“Жадно так глотает солнце
Два серебряных крыла.
Милый друг твой не вернётся
В этот город никогда…”
Пальцы Олега перебирали струны, постукивали по гладкому дереву гитары, и кое-как настроенный инструмент выдавал такие звуки, что от них за спиной вырастали самые настоящие крылья. Серёжа так и взлетел бы, в этот тугой, округлый августовский воздух петербургских окраин, в котором веяло теплом, и безмятежностью, и спящими деревьями, и уходящим летом — последним летом в школе и детдоме. Вечерняя сладость пьянила, темнота убаюкивала, садилась на глаза перьевым одеялом и тяжелила веки. И те смыкались сами по себе, унося в страну грёз и мечтаний.
Серёжа бы точно взлетел. Если бы взгляд Олега был направлен на него, замершего чудны́м аляповатым пятном у парадной местного двора, а не на стайку девиц на скамейке рядом, что восхищённо внимали каждому спетому слову, стряхивая на дорожку пепел каких-то дешманских сигарет.
Лишь глубокий, такой родной голос Олега резал собой тягучую, мутную нугу, в которую обратился сегодняшний вечер. Капюшон чёрной толстовки смялся сзади, короткие тёмные волосы торчали криво, в разные стороны: от долгих гуляний совсем разлохматились. Серёжа бы хотел… Серёжа бы хотел пригладить их. Пройтись по ним белыми ладонями, ощупать череп, потрогать торчащие уши, дотянуться большими пальцами до щёк…
Не прерывая песню, Олег подмигнул одной из девиц, с которой гулял на прошлой неделе.
“И огни усталых улиц
Станут по тебе скучать.
Только им печаль такую
В твоём сердце не унять...”
Глаза вдруг увлажнили слёзы, беспардонно всколыхнув внутри что-то совсем сокровенное, что юный Серёжа и так удерживал в себе из последних сил. Он сорвался с места и бросился прочь, не обращая внимания на удивлённые оклики, плетями бьющие в спину.
Из подворотни в подворотню — он знал эти дворы слишком хорошо. Да все они, детдомовские, знали. В этом районе, среди перекошенных труб и разрисованных мусорок, они выросли. Хотя вот Олег попал сюда позже. Олег не…
— А кто это у нас?
Вопрос прозвучал с издёвкой. В чёрном коридоре перед Серёжей опустился тяжёлый ботинок, отрезая проход в следующий двор.
— Слыш, Чёрный, так это ж рыжий наш. Опять разодетый, прям как в цирк собрался. Ему в прошлый раз-то мало было.
На этот раз голос прозвучал из-за спины. Серёжа обернулся: к нему медленно приближались ещё три тени. Не такие крупные и угрожающие, как Чёрный, но уже одно их количество не внушало надежд на скорый и мирный исход.
Чёрный гыгыкнул, оскалился и обратился к Разумовскому, выразительно потирая кулаки:
— Ну и чё тут один шастаешь, как хуй знает кто? Забыл, это наш район.
Серёжа отступил на несколько шагов в сторону и аккуратно обвёл взглядом окрестность. Никого. Хотя если бы кто и проходил мимо, то не стал бы вмешиваться в разборки местной шпаны. А чтоб выбраться из этого колодца, Серёже придётся пробежать мимо этих придурков.
Дело дрянь.
— Чего вам надо?
— А мы в прошлый раз не договорили. Надо б побазарить нормально. А тут как раз ни училки нет, ни дружбана твоего ненаглядного.
К горлу Серёжи подступил комок. Кулаки сжались до боли в костяшках.
— Слышите, вы… Говна куски. Пропустите, а не то хуже будет.
В другой день Серёжа не стал бы отвечать так нахально, тем более в таком уязвимом положении. Но не сегодня. Сегодня ему было всё равно.
Пацаны заулюлюкали, а Чёрный аж присвистнул, подивившись тупости выбранной жертвы. Его рука устремилась вперёд скорее, чем кто-либо сообразил, к чему всё идёт, однако Серёжа успел среагировать и увернуться — мощный кулак так и просвистел мимо его уха, разрезав воздух надвое.
