Причина оставления после уроков ученика старшей школы Регулуса Корниаса:
«Неуважительное поведение во время занятий (требовал незамедлительно заменить старосту класса, обвиняя школу и класс в «непотизме и предвзятости», и в то же время утверждая, что на эту позицию стремятся только «исключительно жадные для власти личности», игнорируя при этом собственную попытку выдвижения своей кандидатуры и получения ровно одного голоса). Родители, прошу принять меры: это уже восьмой случай за месяц!!»
Регулус вздыхает тяжело и драматично, хоть рядом и нет совершенно никого, готового уделить внимание его жестокой судьбе. Не считая, ну, фикусов — и Регулус их не считает, потому что ему сложно и вообразить нечто более оскорбляющее общечеловеческое чувство прекрасного. Что это за ошибки природы вообще? Бездушное уродство, годящееся только для наполнения офисоподобных гробниц детских впечатлительных мозгов, ни больше ни меньше.
Он цыкает. Скашивает взгляд на часы, сколько ему осталось, минут десять? Двадцать! Ну прекрасно. Учитель, наверное, не вернётся уже, где он шатается вообще? Вдали от своих образовательных обязанностей, очевидно. И с чего он взял, что Регулус будет решать его идиотские задания, пока его нет? Делать ему больше нечего. И вообще, разве у нет права на свободное время? На возможность подумать, собраться с мыслями? Как он должен что-то сделать в отсутствие человека, напрямую ответственного, на минуточку, за его обучение? Кто по мнению этого умника остаётся после уроков, сам Пифагор, чтобы подсовывать ему такие задачки? Это же просто нелепо. Кстати, а по школьному уставу оставлять его здесь вот так в принципе разрешено? Никто не думал, не обеспокоился мыслью, что с ним может что-то случиться? Что если, например, кто-то войдёт сюда и...
По окну стучит первая капля дождя, по косяку — раздвижная дверь.
— А, вот ты где, — улыбается Райнхард, и улыбка эта из этих.
В самом деле, это просто смешно. Кого он вообще обманывает? Не может же он в самом деле верить, что все на это купятся. Заносчивый, самоуверенный, бессовестный придурок. Да-да, конечно, я переверну все-все стулья в классе в одиночку, пока вы всей компашкой сбежите восвояси гулять до вечера, тратить карманные от родителей на мороженое и лизаться друг с другом в дёсны. Нет, что вы, я совершенно не против задержаться часа на три, чтобы обсудить с вами организацию школьного концерта, на котором мои одноклассники будут зевать и пялиться в телефон, а потом выйдут в туалет и не вернутся. Конечно, ты можешь у меня списать — а ещё лучше, ты можешь попросить меня стать твоим личным репетитором и объяснять тебе простейшие примеры после уроков каждый день забесплатно, потому что списывать нечестно. Мы бы не победили без усилий всей нашей команды, и давайте не будем обращать внимание на то, что меня на баскетбол таскали с трёх лет, у вас всех ноги-макаронины, а у физрука не то чтобы нет причины не присудить мне победу в любом случае, ведь дружба — это главное. Ха-ха, столько валентинок, и все мне, вот это вы славно подшутили, не то чтобы среди толпы хмырей в этой школе я самый привлекательный парень по всем объективными критериям или типа того. Ого, ребята, я никогда и не думал, что вы выберете меня старостой, вообще ни капли подозрений не возникло, я не подведу ваши ожидания. Подхалим. Лицемер. Подлиза. Будущий чиновничек мелкого пошиба, втиснутый своими связями и за расшаркивания перед кем надо в районную администрацию, чтобы на всё качать головой и отвечать, как ему жаль, так жаль, денег нет, идите отсюда. Думает, его не раскусили? Пусть думает поменьше.
— Где ещё мне быть? — фыркает Регулус и небрежно толкает по парте ручку. Тупо, тупо, тупо, парта уродская, убогая, никчёмная, тупорылая, нищенская, кривая, ручка круглая, она катится слишком быстро, он пытается её схватить, но промазывает, и она падает на пол.
Катится.
Громко.
Райнхард следит за ней взглядом.
