пол тряпичной куклой.

Лёгкие жгло так, словно он с дуру вдохнул раскалённого песка. От неожиданности изо рта вырвался хрип. Рядом валялись свитки и книги в груде щепок — кажется, его отбросили прямо в шкаф, и он проломил собой одну из полок. Тело онемело, но кое-как ему удалось поднять голову, плавая в сумбурных мыслях, среди которых лишь одна выделялась чёткостью — она вопила об опасности.

Потому как пелена спала, то он увидел это: фигуру, поднявшуюся на кровати, и жгучее золото радужки, пересечённое чернильным росчерком вертикального, дикого зрачка. Он должен был встать на ноги. Просто обязан. Каким-то чудом он не потерял нож и намертво стиснул его в пальцах, но вряд ли это могло ему хоть как-то помочь.

Ведь за промедлением тяжёлой, удушливой тишины, раздался глубокий вдох, а затем — звук рвущейся плоти. Открыто-испуганная дрожь пронзила Тарталью насквозь, призывая его бежать. Подскочить и бежать, пока то, что он видел потёмках и слабых лунных лучах, не оторвало ему голову.

Однако всё, что он мог делать, так это наблюдать, не в силах сделать даже вздоха. Наблюдать, как золото узоров режет тьму не хуже клинков, как фигура содрогается, мотая головой, из которой с влажным звуком и треском костей резко вырываются два золотых волнистых рога.

Как человеческая оболочка консультанта похоронного бюро лопается, обнажая истинное нутро. Запоздало Тарталья бесцветно, пресно подумал о том, чего не заметил, ослеплённый ситуацией — рука, какой Чжун Ли, — или то, что являлось Чжун Ли на самом деле, — держал его за запястье, была абсолютно здорова. Хотя он помнил, как легко в неё вошёл его водяной клинок в тот особый вечер.

Сейчас же он понимал, в чём причина. У монстров, видимо, очень хорошая регенерация. То, что он слышал, было чистой болью — он знает, как звучат ломающиеся кости и суставы, и эти же звуки, сливаясь в ужасающую какофонию, сопровождали каждое новое движение чудовища. Света в комнате становилось всё больше — скорее тусклого, чем яркого. И всё благодаря тонким ручейкам золотой крови, текущим по бездонно-чёрной плоти.

А глаза… а глаза всё смотрели на безвольно обмякшего от шока Тарталью. Существо двинулось, качая рогатой головой, и Тарталья, наконец, смог судорожно глотнуть воздуха, чтобы в следующее же мгновение закашлять. И так тяжёлый, сдавливающий лёгкие запах насытился железистым ароматом крови.

Кожу будто бы обдало волной пламени, захлёстывая с ног до головы и утягивая в огненную глубину. В исступлении, не осознавая, Тарталья резко провёл ногтями по собственной шее, как если бы это хоть чем-то могло ему помочь, остудить, вернуть здравомыслие и контроль над собственным телом. Но всё, чего он добился, так это едва ощутимой из-за жара боли.

Кровать издала протяжный скрип, которому вторил пол. Тарталья с трудом сглотнул ком в горле, зажимая рукой нос и рот в бесполезной попытке защититься от запаха, когда услышал тяжёлый первый шаг. Что именно сожрало тело Чжун Ли он не понимал, как не мог понять и того, что конкретно случилось.

Но движущееся к нему нечто было огромным, мощным, от каждого движения которого должен был сотрясаться дом. Из последних крох не поглощённого паникой сознания Тарталья взмахнул рукой, создавая жалкое подобие водяной прослойки между ними, да и та дрожала, готовая исчезнуть в любое мгновение. Это случилось прежде, чем концентрация Тартальи сгинула — существо протянуло чёрный коготь, и вода осыпалась сотней голубых гео-кристаллов.

Над ним медленно склонились, так, что Тарталья увяз во всепоглощающем золоте глаз, чуть не пропустив очевидного — у монстра было лицо Чжун Ли. Покрытое чёрными и золотыми чешуйками, с выражением, какое Тарталья ранее видел лишь мелькающей тенью в глубине глаз — сейчас же оно раскрылось полностью, во всей красе.

Чжун Ли был хищником, способным перекусить Тарталье глотку, даже не напрягая челюстей, и он это понимал, знал и наслаждался этим знанием. Оно было для него всё равно, что воздух, и оно же воплощалось в изгибе губ, оскале и хищническом прищуре глаз. То, что совершенно невыразимо в человеческой оболочке и попросту чуждо ей.

— Господин Тарталья, — даже голос загустел, наполнившись тихим, исходящим из глубины груди рычанием. Монстр наклонил голову в слишком знакомом жесте, и растянул губы в улыбке. Тарталья застыл, прослеживая взглядом очередную каплю золотой крови, чертящую линию по чёрноте на виске, и посмотрел выше, на светящиеся янтарные рога — это из-за них, это они порвали кожу на черепе.

Он не успел даже звука издать, как лишившаяся всей своей мягкости, огрубевшая ладонь сомкнулась на его горле и вжала в одну из нижних книжных полок. На самом деле, не так уж сильно, это просто у Тартальи сердце готово было взорваться. Кожу на подбородке пощекотало чем-то тонким и острым, — «когти!», мелькнула кричащая мысль. А затем Тарталья бесполезно дёрнулся, когда его запястье потянули в сторону, лишая его какой-либо защиты.

Мозолистая подушечка золотого пальца легла ему на губы, провела по ним и остановилась в самом уголке. Тарталья сжал вместе ноги, перебарывая унизительное желание зажмуриться, выдерживая и всё также отчаянно стискивая нож в ладони.

— Мои суждения были ошибочными, — рокочуще проурчал Чжун Ли, так, словно собственная ошибка его совершенно не разочаровала, а только порадовала. Радужка вновь пошла переливами, когда он продолжал, склоняясь всё ниже. — Вам не нужна была ни моя полезность, ни привязанность, ни мой ум или внешность. Думал, что будет лучше, если не стану идти на поводу у своих порывов, но всё, что Вам было нужно — моя рука на Вашем горле, не так ли?

Рвано вдохнув, опять наполняя свои лёгкие этим запахом, Тарталья приоткрыл рот, тут же чувствуя палец на своей нижней губе. На неё слегка надавили, оттягивая, и откровенная похоть всколыхнулась в золоте волной. Неясно только отчего же ей не позволили проявиться сильнее этого мгновения. Чжун Ли сдерживался, и скорее то была издевательская подготовка, чтобы весь последующий остаток жизни Тарталья испытывал это вечное ощущение уязвимости, желания и нужды.

— Почему медлите? — вырвалось у него тихое, но не шёпотом. Просто голос резко ослаб. Чжун Ли усмехнулся, как позабавленный этой завуалированной просьбой продолжения атаки. Когти прошлись вдоль щёк Тартальи, и Чжун Ли зазвучал с отчётливым намёком на нежность:

— Жду обещанного мне боя, господин. Или же я могу забрать Вас уже сейчас?

С какой стороны ни посмотри, а это было бесполезно. Безрассудно, глупо, напоминало игры с добычей. Тарталья не сможет отсюда сбежать. Он будет похоронен в этой заставленной книгами спальне и, вероятно, уничтожен на золотых простынях, залитых точно такой же золотой кровью. Вот его будущее, которое определилось в тот момент, когда он подумал, что убить Чжун Ли легче лёгкого.

Но Тарталья не был бы собой, не попытайся он. И не борись он до самого конца.

Лезвие вошло в ножны, как в масло. Глаз Порчи загудел, и Тарталья вплеснул поток фиолетовых искр прямо в улыбающееся лицо. Конечно же, вспыхнул золотом щит, однако если не получается ранить, то нужно ослепить. Извернувшись змеёй, Тарталья попросту выскользнул в сторону, проскочив над ворохом упавших книг и в секунду оказавшись на другой стороне комнаты.

В горле резко пересохло, когда лишь теперь он увидел, насколько же монстр в самом деле огромен. Спальня и так раньше не была щедра на хоть какое-то пространство, заставленная и заваленная книгами, а вместе с массивным чёрным телом и вовсе сжалась до размеров душной коробки. Но то всё мелочи. Сбегать он не собирался, потому тетива лука задребезжала в его пальцах и пустила в полёт электрическую стрелу.

Чёрные когти сомкнулись на молнии, об пол зазвенели образовавшиеся фиолетовые кристаллы. Протерев глаза, Чжун Ли обернулся, всё ещё слегка болезненно щурясь. Резко предчувствие крюком дёрнуло Тарталью на пол, заставляя прижаться, и кровь вскипела, а инстинктивный испуг пронзил его позвоночник ледяной дрожью, когда нечто просвистело над ним с жутким треском ломающегося дерева. Оглянувшись, в потёмках, ему удалось разглядеть широкую, глубокую рану, протянувшуюся вдоль всей стены и вспахавшую ещё несколько шкафов.

Что ж, Чжун Ли, видимо, не собирался щадить собственную комнату. А также, вероятно, он хотел прикончить Тарталью. На большее у того не хватило времени — вновь раздался смертоносный свист. Тарталья откатился в сторону, видя, как чёрный, с золотым пушистым гребнем хвост врезается в пол, проламывая доски и оставляя широкую вмятину.

Недолго думая, Тарталья взмахнул двумя клинками разом и ударил. Гидро с электро сплелись в смертоносном вихре, и вдоль всего щита пробежали пляшущие молнии, отбирая своим светом господство у золотого сияния. Тарталья поднял взгляд, сталкиваясь им со внимательным, изучающим и самую толику настороженным.

Для монстра Чжун Ли слишком много смотрел и ничего не делал. Оттого щит всё же треснул. Злостное шипение вонзилось в уши, но Тарталья не сумел даже вдохнуть — хвост жёсткой плетью хлестнул его в самую грудь, стоило ему пробить чешую хоть немного. На пол упало несколько капель крови, а Тарталья задыхался, откинутый в угол и рухнувший ровно также, как это случилось и в первый раз. Только теперь каждое движение лёгких отдавалось тянущей, ноющей болью в рёбрах.