На него синхронно налетели остальные трое, но он нагнулся и скользнул под расставленными, будто ловчие сети, руками, чтобы с разворота врезать одному из них, пониже ростом, локтем по затылку.
— Сука! — выругался тот, и на Разумовского вмиг посыпались множественные удары. Серёжа уже был готов: принял защитную стойку с поднятыми у лица руками, прямо как Олег учил, и сосредоточенно отбивался, терпеливо выжидая удобного момента. Противники, похоже, не ожидали такого сопротивления: пару раз они излишне расслабились и открылись, и тогда Серёжа сумел контратаковать. Один из придурков схватился за нос и завыл, утирая брызнувшую кровь.
Чёрный пыхтел, как свинья, бесился, начинал выходить из себя — Серёжа видел это так же явственно, как покосившуюся трубу за спинами нападающих. Они наконец включили мозги и стали напирать с разных сторон, и он вынужденно отступил к стене дома, чтобы не попасть в окружение. Чем сам загнал себя в ловушку.
Произошло то, что рано или поздно должно произойти в неравном поединке: Серёжа на мгновение утратил бдительность.
В челюсть ему тут же со всей дури влетел кулак. Суки набросились на него, скрутили, повалили на колени. Чёрный заржал над ухом тупым гоготом дворового вышибалы, потянул вверх за рыжие волосы и коленом заехал нахалу по лицу.
Серёжа дёрнулся и сплюнул кровь на асфальт:
— Ублюдки…
И тут же получил ботинком в грудь. Из глаз сами собой брызнули слёзы, и Разумовский рванулся из последних сил, едва не сбросив с себя три пары рук.
— Сука, да хрена он рыпается-то!
Что-то острое и очень, очень холодное впилось в скулу, скользнуло по ней ледяным пламенем, и щека заплыла чем-то густым и вязким. Тяжело дыша, Серёжа вскинул голову к летнему небу — широкой, бесконечной чаше, что неистово качалась туда-сюда, кренилась, кружилась, плясала, гипнотизировала сотней белых огней… И закричал. Дико, резко, пронзительно, прорезав этим криком ночной воздух, будто угодившая в силки хищная птица.
И небо обрушилось на него.
Чёрная тень промчалась над головой, на краткий миг загородив собой свет звёзд. Руки, что до того столь крепко держали его, разняли хватку, и Серёжа качнулся, повалился вперёд, лицом к асфальту, в последний момент выставив перед собой поцарапанные ладони. Моргнул раз, другой, чтобы прийти в сознание. И поднял голову.
Одного из подонков, кому досталось ещё от Серёжи, уже и след простыл. Двое с воем корчились на асфальте, утирая кровь с лица: нападавший нанёс первые удары молниеносно, прямо-таки профессионально. Сам Олег сосредоточенно дрался с Чёрным, безобразная морда которого побагровела и покрылась корявыми пятнами. Дрался с силой и ловкостью опытного спортсмена, способного в любой момент сохранить хладнокровие. Чёрный плевался слюной и бешено размахивал перед собой карманным ножиком, запачканным в Серёжиной крови, и Олегу то и дело приходилось осторожничать: уклоняться всем корпусом и отскакивать назад, забыв о нападении.
Разумовский вскочил на ноги и поначалу зашатался, восстанавливая равновесие.
— Сер, не подходи! — быстро окликнул его Волков, но Серёжа не послушался. По правде говоря, Серёжа редко кого-то слушался.
Он бросился на Чёрного сзади и повис на руке с ножом, не давая тому пространства для манёвра. Одним метким ударом Олег выбил оружие и врезал со всей силы — так, что огромная туша Чёрного аж отлетела на добрый метр, согнувшись от боли.
— Валим! — быстро сообразил один из банды. Он уже успел подняться на ноги и нервно дёргал главаря за рукав. Чёрный шагнул было вперёд, прямо на ощетинившегося Серёжу и закрывшего его собой Олега, но благоразумно передумал — с чувством показал средний палец и бросился следом за товарищами, которые самостоятельно затеяли отступление столь скорое, что только пятки сверкали.