Возможно, Регулусу стоит перевернуть парту — на Райнхарда желательно, чтобы стереть с его смазливой рожи это ублюдочное сочувствие, — и выйти из класса. Почему нет? Почему он должен терпеть...
— Ты-то что здесь делаешь? — Вместо этого он принимает ещё более непринуждённый вид, потому что он нормальный уравновешенный человек с адекватным подходом к различным жизненным обстоятельствам.
Райнхард ныряет под парту. Лодыжку Регулуса задевают кратко рукав пиджака, манжет рубашки, кожа пальцев.
Регулус пинает со всей силы. (Единственно разумный выбор, очевидно. Кто бы на его месте не, а?)
Промазывает — почти.
— Меня попросила Фредерика-сенсей объяснить тебе, — распрямившись невозмутимо, Райнхард кладёт ручку перед Регулусом ровно и аккуратно и мельком заглядывает в практически полностью белую тетрадь, — интегралы.
Он отряхивает с рукава след от края подошвы. Улыбка сидит на его лице как приклеенная.
Регулусу не сразу удаётся подобрать упавшую от возмущения челюсть.
— А? Э? Чего? Я что, по-твоему, полный идиот какой-то? — Ему представляется живо: Райнхард, склонившись над тетрадкой, подчёркивает ошибки и объясняет каждую терпеливо и мягко туполобой девице, использующей голову только для того, чтобы А) носить на ней светлые кудри, Б) стратегически расстёгивать верхнюю пуговицу и В) жадно пожирать ой-такого-красавчика взглядом, — только теперь на её месте сидит Регулус, и от этой мысли что-то переворачивается у него в желудке. Он вдруг осознаёт очень чётко, что у него ослаблен галстук и расстёгнут воротник, и его едва не тошнит. — Ты... Я тебя просил об этом, что ли, а? Ты кто такой вообще, какой-то, какой-то... эксперт по интегралам, что ли? Нет? Тогда что ты здесь забыл, а? И вообще, на кой мне сдались твои интегралы? Что, я ими в магазине расплачиваться буду? Я-то понимаю, конечно, что ты и представить не можешь, что за пределами зубрёжки в школьных стенах жизнь существует, но да будет тебе известно, абсолютное большинство людей заберут аттестат и забудут твои интегралы как ночной кошмар! И вообще, ты в курсе хоть, что в школах учат всей мути только для того, чтобы из тебя получилась идеальная офисная крыса, готовый унылый бухгалтер из автораздачи фастфуда? Ты этого для меня хочешь, а? Всё с тобой ясно. Катись отсюда. Не суй нос не в своё дело.
Райнхард не злится. Не морщится, не хмурится, не цыкает, не насмехается, не орёт, даже не вздыхает. Это в нём всегда было самое ненормальное: когда на него ни взглянешь, что про него ни скажешь, ничто его не берёт. Неважно, что об очередной его отличной оценке с похвалой учителя впридачу шептались одноклассники, думая, что он не слышит, — на перемене Райнхард всё равно предлагал им помочь с домашкой и поделиться обедом; неважно, что баскетбольная команда из другой школы обвинила его в симпатиях от судей, которые, конечно, были, но ведь он их размазал всухую, слепыми надо быть, что ли, чтобы этого не заметить, — а Райнхард согласился на штрафные броски и всё равно после вытер ими площадку; неважно, что кто только не вешался на него с воплями о дружбе и со слащавыми, до омерзения одинаковыми, наверняка подсмотренными из их идиотских трендов любовными признаниями, лишь бы выбить себе привилегии и особый статус другана или парочки принца школы, — со всеми Райнхард был просто безукоризненно вежлив, как будто здравый рассудок у него был не на месте; неважно, что в единственный раз, когда он пропустил занятия — что-то случилось с его пропитым насквозь папашей, судя по возне у кабинета директрисы, — группка баранов, сдающих хоть что-то только из-за его помощи, обвинили его в том, что он их подставил, — Райнхард извинился; неважно, что во время обеда кто-то, возможно, доведённый до точки кипения, уронил поднос с едой на прилизанную голову его дружка, этого павлина Юклиуса, вечно пялящегося втихушку так, словно перед ним в классе сидела репродукция Моны Лизы, — Райнхард помог убраться, а затем купил этому кому-то второй обед за собственные карманные, и это было попросту унизительно, тыкать свои деньгами в лицо, как это понимать вообще, да совесть у него есть вообще?!