Голова мутилась — шок мешал мыслями двигаться в нужном направлении с необходимой для выживания скоростью. Предчувствие вновь завопило, однако он не успел даже шевельнуться, чтобы уйти. И на мгновение ему всерьёз показалось, что именно сейчас всё и закончится.

Только вот его пожалели. Не прихлопнули на месте, не доломали рёбра, и вновь схватили за горло, в этот раз крепче, не так безобидно, как всего какие-то секунд десять назад. Распахнув глаза, Тарталья уставился в лицо напротив и вцепился ему в запястье.

Где-то под золотом кожи взорвалась молния. Лицо Чжун Ли слегка исказилось в боли, и Тарталья только крепче сомкнул пальцы, собственной кожей чувствуя опасный жар электричества. Оно сжигало силы и его не такое уж и хорошо сохранившееся дыхание, а сердце билось слишком быстро, от чего в глазах начинало мутнеть. В собственной голове он слышал гудение Глаза Порчи, чья сила знакомо начинала перекраивать его тело.

Но прежде, чем Грязное Наследие хоть на толику вырвалось наружу, его впечатали в пол. Тарталья моргнул, не понимая, потеряв ощущение времени. В голове будто бы бил чугунный колокол. За тяжёлым звуком он едва расслышал треск рвущегося ремня. Тот на мгновение впился в кожу, а затем исчез, отброшенный. Медленно моргая, Тарталья увидел отдаляющиеся переливы голубого и фиолетового, после утонувших в темноте разрушенной комнаты.

Спустя мучительно долгое промедление, длительные моменты звенящего от перенапряжения и боли мозга, тело вновь подчинилось. То были даже не мысли, лишь исключительное, неоформленное в слова желание продолжить дышать и существовать. Выдернув только спрятанный нож, Тарталья направил его в сторону горячего, нависающего над ним тела.

С удивлением чувствуя, как лезвие погружается в плоть. Голова едва не взорвалась от раздавшегося оглушительного, утробного рычания. На щёки упало что-то обжигающе-горячее, будто воск. Облизав губы, Тарталья с какой-то странной простотой в мыслях понял, что то не воск — то была золотистая кровь. Вкус едва ли коснулся его памяти, растворившись в моменте боли от стиснувшей его запястье ладони.

Из едва живых лёгких вырвался крик. Руку обожгло об пол, пальцы разжались, и зазубренное, впервые окроплённое кровью лезвие выпало. Тарталья дёрнулся за ним обратно и его руку вновь ударили об пол. Запястье сжали меж мозолистыми пальцами, и внезапно оно показалось ему не толще спички, какую переломят в любое мгновение.

С хрипом он вновь дёрнулся, пиная коленом и едва не заскулив от того, насколько тело над ним оказалось твёрдым. Он словно ударил скалу. И тем не менее попробовал ещё раз, силясь вырваться и дотянуться до ножа, как если бы именно он мог спасти его.

Трепыхался он не долго — его голову вжали в пол так, словно желали раздавить. На несколько секунд животный, будоражащий всё его нутро от начала и до конца ужас сковал его, а затем он ощутил крепкую хватку на плече той руки, какой пытался достать до ножа. Его резко, безжалостно потянули вперёд, и глаза Тартальи расширились в осознании.

Ругательство вперемешку с истошным криком разодрало ему горло. Перед глазами побелело, и ослеплённый он бесполезно забился в чужой хватке, всё ещё прижатый головой к полу. Мощные пальцы сжались, когтями царапая кожу на его голове и щеке. Тарталья зажмурился, хватаясь за обмякшую руку и судорожно выдохнул, кое-как ощупывая это и запоздало понимая — не перелом. Вывих. Ему вывихнули ведущую руку.

Осознание оглушило не хуже рычания, наполняя его голову и тело ватой. Обмякнув, он задрожал веками, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Теперь замечая, насколько его тело ощущается тяжёлым и неповоротливым, и насколько же разгромным оказалось его поражение.

Он отстаивал своё право на существование не дольше минуты.

— Господин Тарталья, я не слышу, — ладонь чуть сместилась, открывая его ухо. То ошпарило горячим дыханием, заставляя вздрогнуть и приоткрыть глаза. Сквозь золотые пальцы он взглянул на нависающего над ним монстра. Чжун Ли не улыбался. — Теперь мне есть место рядом с Вами?

Открыв глаза шире, Тарталья чуть повёл головой, медленно приходя в себя. Он всё ещё ощущал себя так, словно на него рухнул Нефритовый Дворец вместе со всеми членами Цисин вместе взятыми, однако… Однако. Жар от адреналина и чего-то ещё тёк расплавленным железом в его жилах, сгущаясь внизу. Ладонь Чжун Ли переместилась ниже и пальцами аккуратно сжала его под челюстью. Не прерывая дыхание, а попросту молчаливо указывая, где его место.

Вновь всё было так странно, так не совсем понятно, но в конечном итоге Тарталья не нашёл ни единой причины на сопротивление дальше. Тот, кто сейчас продолжал прижимать его к полу, больше не раня, тот, кто уничтожил его и окончательно подавил, всё ещё говорил с ним формально и уточнял, точно ли он победил. Тарталья переборол желание выгнуться, ощущая, как внутри всё сжимается и тянет, умоляя его окончательно утонуть в зыбучих песках тяжёлого, божественного аромата.

— Или Вы предпочтёте умереть, только бы не быть со мной? — продолжил мысль Чжун Ли, слегка хмурясь. Тарталья моргнул и медленно помотал головой, всё ещё чувствуя лёгкое, но подчиняющее давление пальцев на своей шее.

— Я же говорил, что требовательный, — слова вышли шёпотом, пришлось напрячь горло, чтобы заговорить нормально. — А Вы выполнили мои требования.

— Значит, теперь я могу претендовать на Вас? — спросил Чжун Ли, и, наконец-то, на его губах вновь появилась тень улыбки, сметая прочь поздно замеченную толику скрываемого им напряжения. Готов ли он был убить, получив отказ, или же отступил бы? Тарталья не знал. И не знал, хотел ли это знать в самом деле.

На глубине его сознания всё ещё ворочались испуганные мысли о том, что его ждёт. О том, как часто эта горячая, мозолистая ладонь будет и дальше хватать его за горло и сжимать. О том, как ему придётся подчиняться всю оставшуюся жизнь и любить своего предназначенного не только из-за инстинктов, но и живой частью своего сердца. Он думал о силе, что привяжет его к этому дому, о тепле в животе, об уходе от Её Величества и от должности Предвестника.

Он понимал всё это. Это же вызывало страх, только тот страх терял всю свою силу, когда он смотрел в эти золотые, полные довольства и радости глаза. Которые так смотрели только на него. Потому он сдался, касаясь запястья сжимающей его горло руки и говоря:

— Верно. Победителю достаётся всё.

Ему буквально удалось увидеть, как откровенное, животное удовлетворение растекается тьмой в начавшем расширяться зверином зрачке. Вдоль бьющейся вены в ласке пробежалось касание большого пальца, длинный коготь опасно пощекотал прямо под челюстью, а затем Чжун Ли крепче обхватил ладонью горло Тартальи и попросту поднял за него. Тарталья не позволил себе даже моргнуть, силясь дышать спокойнее, но оттого лишь всё больше пропитывая собственные лёгкие душащим всю его волю ароматом.

К нему склонились ближе, обдавая кожу на шее дыханием. На мгновение Чжун Ли прикрыл глаза в удивительно-ярком выражении настоящего блаженства, а когда открыл их вновь, то посмотрел прямо в глаза Тартальи. Тот сглотнул, слишком гулко и показательно, не в силах сдержаться и чувствуя, как где-то внутри него всё скручивается в горячий, прожигающий его плоть и гордость узел, требуя, требуя, требуя…

Это не был тот поцелуй, какой ему удалось ощутить на той проклятой всеми Архонтами лестнице, раз он об этом до сих пор вспоминал. Тогда Чжун Ли был мягок. Нагл, но мягок, отступив после красноречивой просьбы и клинка в горло — к слову, бесполезного, судя по всему. Это было горячее касание губ, в чём-то трепетное, полное желания и чего-то, названия чему давать пока не хотелось.

Сейчас то, что происходило, скорее напоминало укус. В его рот едва ли не вгрызлись, задевая клыками губы, оставляя маленькие ранки и следом же зализывая их гибким, скользким языком. После поражения тело слушалось откровенно плохо, и впервые в жизни Тарталья ощутил себя столь хрупким и способным сломаться в самом настоящем смысле этого слова. Без шанса на какое-либо сопротивление его подмяли под себя, заковывая в мощных золотых ладонях.

Жар объял его тело пламенем, вспыхивая на каждом волоске, в каждой клеточке кожи, в каждой капле крови, что затем падала на длинный язык и пропадала в ненасытной глотке монстра. Хуже всего было то, что Тарталья запустил здоровую руку в густые, шелковые волосы, вжимаясь в ответ так, словно хотел быть съеденным.

Шумный, несколько истеричный вздох вырвался из его груди, когда поцелуй разорвали. По губам напоследок жёстко прошлись языком, а после сместились ниже, заставляя его запрокинуть голову. И затем его приподняли. Мир резко сузился до крошечного места — до угла развороченной в щепки спальни, где его заперли при помощи огромного тела. Тарталья вдохнул, и на глазах выступили слёзы от того, насколько внизу всё резко и горячо свело.

В ушах загрохотало даже не от бешенного стука сердца, а от раздавшегося утробного, довольного рычания. Лицо Тартальи обхватили, задирая вверх, и он подчинился, слегка зажмуриваясь. Уже легче, менее агрессивно губы коснулись уголков его глаз, сцеловывая слёзы и цепочкой спускаясь ниже, по щеке, обратно к губам.