— Уёбы, вам каюк, поняли?!
— Бегите, бегите! Трусы! — заорал Серёжа, поднял с земли пустую пластиковую бутылку и яростно бросил им вслед. Сзади подскочил Олег и потащил его назад — лишь бы удержать от необдуманных поступков. Из темноты впереди донеслась последняя угроза:
— Вам крышка, обоим!!!
— Ненавижу! Ненавижу! — взвыл Разумовский. Голос его будто в одночасье сел и сорвался на хрип, но сам он рвался вперёд с таким отчаяньем, что если бы не руки-цепи Олега вокруг туловища, то точно бросился бы следом за беглецами. И убил бы. Честное слово. Убил бы.
— Всё, Серый, валим, — пробормотал ему на ухо Олег и, не дожидаясь согласия, поволок его в арку на улицу, а затем — в сторону детдома. Поначалу Серёжа брыкался, но скоро совсем обессилил, притих и уныло поплёлся рядом, дыша тяжело и прерывисто.
— Зря ты меня остановил, — пробормотал он, потирая ушибленные бока. Те стонали, раздували на коже синяки, но хоть кости, кажется, целы.
— Ты как вообще, норм?
Серёжа проследил за обеспокоенным взглядом Олега и приложил руку к щеке. Ладонь окрасилась бордовым, почти чёрным, и Серёжа вздохнул с досадой.
— Сейчас придём, медсестру пойду искать, — отрапортовал Олег. — Отмудохали тебя знатно.
— Нет, — резко прервал его Разумовский. — Они ж всех кого можно на уши поднимут. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в таком виде.
Олег принялся было протестовать, но Серёжа силой развернул его к себе и глянул так хмуро, что любые возражения мигом отпали. Волков потёр переносицу и кивнул на забор вокруг территории детдома, в котором они наизусть знали каждую дыру.
— Ладно. Идём.
— Я же сказал…
— Да никто тебя не увидит! — воскликнул Олег и зачем-то начал стягивать с себя толстовку. — Вот, на, надень лучше. И капюшон надвинь. — Уловив сомнение во взгляде друга, он ещё раз повторил, уже серьёзнее: — Обещаю, никто не увидит.
Двое спокойно прошмыгнули мимо сопящей вахтёрши. В холле тонко дребезжала одна из вытянутых прямоугольных ламп, высвещая полудраные диваны у огромного кривого фикуса, что рос здесь со времён динозавров, несмотря на отсутствие какого-либо ухода.
Олег сопроводил Серёжу в левое крыло, последний этаж которого ещё в мае закрыли на ремонт на всё лето. Ремонтом, правда, по древней русской традиции уже месяц как никто не занимался — дай боже к новому году закончат. Пустые банки из-под пива и прорва окурков недвусмысленно намекали на то, что старшаки только поддерживали бесполезность клоунов из управления и уже давно облюбовали это место для тайных сходок и свиданок. Света в коридоре почти не было, только из наполовину заколоченного окна, и Волков с ругательствами потряс старой мобилкой, чтобы зажечь на ней фонарик.
— Проходи, нет тут никого.
В комнате стоял полный бардак: сюда сгрудили всю мебель из коридора, притом без разбору. Здесь теснились и драные болотные кресла, и столы, тупо сваленные друг на друга, и деревянные стулья цвета говна, которые во время ремонта планировалось перекрасить в оттенок отборного дерьма. Серёжа уселся на потёртый кожаный диван, промокнул рукавом вспотевший лоб и почти сразу чихнул от пыли.
Олег едва вошёл, как вдруг снова засобирался, и Разумовский удивлённо вскинул брови.
— Ты куда это?
— Пять минут посиди, ладно?