И каждый раз, без исключения, всегда, он — улыбался. Кто бы в своём уме улыбался? Кто, выиграв в лотерею при рождении, заполучив всё, что человек только может хотеть, став живым воплощением совершенства, решил бы тратить хоть крупицу времени на доброту к никчёмным, жалким, безысходно посредственным идиотам, обречённым вечно орать бессильные оскорбления на пьедестал с земли?
— Твой средний балл по предмету — ниже проходного, — и он говорит это таким педагогическим и извинительным тоном, как будто Регулус до этого был не в курсе, а Райнхард виноват в его оценках лично. — Если на следующей неделе ты провалишь контрольную, тебя не смогут допустить к экзамену, а без экзамена ты не сможешь выпуститься из школы. Довольно тяжёлая ситуация, к моему сожалению.
— Надо же? А я и не знал! — Регулус смеётся едко. — Только скажи пожалуйста, с чего ты взял, что мне интересно получить бумажку с доказательством того, что я умею сидеть за столом восемь часов подряд, изводить ручки — ты хоть знаешь, сколько сейчас ручки стоят, а, золотой мальчик? — на бесполезную писанину и лизать учителям... Э, э, эй, куда?! А ну!
Райнхард берёт стул из-за соседней парты — с лёгкостью причём, подхватив двумя пальцами за спинку, едва напрягая бицепс под пиджаком, — и пытается поставить его рядом — совсем рядом. К счастью, Регулус реагирует своевременно, закинув ноги на то место, куда Райнхард почти опускает ножки стула. В процессе он, правда, чуть не падает со своего стула, но это мелочи.
Райнхард ставит стул обратно.
— Статистика класса ухудшается из-за низкой успеваемости даже одного ученика, — и опять — тон мягкий, без всякого оттенка логичной для любого нормального человека укоризны. — Если тебя не волнуют твои оценки, подумай о том, что нехорошо так поступать по отношению к остальным.
— О-о-о, о-хо-хо-хо-хо, какая жалость! — Регулус захлёбывается смехом. Да что он о себе возомнил? Что дальше, а что подумают твои родители? Ничего, кроме так и знали, что за наказание, спасибо. — «Остальным?» Да плевать я хотел на остальных, на их идиотские статистики и на их, уж знаешь, извини, желание быть самой крутой коровой на скотобойне! — Возвратив себя в удобную позицию, он дерзко заглядывает Райнхарду в его большие и омерзительно голубые (как тряпка для доски, которую он постоянно вызывается намочить, потому что конечно же) глаза. — Давай, скажи честно: это нехорошо по отношению к тебе, а?
Райнхард, кажется, ненадолго задумывается. Попросту нелепо.
И затем он садится на парту.
То есть, прямо на парту.
На парту Регулуса, если точнее.
Сперва бережно отодвинув пальцем его тетрадку.
В своих идиотских обтягивающих бёдра брюках со стрелками.
Райнхард.
— М-м. Пожалуй, если для тебя это более убедительный аргумент. Да, это нехорошо и по отношению ко мне тоже.
Регулус жестикулирует на... жестикулирует, в общем.
— Это что.
— Я.
— Что это я делает на моём сраном столе.
— Пожалуйста, выбирай выражения. Ну, ты сидишь на моём столе иногда, так что я счёл это уместным.
— Ну, значит, пересочти! И я не сижу на твоём столе, что ты вообще... — Сидит, и сидел не далее как два урока назад, интересуясь — совершенно справедливым — вопросом, как именно один человек успевает за вечер написать эссе, завершить в одиночку групповой проект, решить четыре задачи по физике, включая дополнительную, и получить высший балл за всё.
Райнхард глядит на него абсолютно серьёзно.