На этот раз в поцелуй Тарталья издал стон и сам от себя содрогнулся, но уже не мог остановиться. Меж его ног слишком опасно и жестоко просунули крепкое бедро, прижимая и давя. Громко выдыхая, слыша отзвук всхлипа, Тарталья отвернулся, глядя вниз и мелко-мелко дрожа. Собственные мысли напоминали настоящие пылающее праведным пламенем месиво, и от отсутствия любого намёка на рациональность он попросту слегка двинулся, потираясь и закусывая раненную клыками Чжун Ли губу. Но это совершенно не спасло его от нового, откровенного звука.

— В удовольствии Вы честнее, чем были со мной все эти дни, — раздался ему шёпот на ухо. Длинные золотые пальцы слишком правильно оплели его за бёдра, сжимая аккурат под ягодицами и запуская волну таких мурашек, что Тарталью тряхнуло. Его слегка потянули вперёд, буквально вырывая из его горла стон. Чжун Ли поймал его губами, затем вновь целуя, и Тарталья сам дёрнулся навстречу, закрывая мутные глаза.

— Так сделайте мне хорошо, — вышло шипением в мимолётном промежутке меж касаниями. Знакомый лёгкий смех пощекотал под рёбрами, и Чжун Ли поцеловал Тарталью в ухо, урча:

— Ваше желание — закон.

И его ладони, крепче сжимая пальцы, медленно двинули бёдра Тартальи, надавливая, вжимая лишь теснее. Тарталья запрокинул голову, и его судорожное дыхание, его разоблачающие стоны испивали поцелуями, срывая их с его губ. Ответом же он слышал тяжёлое сердцебиение в чужой груди, касаясь её ладонью и впиваясь ногтями в твёрдую чешую.

В какой-то момент он потерял понимание того, что именно происходит: то ли он всё также подчинялся движениям чужих рук, то ли сам поймал ритм и неистово двигался в погоне за мгновением освобождения. Но важным было одно — Тарталью плавило внутри слишком быстро. Каждая секунда лишь приближала его к неконтролируемому взрыву, внутри всё сжалось, и в какой-то момент его резко изогнуло.

Боль вспыхнула вдоль всей спины, но даже она не сумела потушить бешеное возбуждение. Его трясло, а все срывающиеся унизительные звуки падали на растягивающиеся в усмешке губы. Тарталья слепо моргнул, не видя ничего, лишь ощущая и чувствуя чужие прикосновения. А затем он обмяк, пытаясь дышать хоть как-нибудь. Сердце в груди билось так, словно хотело доломать ему рёбра окончательно.

В сознание его вернуло мокрое прикосновение языка к горлу и расползающееся в штанах ощущение влажности и липкости. Стыд ошпарил его лицо, от шеи до самого затылка, и на мгновение Тарталья пожелал провалиться обратно в Бездну, прямо в пасть какой-нибудь твари. Вместо этого он услышал урчащий, мягкий голос:

— Вы краснеете всё так же очаровательно, как и всегда.

— П-прекратите меня унижать, — так невовремя заикнулся Тарталья и чуть не прикусил язык. В бесполезной попытке он упёрся ладонью в широкую, чешуйчатую грудь, но, конечно же, та не сдвинулась ни на дюйм, и ему пришлось задрать голову. Встретили его всё те же золотые, дикие глаза, на дне которых слишком отчётливым мраком вился бесконечный голод.

— Ни в коем случае, я не хотел Вас обидеть, — ответили ему, и Тарталья усмехнулся, не понимая, как это всё возможно. Как возможно то, что даже в такой неистовой форме Чжун Ли говорит таким образом, с такой интонацией. В его речи определённо стали более различимы полу-рычащие звуки, но не то, чтобы раньше их не было вовсе.

Сейчас, глядя на это лицо, в эти глаза, на янтарные рога, на уже подсохшие ручейки золотой крови на чернильной чешуе, Тарталья вспомнил ту тканевую картину, висящую в коридоре этого дома, где первое поколение Цисин восходило под взором Архонта. Вспомнил множество похожих работ с изображением змеящегося буро-черного дракона с гривой цвета позднего заката. И подумал, что должен был ведь догадаться о подвохе.

Потянувшись, тронул рукой чужую щёку, задевая пальцем одну из золотых кровавых дорожек и растирая её. Удивительно плавно в ответ на это потёрлись о его ладонь, на пару мгновений спокойствия и умиротворения пряча жгучее желание под веками. Тарталья сглотнул и слегка приподнялся, вздрагивая от того, насколько провокационно получается, когда он упирался промежностью во всё то же просунутое между его ногами бедро. Коснувшись чужих губ своими, тихо сказал:

— Вы опять медлите, Моракс.

В ответ получил усмешку, лёгкую и полную всё того же удовлетворения. Золото радужки осветило тёмные ресницы, и Моракс ответно поцеловал Тарталью, урча:

— Дразните меня зачем? Я слышу Ваш страх, и он ярче возбуждения.

С языка в привычке чуть не сорвались оправдания. Бессмысленные, подгоняемые ещё живой гордостью воина. Потому что воины, очевидно, не должны испытывать страха. Но Моракс был прав. И тогда, и сейчас, и потому Тарталья уже не видел смысла отпираться. Поджав чуть подрагивающие губы — ещё одна разоблачающая его мелочь, — он выдохнул:

— Тогда заставьте меня не бояться.

Рычащий смех волной прокатился по его лицу. Моракс в не совсем чистой и искренней игривости сощурил глаза, позволяя увидеть на дне его зрачков неожиданные настороженность и внимание. Вновь его ладони крепче обхватили бёдра Тартальи, чуть приподнимая за них и сильнее вжимая в стену, и пришлось напрячься, только бы не вздохнуть особенно шумно.

— Перестанете ли Вы бояться, если я начну любить Вас? — прошептал Моракс тихо, с призрачным намёком на некую угрозу. Что именно за угроза Тарталья понял спустя секунду, когда в него вжались так, что он ощутил всё напряжение и желание, какое каким-то чудом игнорировал до этого. Оно пекло сквозь одежду и нечто вязкое и влажное просачивалось сквозь ткань на его чуть разведённых в стороны бёдрах. Сухо сглотнув, он медленно опустил взгляд.

— Архонты… — вылетело непроизвольно. Пальцами он в моменте шока вцепился в плечи нависающего, давящего его к стене Моракса, и не смел оторвать взгляда от золотых узоров, оплетающих два горячих, нечеловеческих и абсолютно звериных достоинства. Слегка заострённые на концах, ребристые, будто бы специально созданные для того, чтобы сцепить его с Мораксом окончательно и бесповоротно.

— Вы возбуждены, но страшитесь. Не понимаю, о чём Вы думаете, — проговорил Моракс, не двигаясь, не делая ровным счётом ничего, чтобы сбросить собственное напряжение. Капли белёсой жидкости медленно скапливались на концах обоих членов, затем медленно катясь вниз. Сглотнув ком в горле, резко отчётливо ощущая силу в придерживающих его ладонях, Тарталья поднял голову, говоря:

— Не имеет значения. Вы… победили и имеете право на меня.

Он не мог сбежать. Не был уверен, что даже хочет этого. Собственные чувства напоминало нечто, чем становится кусок мяса, кинутый своре голодных крокодилов. Вместе с тем, он испытывал странную, необычную усталость от собственных попыток разобраться: хочет ли, боится ли, надо ли… Вероятно, он должен был взять ответственность за самого себя, не поступиться волей и закончить свою жизнь ещё несколько минут назад, когда Моракс спрашивал, готов ли он умереть, только бы не достаться ему.

Это было так глупо, противоречиво и по-детски, что на пару мгновений в бешенный ритм сердца примешался отзвук жалости к самому себе. Но лишь на пару мгновений, после которых Тарталья лишь глубже вдохнул тяжёлый аромат, слыша в нём отчётливое смятение. Усмехнувшись, он спросил:

— Или же Гео Архонт отказывается от меня?

— Вы не трофей, господин Тарталья, — нежность треснула под раздражением. Тарталья отклонил голову, упираясь затылком в стену и прикрывая глаза, не уверенный, что ему не вспорют глотку те самые зубы, какими с упоением кусали его губы. Вместо этого он ощутил движение и дыхание. — И Вы до сих пор не верите моим чувствам.

— Не верю, — взглянул из-под ресниц Тарталья во внимательное золото глаз. — Я не могу залезть Вам в голову. Не могу понять, зачем я Вам нужен так сильно, что Вы ухаживали за мной. Не знаю, зачем Гео Архонту, которого я должен убить, моё сердце не в буквальном смысле. Но я верю в то, что уже принадлежу Вам слишком сильно, чтобы уйти.

— И что же мне с Вами делать? — спросил Моракс. Смятение просочилось в его голос, зеркаля отголоски в запахе. Склонившись ниже, Моракс прижался губами к скуле Тартальи, и тот прикрыл глаза вновь, протяжно выдыхая. — Должен ли я быть жесток и последовать Вашему совету, действительно заставив Вас перестать бояться?

Он медленно спустился со скулы ниже. Тарталья ответил на медленный, давящий поцелуй, не раскрывая рта, и схватил чужой выдох, когда у него спросили:

— Вы отдаёте мне своё тело и душу на растерзание, господин Тарталья?

Зажмурившись, Тарталья скользнул ладонями по широким, чешуйчатым плечам, обвил шею руками и нащупал длинную шелковистую реку волос. Вжавшись в пышущее жаром тело, вновь поддался вверх, находя его губы своими, отпуская всю свою человечность в пропасть, отдаваясь тому, с чем так безуспешно пытался бороться все эти долгие, мучительные недели с того первого дня в Глазурном павильоне.

— Да, — вырвалось всхлипом нужды и желания, жалостливым требованием и капитуляцией перед собственной природой.

Его стиснули так, что странно, как это не раздался хруст. В его губы впились жадно, возвращая ту агрессию, с какой его вдавливали в пол, уничтожая все порывы к сопротивлению. Тело ослабло, податливо прогибаясь под любым движением ладоней.