И Серёжа остался один. Он потыкал пальцем в раненую щёку — вроде больше не течёт — подтянул к себе колени и уткнулся носом в Олежину толстовку, что так и осталась на нём. Она оказалась великовата ему и пахла чем-то сладким и затхлым, улицей и сигаретами, пахла Олегом, а значит, чем-то родным и привычным.
Олежа вернулся даже скорее, чем обещал, притом весьма довольный собой. В руках он сжимал медицинскую аптечку. Разумовский мигом распрямился и усмехнулся:
— Стырил?
— Позаимствовал.
Олег плюхнулся на диван рядом с Серёжей и затряс антисептиком над огромным куском ваты. Глянул на друга исподлобья и задал главный вопрос сегодняшнего вечера:
— Ты дебил, Серый?
— Я им врезал, как ты меня учил.
В глазах Олега промелькнуло нечто яркое, доброе — гордость поди. Правда, та быстро сменилась обеспокоенностью.
— Но не одному на четверых же лезть, мать твою.
Где-то внутри Серёжи вновь всколыхнулась ярость, чёрная, окрылённая — пламя, которое не унять ни водой, ни уговорами.
— Тупые, необразованные уёбки! От таких недоносков страдают все нормальные люди. Когда-нибудь я избавлю город от всей этой швали, обещаю…
— Меня только в следующий раз не забудь захватить, — согласно отозвался Олег. — Но сначала помажем тебя вот этим, герой города-героя Ленинграда.
Серёжа выразительно фыркнул и отвернулся к стене, как раз подставив под взор Олега раненую щёку.
— Сильно не рыпайся только, — уже мягче предупредил Волков и принялся старательно возюкать по коже скомканной ватой, размазывая по лицу полузасохшую кровь. Серёжа зашипел от боли, обнажив сомкнутые зубы, но Олег успокаивающе сжал его плечо. И одно это простое действие подействовало лучше морфия: Серёжа мигом замолк и накрыл его ладонь своей.
Олег приподнял брови, но ничего не сказал. Он тщательно смыл кровь с лица и шеи и потянулся за другим содержимым аптечки.
— Сер, марлю подержи.
Олег таки высвободил руку — к явному недовольству пациента — и закрепил повязку лейкопластырями. А затем налепил ещё один, победный, на побитый нос. Вышло на удивление неплохо: лучше, чем получилось бы у самого Серёжи.
— Вот так-то лучше. До свадьбы заживёт, — сварливо выдал Олежа на манер их воспиталки и усмехнулся на один бок, прищурившись прямо-таки до бесстыдства божественно. Это-то и стало последней каплей.
Серёжа притянул его к себе за ворот футболки. Он уже не думал, да и думать-то не хотел. Побитая голова была тяжёлая, неподъёмная, мутная, в ней стояла адская какофония из черноты, нежности, ревности, света, ненависти, любви. Огня.
Он раз за разом опускал на Олежу пепельные поцелуи, без разбору, почти не глядя, покрывая ими всё, до чего мог дотянуться.
Волков опешил настолько, что даже отстранился не сразу. А когда отстранился, то как-то по-детски захлопал чёрными-чёрными ресницами и поражённо заглянул в глаза Серёжи, всё выискивая в них что-то. Что-то такое, чему и сам не мог дать точного определения.
— Се… Серый, ты чего…
— Волч…
Серёжа по-прежнему цеплялся пальцами за ворот футболки, словно это могло удержать Олега, если тот оттолкнёт его, покроет матом и бросит здесь — в одиночку разбираться с этими дурацкими чувствами, которые с каждым годом становятся всё невыносимей.
Ну и пусть, и поделом. Какая, к чёрту, разница уже?
— Волч, будь со мной…
Губы Серёжи, вконец распухшие, были приглашающе приоткрыты, нижняя — мялась и сминалась под невнятными, нервными укусами зубов. В тусклом свете фонарика голубые глаза казались совсем тёмными, глубокими, манящими. И вопреки явному волнению, смотрели на Олега прямо, выжидающе. Волков бы ещё мог смутиться, только вот не перед кем: вокруг-то никого нет… Ни сейчас, ни вообще.
На самом деле, на целом свете только они и были друг у друга.