От стены его оторвали внезапно. Не успев вдохнуть и понять, он оказался на чём-то мягком, упав в итоге не слишком удачно и громко зашипев от боли, растёкшейся в вывихнутой руке. Опять всё происходило слишком быстро — его перевернули на живот, взялись за травмированное плечо и потянули. Тарталья вскрикнул аккурат под щелчок в суставе и обмяк, мелко-мелко дрожа и ненавидя то, что из-за этого боль сменилась облегчением.

А в следующее мгновение он застыл от прокатившегося дыхания под линией его волос на шее. Всё внутри него жарко завопило о том, насколько это ему необходимо, насколько важно, чтобы острые зубы, наконец, впились в его плоть и пометили до конца. Он ощутил, как они касаются его, сжимают кожу, и из его груди вырвался тихий стон. Зубы медленно разжались, так и не прокусив, и по отпечатку от клыков пробежался горячий язык. Запоздало Тарталья вспомнил, что без как таковой сцепки укус будет лишь укусом, но не подтверждением связи.

— Вы и правда очень медленный, — прохрипел он, чуть поворачивая голову. Моракс усмехнулся ему куда-то меж лопаток, потираясь щекой и заползая ладонями под его пиджак, задирая подол и почти что трогая голые бока, запуская целые волны мурашек.

— Наслаждаюсь прикосновениями к Вам, — ответил он, отвечая на взгляд и щурясь. — Или Вам не терпится?

— Н-нет, — заикание опять выдало его, и Тарталья тяжело вздохнул, отворачиваясь и втягивая живот от лёгкой щекотки, вызванной когтями. — Поступайте так, как Вам хочется.

— Как скажете, — рокотание пронеслось вибрацией вдоль его спины, и его вновь перевернули. Напрямую заглянув в тягучее, переливающееся золото, Тарталья отвёл взгляд ниже, маскируя момент смущения под любопытством и осознанием того, что на Мораксе нет даже намёка на какую-либо ткань.

То, в чём он спал, видимо, обратилось в неровные лоскуты и валялось где-то неподалёку. Потому всё тело предстало перед Тартальей в своей ужасающей красе. Золотые линии бежали чётким узором, будто бы разрезая чёрную, чешуйчатую плоть своими острыми гранями. Они оплетали торс, бежали под грудными мышцами, окольцовывали шею, соединяясь на кадыке в форме ромба, и пылали, пылали чистым золотом, каким пылала вся Гавань каждую ночь, игнорируя само существование сумрака и глубину природной тьмы.

Ему стоило держать руки при себе, однако эта мысль проскользнула так незаметно и столь поздно, что его пальцы уже касались одной из широких линий, когда он подумал об этом. Его подушечки пальцев приятно обожгло тепло, и он поднял взгляд, несколько завороженно и не слыша ничего, кроме ярого стука собственного сердца. Его запястье обхватили грубыми пальцами и полностью прижали ладонью к прессу, склоняясь и нависая.

— Мне нельзя потрогать? — выдохнул Тарталья, сухо сглатывая и теперь ощущая, как на загоревшейся шее бьётся вена. Моракс усмехнулся ему в губы, глядя из-под ресниц, гипнотизируя, не давая спрятаться. Не позволяя сбежать даже сейчас.

— Если Вам нравится, то я буду счастлив, — ответили ему прежде, чем снова утащить в поцелуй. Дрогнув, Тарталья закрыл глаза, а все мысли умерли без шанса, когда он ощутил свой язык в плену чужого, оплетающего и слишком сильного. Задыхаясь, он бессмысленно царапнул твёрдую кожу ногтями, в ответ слыша рычащий смех, утекающий ему в горло, и всю ту же монструозную мощь сжимающих его запястье пальцев.

И самое неправильное и ужасающее заключалось в том, что на всё это сердце запускало волны пламени, бегущие в низ живота и обращающиеся в раскалённый, полный жадного желания шар. В унижении ноги свелись сами по себе, только это не имело никакого смысла — столь бесполезное действие лишь усугубило рвущуюся наружу потребность. Тонкий нечеловеческий язык нагло скользнул глубже, собирая разоблачающие стоны у самого источника.

Тарталья с трудом смог сделать хоть какой-то вдох, когда его рот покинули. Глаза преступно слезились, и он никак не мог прийти в себя, сгорая под сыпавшимися на его щёки поцелуями, под ладонью, крепко держащей его за бок и почти больно впивающейся когтями прямо сквозь одежду. Подбородок холодило от слюны, и Тарталья вытерся свободной рукой, отклоняя голову… и тут же чувствуя пальцы в своих волосах. Его пряди натянули, заставляя открыть горло, и из груди вылетел хриплый вскрик от последующего укуса.

Клыки больно укололи прямо под ухом, после спускаясь ниже, едва ли не вспарывая кожу. Будто бы предупреждающе вдоль вены провели горячую дорожку языком, затем прикусывая, и Тарталья не сдержал какого-то совершенно разоблачающего звука, обнажающего его потребность. Тело дёрнулось, скованное, когда широкая ладонь без какого-либо труда раздвинула его ноги и легла меж ними, ощупывая и слегка мучительно сжимая.

— Так вот в чём дело, — губы Моракса вернулись к его уху, легко и сухо целуя. Рокот в его голосе был столь довольным, столь наглым, но при всём этом Тарталья не ощущал ничего, кроме пляшущего под кожей пламени, взрывающегося всякий раз, когда чужая ладонь вела пальцами и надавливала. — Вы жаждете, чтобы я продолжал доказывать своё превосходство над Вами?

— Слишком высокого о себе Вы мнения, — прошипел Тарталья, только показываемое им раздражение было плоским и абсолютно неубедительным. Такая показуха не сработала бы даже на ребёнке, что и говорить об усмехнувшемся Мораксе. Судорожно вдохнув, Тарталья резко повернул голову и, вцепившись ладонью в один из гладких, всё ещё слегка влажных от божественной крови, рогов, притянул его голову к себе, впиваясь в губы.

И прежде, чем его опять успели захватить и подавить, сжал зубы. Ответом ему было шипение, не от ярости, а от неожиданности. Оттянув зубами губу Моракса, Тарталья уставился ему в золотые глаза. На язык упала капля крови, чей вкус всё оставался непонятным таинством — может, именно такой вкус у самого неба и звёзд, Тарталья понятия не имел. Разжав челюсти, не отрывая взгляда, он спросил:

— Вы будете играться или брать меня?

— Не будьте столь суровы, мне хочется узнать, как доставить Вам удовольствие, — на последнем слове его бесстыдно лизнули в губы. Дёрнувшись, Тарталья вытер рот, испытывая слишком запоздалое смущение от такого, в сравнении, безобидного и уже повторяющего жеста, как вскинулся от жгучей боли.

Та полосами пробежалась по его бёдрам под аккомпанемент трещащей под острыми когтями ткани. Его ноги задрали, заставляя упереться в кровать спиной, и он уставился на возвышающегося над ним Моракса.

— Но, кажется, я уже понял, как это сделать, — тот улыбнулся, вновь светя острыми клыками. — Слышу, как Ваш запах вспыхивает всякий раз и как кровь кипит в жилах от адреналина, господин Тарталья.

Он не успел даже осознать. Это было похоже на рывок оголодавшего зверя — стремительно, беспощадно и пугающе. На мгновение всё существо Тартальи завопило о близящейся смерти, только этот вопль потонул в шуме рвущейся одежды и его кратких, тихих вскриках. Его пиджак превратили в лоскуты меньше, чем за десяток секунд, попросту сорвав с него.

— Вам идёт, — Моракс слегка замедлился, очерчивая когтями портупею. Тарталья невольно задохнулся, когда эти же когти вполне красноречиво пошли выше, прямо по его груди. Под челюсть пришлись краткий поцелуй и урчание. — Вам стоило прикрепить к ремням побольше оружия.

В самом деле — стоило. Кто же знал, что его тут встретит не консультант похоронного бюро, а Гео Архонт. Тарталья не знал, но только ли поэтому он теперь лежит и стонет от впивающихся в кожу когтей, рвущих его красную рубашку? Поэтому ли сейчас он вынужденно обнимает ногами чешуйчатый торс, вновь отчётливо ощущая двойное возбуждение нависающего над ним монстра? Вряд ли бы его в самом деле спас лишний ножичек на портупее.

Побудь он терпеливее и не столь мнителен, то, может быть, он смог бы сбежать. С другой же стороны — в любом случае очутился бы в когтях Бога. Ведь именно за его сердцем он сюда прибыл. За буквальным Сердцем, а не в метафорическом смысле, но какое теперь всё это имеет значение, когда с него стягивают сапоги и прокладывают новые, наливающиеся кровью царапины по его ногам, высвобождая из остатков ткани.

Его целовали так, словно жаждали откусить от него кусок-другой, но в последнюю секунду сдерживались. Если когти ранили его, полосуя грудь, живот, бёдра и ноги, то зубы лишь играючи прикусывали кожу, оставляя на ней невидимые следы и бежали дальше, порой вновь находя его губы.

А он… а он мог лишь отвечать, хвататься за рога, за волосы, больно вести ногтями по чешуе и поглощать чужое дыхание в поцелуях, возвращая их стонами, становящимися всё более и более звучными. Хотел бы он прятать их в глубине своих лёгких, но будто бы ему то позволили.

Запрокинув голову к потолку, он тяжело, с хрипом дышал, ощущая, как пульсируют свежие царапины, как они горят, словно через них просачивался сжигающий его так долго огонь. Сознание мутилось с той же скоростью, с какой его тело обнажалось — в какой-то момент он поймал себя за тем, что ведёт языком по щеке Моракса, пробуя его чешую и слизывая не дающую ему покоя подсыхающую золотую дорожку.

Могло ли его дурманить от божественной крови? Или же его дурманило от того, как близко он ощущал себя к краю пропасти, готовый окончательно ухнуть в злато ладоней и быть погребённым под чёрными когтями? Страх всё ещё вился бесконечным вихрем, только был далёк и почти невиден, раздражая моментами его сознания и тут же забываясь в очередном прикосновении.

В новом движении все мысли растворились, оставив после себя лишь белое сияние испытываемых им чувств — горячее возбуждение Моракса скользнуло между его ног, задевая кожу. На нём осталось лишь лохмотья, застрявшие в прилегающей к коже портупее, которую по какой-то причине не растерзали. По его телу бродил даже не воздух — лишь чужие запах, дыхание и касания, оставляющие на нём лишь больше следов.

Если завтра наступит, то от него будет разить самим Гео Архонтом на всю Гавань, если не до самой Снежной. От сумасбродных мыслей на губах появилась совершенно глупая и неуместная улыбка, тут же утонувшая в очередном полу-стоне от одного из множества нежных укусов, покрывших его шею.

— Почему… — вопрос сорвался во вздохе от неожиданно грубого и резкого поцелуя в яремную впадину. Кожу прихватили зубами, втянули в рот и отпустили, оставив очевидный, растекающийся болью засос. Сглотнув, Тарталья схватился за рога Моракса, поднимая его голову и сталкиваясь с ним взглядами. Отдышавшись, продолжил. — Почему не сняли портупею?

— Нравится, — непривычно кратко отозвался Моракс, и, вероятно, всё дело было в том, что у него кончалось терпение. Это слишком очевидно угадывалось в подрагивании его диких, змеиных зрачков и темнеющем переливе радужки. Хватка на рогах ослабла, и Моракс опустил голову, теперь спускаясь ещё ниже и проводя языком по одной из свежих царапин, собирая маленькие капли крови. Тарталья вцепился в его волосы, отворачиваясь и судорожно вдыхая, но не находя воздуха.

Каждая мелочь в этой спальне источала убойный, ядрёный аромат Бога, и в нём едва ли находилось место хоть какой-то свежести. Он напоминал оползень, погребающий под собой всё живое и неживое, и Тарталья задыхался в нём, мелко вздрагивая каждый раз, когда его раны — как новые, так и старые, уже ставшие шрамами, — покрывали жаром дыхания и прикосновениями языка.

Очередной стон вырвался на выдохе, и он изогнулся, вжимаясь в кровать в бессмысленной попытке уйти от перетёкшей на его живот ласки. Лицо вспыхнуло, когда в потоке ощущений он сумел-таки осознать, куда именно движется Моракс. Дрожащие пальцы сомкнулись на янтарных рогах в немом протесте, когда было уже поздно — собственное тело, распаренное медленным, приятным мучением, чудилось чрезмерно мягким, и оттого слишком уж податливо его ноги подчинились чужой воле.

Когти на грани впились в плоть, аккурат где-то рядом с артерией. Как если бы это была угроза, но в должной мере оценить её не было ровно никакой возможности — все подозрения, смыслы и страхи растворились в длинном мазке языка по его члену. Тарталья не услышал даже собственного голоса за чувством, разорвавшимся в его голове фейерверком и окрасившим всё в белоснежный.

Первые ощущения приутихли, только это совершенно ему не помогло. Каждая секунда, каждое мгновение, что он ощущал чужие движения внизу, его тело бесконтрольно, яростно вздрагивало против его воли, отдаваясь чужой прихоти. Он полуслепо видел, как голова, за чьи рога он продолжал судорожно цепляться, вжимается между его бёдер, и окончательно пьянел.

Горячее касание бежало прямо по всей длине, около, под, по коже бёдер, и в какой-то момент Моракс попросту прижался носом под его коленом, глубоко вдыхая и как будто пытаясь прийти в себя. Поднял взгляд, на которой Тарталья ответил с трудом, медленно моргая и порывисто дыша от всё ярче и мощнее скручивающегося первобытного желания в паху.

А затем Моракс молча скользнул лицом обратно меж его ног, но ниже, и вырвал из Тартальи особенно громкое и отчаянное ругательство.

— Нет-нет-нет-нет… — забормотал тот, не в силах издать звук сложнее, и даже этот самый звук слишком быстро перерос в очередной крик, когда он ощутил не только снаружи, но и внутри себя упругую, скользкую длину нечеловеческого языка. Сердце пылало в груди, наполняя кровь новой порцией уничтожающего его волю и любые порывы к сопротивлению пламени. Горящим сознанием смутно ощущал прикосновение золотых ладоней — они касались его бедра и груди, заползая под ремни портупеи и опасно-щекоча когтями кожу.

Его прошибло разрядом насквозь, когда язык, всё же, выскользнул наружу. Закрыв ладонью лицо, Тарталья потянул жаркий воздух носом, чувствуя, как его сердцебиение отслеживают пальцами и как дразнят, обводя ими один из сосков. Шею пекло от стекающего пота и липших к ней волос. Движение задело его ноги, и он ощутил когтистую хватку на одной из ягодиц и новые порхающие поцелуи по его животу, мешающиеся со ставшими чуть более жадными и ощутимыми укусами.

— Вы хотите вспороть меня? — хрипло прошептал Тарталья, мелко вздрагивая от касания к его и так уже опороченному входу. Страх вернулся так невовремя, свернувшись узлом в животе, что едва не потушил большую часть его возбуждения. Природа брала своё, его тело окончательно сдалось, впитывая в себя каждую ноту чужого аромата, но по какой-то причине это совершенно не мешало ему думать о таких бесполезных вещах, как его будущее.

Потому что теперь оно было заключено в клеть из чернильных когтей, подавленное золотым, полным жажды и похоти взглядом. Именно так на него посмотрел Моракс, отрываясь от зализывания одной из оставленных им царапин. Скользнув губами выше, по груди, добрался до шеи и остановился у места под челюстью, горячо, протяжно и успокаивающе выдыхая.

Тарталья выгнулся, вновь ощущая мягкий укус, зарылся пальцами в волосы Моракса и притянул ближе, теперь чувствуя, как внизу его касается нечто не совсем привычное, не похожее на прикосновение пальцев — более гладкое и твёрдое, без опасных когтей. Но он был слишком опьянён происходящим, чтобы задаваться ещё большим количеством вопросов.

Где-то там послышалось новое движение, за ним — стук ящиков в тумбочке и возня с шорохом. Чуть отклонив голову, лишь сильнее подставляясь под ненасытные полу-укусы, Тарталья увидел золотые линии рассекающего воздух хвоста. Со звуком, похожим на утробный стон, Моракс медленно оторвался от Тартальи, но тот притянул его обратно. Их лбы соприкоснулись, и Тарталья втянул чужое, порывистое дыхание, затем касаясь тонких губ в сухом подобии целомудренного поцелуя.

— Вы не столь брезгливы? — голос Моракса надломился. Непонятливо моргнув, Тарталья вспомнил о произошедшем как раз в тот момент, когда вокруг его входа закружило то самое гладкое и чуть холодное, в этот раз чем-то смазанное. Сглотнув, пожал плечами.

— Не думал об этом. Не важно.

На большее его не хватило — тело изогнулось дугой от хоть и аккуратного, но непривычного вторжения. Дрожащее от сорвавшегося стона горло поцеловали, и с трудом он сумел отогнать от себя вновь оголодавшего Моракса, пытаясь посмотреть вниз. А там его обнимала золотая ладонь, точно погружая в него чем-то покрытые пальцы, лишенные когтей.

Мысли вновь смешались в сумбур, теряясь в том шторме, что обрушился на него. Это было несколько резко, открыто нетерпеливо, жадно, и он совершенно ничего не мог поделать с тем, чтобы оставить эти движения. Он не успел даже понять, в какое из мгновений его тело столь перегрелось, что перестало сдерживаться и попросту выпустило всё его напряжение ему на живот.

Бёдра немели, дрожь прошивала каждую мышцу в его теле так, словно у него вот-вот должен был случиться какой-то приступ, но этого всё не происходило и не происходило, чувства не прекращались, и он оставался в лапах Бога так мучительно долго, что под конец не чувствовал ничего, кроме пожара внутри самого себя.

Ещё немного — и он окончательно утонет в этом море золотой крови, каким в полубреду ему начинала чудиться кровать. Когда пальцы из него вытащили, то на несколько долгих секунд к нему вернулось сознание. Руки произвольно скользнули по груди Моракса, по его животу, к паху, и пальцами дотронулись до двух ребристых, твёрдых длин. Даже слишком твёрдых. В затуманенном сознании мелькнула мысль, что это может его недвусмысленно убить, если Моракс хотя бы попытается.

— Не смогу… оба сразу… — сухость удалось сглотнуть с трудом. В надежде Тарталья поднял взгляд, желая увидеть хотя бы какой-то намёк на осознанность в золоте глаз. И там она была, почти что захлёбывающаяся в пылающем, будто само солнце, желании. Моракс медленно моргнул и склонился, вновь касаясь его лба своим.

— Да, пока не сможешь, — выдохнул он, двигаясь. Тарталья зажмурился, вновь ощущая давление, но единичное. Вздох застрял в глотке под медленный, катящийся толчок и то, как меж его раскрытых бёдер, по полувставшему члену скользит вторая длина Моракса.

Мир схлопнулся на какую-то долю секунды, и Тарталья очутился во мраке. Очнувшись, первое, что сумел сделать — протяжно, утробно застонать, изгибаясь в спине. Каждый нерв будто стал раскалившимся под пустынным солнцем металлом. Как никогда ранее он внезапно осознал, насколько близко он находится к Мораксу, к Чжун Ли, к своему предназначенному, к тому, кто теперь обладал им.

Тарталья чувствовал его всем своим существом даже без укуса, теперь казавшегося лишь какой-то нелепой, ритуальной условностью. Моракс был на его коже, на волосах, в его лёгких, в его сердце, и сейчас вёл языком по его щеке, собирая скатившуюся от резкого ощущения заполненности и принадлежности слезу. Всхлипнув и тут же в унижении прикрыв рот, Тарталья закрыл глаза, силясь дышать и ощущая сопротивление внизу живота.