Олег аккуратно взял бледное лицо в ладони, чтобы ненароком не задеть повязку, и Серёжа застыл в ожидании вердикта.
Пальцы Олега машинально прошлись вбок, чтобы заправить растрепавшуюся рыжину за уши. В волосах тоже застыли и грязь, и кровь — к умывальнику бы, пока все спят. И чего только полез, дурак, куда сломя голову бросился? Разве ж не условились они давным-давно не подставляться поодиночке? Мог бы и в больницу угодить, если б он, Олег, вовремя не вмешался, а то и ещё чего похуже…
Сердце Олега опять свело от волнения; он наклонился вперёд и прижался губами к Серёжиному напряжённому лбу. Ощутил все его морщинки и неровности, носом втянул в себя запах кожи, пропахшей пóтом и спиртом — самый сладостный на свете. Рядом с Серым было хорошо, уютно, правильно. Как дома.
Олег так и не озвучил то, что крутилось на языке, но Серёжа услышал его без всяких слов.
“Я не могу тебя потерять.”
Губы Серёжи вновь устремились к Олежиным — и на этот раз не встретили сопротивления. Серёжа прижимал его к себе за шею и дышал так громко и прерывисто, давясь нахлынувшей страстью, что Олег больше ощущал на себе жар его дыхания, чем касания губ. Так горячо и душно ему не было никогда в жизни. Словно он провалился в само пекло, добровольно подставив тело языкам пожирающего пламени.
Они касались друг друга губами, сердцами, душами, зацеловывая без остатка. И пусть у них больше никого не было — главное, больше им никто и не нужен был.
Серёжа скользнул ладонями под Олежину футболку, внаглую ощупал пальцами его кожу, тёплую и податливую, всколыхнув на ней несколько волн мурашек, одну за другой. И пылко рванул Олега на себя, едва не повалив обоих на диван. Волков мягко оторвался от него, чтобы не задеть побитые рёбра, и зашептал:
— Ш-ш, аккуратнее, Серёж, тебе и так досталось сегодня.
Серёжа медленно моргнул. Он будто только сейчас очнулся, вполне осознав, где находится — правда, Олежу от себя не отпускал, держал всё так же крепко, будто от этого зависела чья-то жизнь. И вдруг деловито поинтересовался, изогнув одну бровь:
— Где твоя гитара?
Волков растерянно огляделся по сторонам: ясное дело, сам только сейчас заметил её отсутствие.
— Бля. Так я там и бросил её, когда тебя с этими ублюдками увидел. Обо всём на свете позабыл. — Казалось, Олег вот-вот рванёт с места и среди ночи отправится на поиски. Однако очень скоро он нахмурился и махнул рукой. — Ладно, поздняк метаться, пропала гитара.
Уголки глаз Серёжи устремились вниз, придав ему выражение печального осуждения.
— Ты на неё сколько, полгода копил?
— Да насрать уже, Сер, — искренне ответил Волков и придвинулся вплотную, пятернёю мягко уложив голову Серёжи себе на плечо. Тот не видел его лица, но жарко поклялся:
— Когда разбогатею, куплю тебе новую. Сто гитар куплю, каких хочешь, слышишь?
Олег выдал короткий смешок.
— Замётано. А сейчас, может, и не нужна она мне вовсе.
Его губы приблизились к уху Серёжи, раскрылись, выпустили сгусток тепла, что так приятно пощекотал кожу. Тихий голос убаюкивал; песня обратилась колыбельной, под которую Серёжа всё с большей нежностью прижимал к себе Олега.
“Как легко плывут ресницы.
Не узнает твой герой,
Если что-нибудь случится
Где-то за морем с тобой.
С ним теперь другое небо,
Облака над головой.
И ступает ангел следом
Незнакомый и чужой…”
— Мы же не бросим друг друга, да, Волч?
Фонарик в мобилке мигнул из последних сил и погас, и их окутало успокаивающей темнотой, в котором спрятанные от мира объятия стали лишь крепче да теплее.