Ощущая, на самом деле, слишком много и остро для пьяного от божественного запаха сознания: то, как на щеке подсыхает слюна Моракса, то, как его когти точечно впиваются в его бёдра, удерживая, и то, как кожу дразнят мозоли на его пальцах и ладонях. То, как чешуя его тела соприкасается с кожей, и то, как кончики свесившихся через плечи волос едва заметно щекочут рёбра.

И, конечно же, он чрезмерно ярко ощущал проникновение и ребристую поверхность вошедшего в него члена.

Над ним возвысились, приподнимая его за талию, и Тарталья вскрикнул от образовавшегося угла. Глаза запекло от новых, уже гораздо более бурных и не совсем случайных слёз. В ничтожной попытке яростно, — на деле, несколько вяло, — вытереть их, Тарталья посмотрел наверх. Теперь не видя ни единой искры благоразумия в тёмном, жадном янтаре глаз, всё также разделяемого пополам узкой полосой змеиного зрачка.

Первый толчок был грубым, резким, стремительным и безжалостным. Тарталья захлебнулся в крике, изгибаясь так, что странно, как это не затрещал позвоночник. А затем мощные руки вжали его в кровать, хватая за горло, царапая бедро, отклоняя его в сторону, и заново входя. Подчиняя. Овладевая. Без шансов на сопротивление и какой бы то ни было побег.

Так, как Тарталья того заслуживал и преступно желал.

Он не мог дышать — горячие пальцы выдавливали из него весь воздух вместе с начинающими набирать скорость толчками. Сознание плыло окончательно, и неясно, как Тарталья не терялся полностью в обрушенном на него шторме ощущений. Его качало на волнах откровенного животного безумия, на волнах мерзости, до этого лишь ворочавшейся, но сейчас вырвавшейся наружу и порабощающей его. Она же порождала в его сознании всё больше мимолётных вспышек, даже не мыслей — вцепиться, зарыться ногтями под жесткую чешую, слиться, обвиться, сплестись.

Спариться.

Его тело пробрало крупной дрожью от явного, лишенного даже ноты человечности звериного рыка. Собственные пальцы жгло чужой кровью, когда в моменте ему всё же удалось расцарапать чужую чешую на шее. Золото потекло по его рукам, а он задохнулся в надавившей на горло руке и жестком, стремительном толчке.

Губы вновь оказались захвачены поцелуем — таким же суровым и жестоким, как и воплощение покорённого инстинктом Моракса. В наказание или же просто в отместку, не желая проигрывать, на них оставляли всё больше порезов. И не только — когти опять бежали по его плоти. Все его гордость, упрямство и воля обращались песком в этих руках.

Ладонь разжалась, дозволяя ему краткий, порывистый вдох, обжегший горло болью. После чего пальцы вновь сомкнулись. В накатывающем мраке Тарталья мог видеть лишь мерцающее, растопленное золото. Чудилось, словно оно ласкает его кожу в разы нежнее, чем это делали божественные ладони.

Неясный звук покинул его измождённое тело, когда из него вышли. Правда, даже сделать несколько вдохов и выдохов не дали — попросту обхватили поперёк талии и перевернули на живот, затем вздёргивая за пояс. Колени тряслись, когда он ими вынужденно упёрся в постель и лишь благодаря чуду не разъехались в стороны.

Попытка осмыслить происходящее прервалась толчком, от которого его чуть не распластало по постели. Хриплый крик порвал лёгкие от вошедших в плоть на бёдрах когтей, насильно удерживающих его в позе и держащих так, что ему самому даже напрягаться не нужно было. Да и сил на это самое напряжение попросту уже не хватало — он уткнулся лбом в кровать, комкая в пальцах одеяло и чувствуя, как внутри него скользит всё та же ребристая, беспощадная длина.

Темп сменился, всё же дав ему шанс на хоть какое-то выживание в этой жестокой гонке, но не останавливался. Ритмичный, бесконечный, будто бы слегка оттягивающий удовольствие. Для Моракса, конечно, ведь сам Тарталья ощущал себя переполненным этим удовольствием так, что готов был попросту уже утонуть в нём и исчезнуть, растворившись пеной.

К спине прижались, и он ощутил лихорадочное биение тяжелого сердца. Жар от касаний достиг даже ног, одну из которых оплело нечто змеевидное, и понимание для Тартальи не было даже озарением — лишь возникло и пропало, отброшенное за ненадобностью. Всё равно уже каждым миллиметром собственной кожи успел ощутить если не губы, то зубы зверя.

В мимолётном проблеске ясности, привыкнув к ритму и подаваясь ему, Тарталья чуть повернул голову. И тут же прикрыл глаза от опалившего щёку сначала дыхания, затем поцелуя, а после — и укуса. Попросту потянули за кожу и отпустили, не причинив вреда. Хотя, казалось бы, куда уже может быть хуже, если его тело растерзано, а дух — покорён и поглощён без остатка?

— Тарталья, — в рычании скользнуло его ненастоящее имя. Ласково, неожиданно нежно и довольно. Тарталья приоткрыл глаза и посмотрел в дикие, светящиеся. Вдохнув, сумел-таки ответить, приподнимаясь на дрожащей руке и потянувшись навстречу:

— Моракс…

В поцелуе его перехватили и слишком резко оторвали от постели. Охнув, он запрокинул голову, распахивая глаза и слыша, как весь шум мира глохнет, оставляя после себя тишину. Лишь на мгновение, но столь разрывающее мгновение, что Тарталья не мог осознать ничего, кроме этого неправильного чувства абсолютной заполненности.

Может быть, из понимания, может, из милосердия, но Моракс остановился. Придя в себя, Тарталья дёрнулся и тут же вцепился в его руки, всё так же держащие его за бёдра. Спиной он всё ещё ощущал его сердцебиение, однако… Однако теперь он буквально был насажен на Моракса так, что благодаря своему поплывшему сознанию чувствовал проникновение где-то близко к своему сердцу.

Изо рта вырвался судорожный всхлип. Прижавшись спиной к горячей груди, Тарталья посмотрел вниз, видя одну из двух длин, влажную и твёрдую, прижимающуюся между его бёдер к его уже опавшему и мягкому члену. У него не было сил заканчивать ещё раз, но тут не он уже всё решает. Всё будет кончено тогда, когда этого пожелает Моракс.

Зубы коснулись его шеи, прямо под линией волос. Тарталья замер, ошеломлённо моргая и вдруг понимая, что происходит. Слишком запоздало чувствуя, что напряжение внутри него было чересчур явным, обещающим. Нужда лихорадкой пробежала по его телу, собираясь пламенем внизу живота, в первобытном требовании. Смесь из ужаса и жажды сдавила крепким узлом сердце, однако Тарталья не успел ничего сказать, как в нём двинулись.

Медленно, тягуче, приноравливаясь, вызывая в нём всё тот же успевший чуть утихнуть пожар. Скорее это его двигали — пальцы на его бёдрах крепко сжимали его, и собственными ладонями он ощущал то, как черно-золотые руки напрягаются, приподнимая и опуская его. Острота зубов продолжала угрожающе впиваться ему в кожу, пока что не до крови, и он слышал в ставшем лишь гуще запахе это желание сжать челюсти сильнее.

Сглотнув, на очередном толчке Тарталья дёрнул головой, высвобождаясь из не такой уж и крепкой хватки зубов. Ладонь легла поверх взмокшей кожи, и его подрагивающих пальцев коснулись губы. Скорость нарастала, когти впивались глубже, по бёдрам тёк уже не только пот, и мрачные капли Тарталья без труда видел на золоте постельного белья.

— Тарталья, — вновь это ласковое и нежное. Разве что за ним прятался жестокий приказ. — Убери руку…

Ему захотелось подчиниться. В рычащем, нечеловеческом голосе звучала неприкрытая сталь. Сталь, какой собирались вскрыть горло его независимости. Мольба уже готовилась слететь с языка, но Тарталья проглотил её, соскальзывая ладонью со своей шеи.

Он же отдал себя всего. Что за глупый протест в самом конце? Именно с этими тусклыми мыслями он закрывал глаза под новое касание. А затем под веками побелело, когда внизу его будто бы облило пламенем, вонзаясь глубоко, по самое основание. Это же пламя покрыло его не только внутри, но и снаружи, пачкая кожу, стекая по ней вместе с потом и кровью.

Но всё это было ничем по сравнению с раздирающими его кожу на шее зубами. Его крепче оплели руками, вжимая в покрытое чешуёй тело, и он погрузился в дыхание и сердцебиение, объявшие его со всех сторон. Объявшие и не желающие его отпускать никогда более. Закрыв глаза, Тарталья обмяк, протяжно, облегчённо выдыхая, так, словно всё произошедшее не запечатало его навеки в темнице чужих прихотей, а наоборот освободило.

И впервые он не услышал даже отголоска тревоги в своих мыслях. Там наступила блаженная тишина, в которой непреодолимо захотелось утопнуть и никогда больше не всплывать.

Кажется, его утянуло куда-то в сторону, поскольку в одну секунду он оказался лежащим в крепких объятиях. Краем опустошённого сознания он всё ещё ощущал тягучую пульсацию глубоко внутри себя. Тело всё ещё слегка потряхивало, однако свинец усталости уже растекался в венах. Дыхание подстроилось под мерные, по-звериному нежные движения языка вдоль его шеи, и он чуть пошевелился, вздыхая.

— Отдыхай, — тут же послышалось тихое гудение голоса, чья вибрация разбежалась вдоль всей его спины. Проморгавшись, Тарталья вновь двинулся и зашипел, когда из-за этого всё ещё загнанный в него член уперся совершенно неудобно. Лишний разряд стимуляции чуть не вызвал очередную волну слёз — его тело казалось разрушенным и чрезмерно чувствительным, словно в нём не было ничего, кроме клубка оголённых нервов.

Одно хорошо — его не распирал узел. Пока что. Не только же Тарталья будет меняться, хотя у него определённо всё пройдёт гораздо менее приятно. Но об этом он подумает позже, завтра утром. Если оно для него в самом деле настанет, и всё произошедшее не было лишь его предсмертной фантазией.

Может, где-то в другой реальности он не был столь слаб духом и сердцем и сумел-таки отказать Мораксу. За что, очевидно, был растерзан на заваленном разорванными пергаментом и книгами полу, а не разложен на золоте простыней. Оставалось лишь гадать, что из этого будет считаться удачей.

Когда он всё же сумел двинуться достаточно, чтобы из него, наконец, полностью выскользнули, на губы поползла неуместная в своём веселье усмешка от раздавшегося за его спиной недовольного ворчания. В отместку за самоуправство на несколько мгновений его бока стиснули, как намереваясь вернуть на его «новое законное место». Но так этого и не сделали, отпустив и огладив, задевая неподжившие царапины.

С запозданием Тарталья вдруг ощутил себя слишком липким и взмокшим. Постепенно в мыслях, наконец, начинал проясняться туман. Не полностью, конечно, голова всё также оставалась чугунной, но хотя бы он мог думать не только о том, как его брали и будут ещё брать в будущем. К лёгкому — потому что сильные эмоции казались чем-то абсолютно невероятным, попросту иссякнув, — удивлению, всплеск отвращения к самому себе был лишь каплей в море его бескрайнего чувства… умиротворения.

Не то чтобы он так уж часто испытывал это самое чувство умиротворения, но подсознательно он знал, что это именно оно. Может быть, то был отголосок из его далёкого, позабытого и безмятежного детства.

— Я хочу принять душ, — выдохнул он тихо под рассеивающиеся дымкой размышления. Мысли напоминали уносимые ветром листья.

— Мне помочь Вам? — раздался чуть хриплый голос, пронизанный едва ли заметными нитями усталости и некой непонятной настороженности. Тарталья вдохнул, слыша в воздухе пошлое сплетение запахов их вспотевших — мог ли Моракс в своей полузвериной форме потеть? — тел, и слегка обернулся через плечо.

В ответ на него глядели внимательно, и ни намёка на хоть какое-то помутнение в золотой радужке. Вновь взгляд ласкал его истерзанную кожу, напоминая легчайшее прикосновение. Хмыкнув про себя, Тарталья помотал головой и отвернулся.

— Нет, я сам. А Вы… приберитесь здесь, что ли. Если ещё есть силы, — а пока говорил, то чувствовал, чувствовал, как нежно бегут по его спине вниманием, как незримо ласкают плечи и шею. Он так сосредоточился на этом эфемерном ощущении, что вздрогнул, когда оно стало вполне реальным. Тёплые губы тронули кожу его шеи, а когтистая хватка на боках окончательно ослабела, давая ему свободу.

— Хорошо. Показать ванную, или…

— Я знаю, — оборвал его Тарталья даже слишком поспешно, тут же отползая в сторону и злясь на боль, пробивающуюся сквозь толстый сладкий слой неги в его теле. Чистая физическая эйфория закончилась, гормоны утихали, а следующее утро обещало стать чрезмерно болезненным. Сухо сглотнув от пробивающей волнами слабости в ногах и руках, Тарталья заставил себя сесть.

А кожа всё теплела под взглядом не двигающегося, терпеливо чего-то ждущего Моракса. Стыд разлился жидким пламенем в затылке, затем расползаясь жаром по телу — Тарталья всё ещё был нагим, а ремни так и не порванной портупеи превратились в насмешку, лишний раз подчёркивая его уязвимость и поражение.

Гордость пришлось соскребать с самого дна его мечущейся души. Проглотив стыд, Тарталья свесил ноги с кровати и медленно поднялся, про себя тихо радуясь, что обезболивающей эффект всё той же отступающей эйфории ещё не пропал до конца. Что позволило ему встать.

Правда, ненадолго — он опасно покачнулся и точно бы позорно рухнул на пол, если бы его поперёк груди не обвили чёрным жестким хвостом с золотым гребнем. Восстановив равновесие, Тарталья хлопнул по нему ладонью, молча отгоняя. Отпустили его нехотя, прождав ещё пару-тройку секунд, как оценивая его шансы добраться до ванной комнаты и не упасть ещё раз.

Тарталья и сам был не уверен в том, что не рухнет где-нибудь в коридоре. Однако выбирать помощь не хотелось. Из принципа, из какого-то мелочного протеста и бесполезной попытки сохранить хотя бы какую-то видимость самостоятельности.

Хвост медленно отпустил его, мазнув напоследок пушистой кисточкой по плечу. Проводив его взглядом, Тарталья не обернулся, делая шаг и краснея в щеках от этого чувства внизу — от того, как начало стекать по внутренней стороне бедра.

И всё же он не упал. Добрёл до двери, открыл, зажёг свет, заперся, скинул прямо на пол ремни портупеи и обрушил на себя поток воды, не видя ничего вокруг и не в силах даже достойно взглянуть на самого себя, испачканного потом, спермой и кровью — что красной, что золотой. В животе осело нечто тяжёлое и тянущее, а в мутных мыслях вертелось желание вернуться обратно в кровать, вновь в золотые, тёплые ладони.

Но ему нужно было подумать. Хотя бы немного, прежде чем он заснёт и отбросит всё лишнее. Прежде, чем таящиеся в глубине его сердца чувства к Мораксу станут новой реальностью, где уже не будет места ребяческим пряткам от самого себя и попыткам всё исправить путём убийств. Поскольку в пару ему достался Архонт.

К слову, его миссия, вероятно, на этом окончена. Сокрушительный провал из-за абсолютно не зависящей от него случайности. Если бы всё было иначе, если бы они не были повязаны самой судьбой, то, вероятно, его роль заключалась бы в чём-то не таком тривиальном, как убийство Бога. Потому что, очевидно, он не мог победить Моракса, а Синьора, зная, что Чжун Ли — это Моракс, тоже, скорее всего, была в этом уверена. Ведь не могла не знать. Хоть и оставался шанс, что её очень крупно обманули, он не казался столь вероятным. У Моракса был план, у Синьоры был план, а Тарталью прислали для его исполнения, не посвятив во все детали, но всё пошло наперекосяк с той встречи в Глазурном павильоне.

Его всё же потянуло к земле, и он осел на дно ванны, подставляя лицо потоку воды и жмурясь, пытаясь найти в себе хоть какие-то отголоски злости, ярости, на крайний случай и раздражение сошло бы. Но ничего из этого не было. Поскольку может ли он винить Моракса в том, что у того был свой жестокий и манипулятивный план, в котором Тарталье суждено было стать пешкой?

Ужасно? Определённо. Только сам Тарталья не праведник. Его хотели использовать, и даже использовали, а сейчас? А сейчас они повязаны, потому какая уже разница. По какой-то причине Моракс захотел, чтобы его бессмертие вертелось вокруг ограниченного времени самого Тартальи, а значит весь сговор с Синьорой теперь не имел никакого значения. Факт существования этого сговора лишь подтверждал теорию о скрывающемся за вежливой оболочкой консультанта похоронного бюро божественном коварстве.

Стоило быть внимательнее. Смог бы он тогда разгадать суть представшего перед ним информатора? Вряд ли, кому в голову придёт подозревать господина Чжун Ли в столь невероятном происхождении. Зачем же ему было жить среди людей — проявление высокомерного любопытства или же результат его личных, точно пронизанных некой тайной философией соображений?

Нервозность пробежала холодком вдоль спины, и Тарталья потянулся к крану, направляя на себя чуть более тёплую воду. Чужие помыслы всегда потёмки, что и говорить о думах Архонтов. Будущее под взором Чжун Ли было определённым — светским, скучным, мирным. Жизнь Тартальи свели бы к банальному существованию, к такому, каким, вероятно, жили его родители. Он стал бы супругом уважаемого и авторитетного в Гавани человека, а все его регалии как Предвестника забылись бы во времени и его же памяти.

Но каково будущее человека под взором самого Архонта? Уготована ли ему судьба полного порабощения или же… или же те слова о любви были правдой, и на самом деле никто не жаждет ломать его и подчинять? Боль разлилась в губе — закусив её, он задел зубами оставленные на ней ранки. Надежда на вкус оказалась как его кровь — железистая и горькая.

Если то была искренность, если ему не уготована судьба быть запертым в клетке, если его не собирались красть и прятать, то, возможно, он мог бы не так сильно страшиться рассвета следующего дня.

Глаза немного жгло, когда он, всё же собравшись с остатками сил, привёл себя в порядок. Царапины, оказавшиеся не столь уж и глубокими, как ему чудилось в моменте, покалывало, из нескольких текли мелкие-мелкие капли крови. Выключив воду, Тарталья впервые осмотрелся. На настенных полках лежали аккуратные стопки тёмных полотенец, одно из которых он украл и вытерся им. На раковине в двух сплетённых корзиночках уместились несколько бутылочек с маслами для кожи и волос. Среди них же он нашёл одну склянку и, кое-как прочитав письменность Ли Юэ, открыл.

Мазь из цветка-колокольчика обещала, если верить этикетке, обезболить и помочь с заживлением ран. Вопрос, что такая мазь делала в ванной Архонта, но Тарталья отбросил пока эту мысль за ненадобностью, нанося лекарство на особенно длинные и неприятные царапины на бёдрах. По собственному отражению в зеркале скользнул взглядом искоса — и так знал, что его тело напоминало настоящее поле боя.

В буквальном смысле чуть не был подран зверем. Хмыкнув мысли, повёл головой, вдыхая и чувствуя себя не столь плохо, как под потоком воды, придавленный собственными размышлениями. Посмотрел на открытую склянку с мазью и в задумчивости завёл руку за голову, касаясь места укуса. Только побежавшие мысли о том, что заживать там всё будет дольше, оборвались в самом начале.

Медленно он щупал кожу, надавил, провёл пальцами, но никакой боли не было. Был лишь едва заметный, несерьёзный след от впечатавшихся в кожу зубов. Не до крови. Лишь какая-то жалкая пародия на метку, лишь видимость, мираж. Застыв, Тарталья тупо уставился на всю ту же мазь, не понимая. А с каждой проходящей секундой осознания ледяной шар в сердце разрастался в снежную бурю.

О чём он до этого думал? Что они связаны? Что он теперь помечен? Что его ждёт какое-то будущее вместе с Мораксом, когда его не повязали? Когда его просто… использовали? Подмяли под себя, поигрались и наговорили чуши, так и не укусив как следует? Зачем тогда всё это?

Ради веселья божества? Это было притворство — все те тёплые касания губ к его коже? Всего лишь неправильно понял взгляды, внимание и чужой запах? Чудилось? Привиделось? Просто слишком много о себе возомнил, вдруг решив, что в действительности может стать для Архонта кем-то столь значимым, что с ним захотят связать жизнь?

Стук в дверь отрезвил. Тарталья отдёрнул руку от шеи, по которой разлилась боль — не заметил, как впился в неё ногтями. Тяжело сглотнув и вдохнув, силясь успокоиться, обернулся.

— Что? — вышло хрипло и совсем слабо. Ничтожно. Ровно так, как он сейчас себя чувствовал. Моракс позаботился о том, чтобы в его измождённом близостью теле не осталось сил на ярость. Оттого горечь нарастала волной слишком быстро.

— Хотел сказать, что Вы можете пользоваться всем, чем посчитаете нужным, — проговорили из-за двери, и невольно Тарталья вслушался, пытаясь уловить намёк на пренебрежение или холодность. На что-нибудь, что можно посчитать за подтверждение его предположений. Однако всё, что он слышал, так это лёгкий звон напряжения, скрываемый за видимым спокойствием.

Ничего не ответив, Тарталья огляделся и потянулся к висящему на крючке халату. Ткань скользнула по исцарапанной коже, и, завязав его кое-как, Тарталья открыл дверь.

Янтарь на мгновение ослепил. Моргнув, привыкая, Тарталья посмотрел на возвышающегося перед ним Моракса. Всё такой же высокий, с рогами, сейчас несколько неуместно упирающимися прямо в дверной проём и заставляющие чуть пригибаться, с чёрной кожей, золотом узоров и чешуёй по всему телу. Что во тьме, что на свету — внушительный, мощный и не оставляющий никаких сомнений в том, кто он есть на самом деле.

Лицо Моракса слегка исказилось в непонимании, и он поднял руку. От прикосновения когтей к щеке Тарталья чуть не отпрянул, но заставил себя остаться на месте, пристально глядя в знакомое золото глаз и не находя в их глубине ничего, кроме тепла.

— О чём Вы думаете? — спросил Моракс, глубоко вдыхая и скользя ладонью по коже. Тарталья не сумел побороть самого себя и прильнул к касанию, проклиная собственное сердце. Закусив губу изнутри, сумел-таки совладать с собой, говоря:

— Не уверен, что смогу говорить на серьёзные темы, — он бесшумно хмыкнул от того, насколько это было правдой — вакханалия в голове мешала ему думать хоть сколько-нибудь рационально. Если сейчас они начнут разговаривать, то он мог попросту сорваться. Ничего удивительного, всё же, его душу попросту вспороли этими самыми чёрными когтями, какими по мифам и легендам Моракс убивал своих врагов.

— Я слышу Вашу тревогу, — проговорил Моракс, хмурясь и склоняясь ниже, едва царапнув дверной проём рогами. Тарталья прикрыл глаза, желая утонуть в дыхании, что коснулось его лица. — Что случилось?

— Вы не пометили меня, — сорвалось с языка против его воли и разума. Именно это он и имел в виду. Поэтому он не готов к разговорам — потому что начинает вести себя так жалко. Он распахнул глаза скорее из злости на самого себя, чем из желания встретить ответный взгляд, а удерживать себя было уже поздно. — Почему Вы не сделали этого?

— Разве Вы того желали? — спросил Моракс, и Тарталья тут же отбросил его руку от своего лица, распаляясь, хоть и слабо — гнев напоминал пламя под начинающимся дождём. И всё же его хватило на острый взгляд и шипение:

— Перестаньте переворачивать мои слова так, как Вам того хочется! Это не имеет никакого значения! Зачем Вы вообще всё это затеяли, если могли просто… — он осёкся, вдруг понимая странность, не поддающуюся объяснению и становящуюся лишним доказательством простого увеселения. Гнев потух, и Тарталья опустил только было напрягшиеся плечи, спрашивая. — Зачем все эти игры в ухаживания, если могли просто взять меня силой?

— Игры? — эхом повторил Моракс, эхом слабым, неожиданно безжизненным. В озадаченности Тарталья поднял голову, неожиданно видя боль в золоте. Всего на секунду, но он словно увидел, как сильное сердце, чей стук он слышал и ощущал всю их близость, разбивается. А затем Моракс закрыл глаза в моменте самообладания, и когда открыл их, то они стали фальшиво-спокойными.

Только вот в воздухе солью разливалось его огорчение.

— Господин Тарталья, Вы столь жестоки, — Моракс улыбнулся, искусственно, а Тарталья не мог оторвать взгляд, завороженный мгновением его уязвимости. — Мне так и не удалось переубедить Вас в том, что Вам нечего бояться рядом со мной. Мне жаль. И как же тогда я смел Вас повязать, если Вы так сильно этого страшились?

— Поэтому? Потому что… — Тарталья потерял смысл слов, вспоминая и начиная дрожать от неправильности и невозможности происходящего. — Потому что Вам не нужен мой страх?

— Не нужен, — кивнул Моракс и сам дрогнул. Тарталья не успел — и вряд ли того на самом деле хотел, — остановить себя. Его пальцы скользнули вдоль чужой скулы, по прозрачным чешуйками, по щеке, к линии челюсти и остановились на губах. Шумно вдохнув, Моракс обнял его за запястье своими пальцами и поцеловал в ладонь, шепча. — Я хочу, чтобы Вы добровольно желали меня.

— Без метки… Я же смогу сбежать, — обронил Тарталья мысль, в ответ чувствуя новую, едва заметную дрожь в нависающей над ним фигуре. Золотые глаза посмотрели на него болезненно, ярко, дозволяя ему увидеть в них ещё один разоблачающий проблеск.

— Можете, — как через силу согласился Моракс, выдыхая прямо в ладонь Тартальи. Тот криво усмехнулся:

— И Вы не будете меня преследовать? — как будто эти слова могли стать его действительностью.

Как будто он мог выбирать и иметь право уехать обратно в Снежную, чтобы больше никогда не возвращаться в Ли Юэ, забыть Гео Архонта и сделать вид, что никогда он не отдавался ему и не тонул в его запахе. Что никогда не испытывал тайного облегчения от мысли, что драконьи зубы могли вонзиться в его шею.

— Если Вы скажете, что Вам это ненавистно, что это обременяет Вас, то мне придётся отступить, — Моракс закрыл глаза, однако густой запах, в каком без труда узнавалась боль и даже ярость от произносимых им слов, выдавал его. И Тарталья никак не мог надышаться им.

Он мягко потянул руку прочь из чужой хватки. На миг её крепче сжали, но затем отпустили, подрагивая. Вновь потянув носом воздух, Тарталья дотронулся до его шеи, до длинных, тёмных волос, до челюсти и чуть наклонил к себе. Моракс взглянул из-под ресниц, как ожидая приговора — столь напряжённым и почти напуганным был его взгляд. Как если бы это Тарталья решал, как поступить с его жизнью, а не наоборот.

— Хотите ли Вы меня пометить? — спросил Тарталья тихо, ведя большими пальцами по его щекам.

— Хочу, — с обречённостью ответил Моракс, поддаваясь касаниям и бережно, так, словно Тарталья мог раствориться дымом, провёл ладонями по его скрытым за тканью халата бокам. — И буду надеяться, что однажды Вы позволите мне это.

— Учту, — Тарталья задрожал, теряя силу в ногах и тут же находя опору в золоте рук. — Потому что сбегать я уже не планирую.

В горле Моракса родился урчащий, чуть подрагивающий звук, когда он поцеловал его. Мягко, касаясь своими губами его губ, не надавливая, попросту не в силах сейчас сделать что-то более яркое и определённое. На секунду ответный напор усилился, а затем Моракс мазнул губами в сторону, целуя его в щёки, в скулы, под глазами, в переносицу…

Уже не сопротивляясь Тарталья обнял его за шею, прижимаясь к жару тела и утопая в нём как в подушке, всё также ощущая крепчающую на его талии хватку. Тепло губ замерло у него на лбу, по коже пробежалось судорожное дыхание, и Моракс прошептал:

— Хотите ли Вы уйти сейчас?

— Куда? — Тарталья усмехнулся, чуть отклонив голову и посмотрев в переставшее быть напряжённым лицо. — Вашими силами моей одеждой теперь можно полы мыть, и то не факт.

— Я могу дать Вам одежду. Чтобы Вы вернулись в Северный банк, — серьёзно сказал Моракс, а в глазах — сопротивление этим же мыслям. Что ж, Тарталья подозревал, что его хотели утопить в объятиях этой ночью.

— Всё было бы проще, будь Вы ужасающим тираном, — пробормотал он. Моракс нахмурился, отводя взгляд, и Тарталья снова поцеловал его в губы, отвечая. — Я останусь.

Подумав, исправился, добавляя щепотку честности:

— Я хочу остаться.

Утонул он раньше, чем планировал — его стиснули, зарываясь носом в его плечо и глубоко вдыхая. Это был столь явный, откровенный и искренний порыв, что Тарталью утянуло ласковыми волнами вслед за ним. Обнимая в ответ, вдыхая ставший привычно тяжёлым, естественным и пронизанным счастьем запах Моракса, он слышал нежное:

— Спасибо.