— Регулус, послушай меня, — и говорит он тоже абсолютно серьёзно: этот гадостный я-капитан-баскетбольной-команды-перед-финальным-матчем тон. — Я понимаю, что тебе недостаёт мотивации, но если бы ты приложил усилия — честно и по-настоящему — я правда верю, что у тебя бы вышло добиться успехов в учёбе. Ты красноречив, быстро рассуждаешь, — на секунду между его бровями пролегает складка, — изобретателен...
Жар в лице, кажется, начинает стекать потом. Регулус вскакивает, потому что если он проведёт ещё секунду, пялясь на его... абсолютно ни в коем случае.
— О, скажите пожалуйста! Он правда верит! Какое облегчение! — Лицо Райнхарда оказывается вровень с его: он распахивает глаза, приподнимает раздражающе аккуратные, выщипывает он их, что ли, да только зная его, они просто так сами взяли и растут, брови и слегка приоткрывает рот, и это его выражение... олень, выбежавший под фары, холимый и лелеемый первоклассник, не укладывающий в голове, что задира на пару лет старше правда отобрал его леденец, любимчик учителей, впервые в жизни схлопотавший плохую оценку, о, как же Регулуса от этого выражения выворачивает наизнанку и отжимает. — Усилия приложить, значит. А меня ты спросил, надо оно мне вообще или нет? Мне оно надо, прилагать твои усилия, каждый день пахать до седьмого пота, по ночам над учебниками горбатиться, чтобы от останься после уроков, пожалуйста перейти к бог с тобой, зачтено, следующий?
— Но ты ведь даже не пробовал, — Райнхард встревает нетерпеливо, и о-о-о, это что-то новенькое, но — это не то нетерпение, с которым Регулуса обычно хотят заткнуть, не-е-ет, это то нетерпение, в котором Райнхард заглядывает ему в глаза, как будто пытается понять, и это просто... — Откуда ты знаешь, что у тебя будет получаться плохо, если ты никогда...
— А тебе не приходило в голову, — обрывает Регулус уже его, чувствуя, как что-то внутри дрожит и трясётся, — что получается здесь только у тебя и неспроста, а? Что это только у тебя всё так просто? Уж не знаю, что ты там о себе возомнил, ничего хорошего, подозреваю, но — это ты здесь на особых правах! С тобой тут носятся, как с писаной торбой, вокруг тебя все прыгают, а всем остальным шиш с маслом и вертитесь как хотите, потому что, если ты вдруг соизволил заметить, кресло директора в этой школе только одно, и в нём уже уселась твоя бабка! Постараться! В твоей семейке родиться постараться? Уж прости меня, тупицу такого, не додумался!
В лице Райнхарда что-то меняется.
— Глупый вопрос, разве нет? — отстранённая невозмутимость в голосе. — Как мне могло не прийти это в голову, если ты говоришь об этом всем и постоянно, сколько, почти три года?
Регулус выдыхает сквозь зубы.
— Что-то непохоже, что ты меня понял.
Райнхард улыбается.
Та же улыбка — опять, опять, опять.
— Нет, почему. Идею я уловил вполне чётко. — Он пожимает плечами. — Может, ты и прав. Для всех в первую очередь я внук директрисы, так что, полагаю, узнать мнение обо мне без этой погрешности у меня не выйдет. Тех, кто с тобой согласен, пусть и, хм-м, в других выражениях, достаточно, думаю. — А затем наклоняет голову и щурится. Нехороший прищур, решительно нехороший. — Но разве это не значит, что у тебя есть шансы, которых нет у меня? У тебя есть преимущество честной оценки. Если ты добьёшься успеха, это будет только твоя заслуга. Ты будешь знать, на что способен на самом деле, по-настоящему, без костылей, без лести, не на каких-то... особых правах. Разве это не стоит того, чтобы попытаться? Зачем хотеть быть мной, если можно хотеть быть меня лучше?
Слова покидают Регулуса. Что он вообще делает? Чтобы что? Какого чёрта он торчит в этом душном классе с этим... этим...
— Да что с тобой не так?
— Согласно твоему мнению, много чего.
Внутри Регулуса что-то лопается: ему кажется, он слышит звон в ушах.
Он хватает Райнхарда за безупречный воротник, этот невыносимый идеально отглаженный, уложенный под каким-то там углом, пахнущий мажористым стиральным порошком, хрустящий под пальцами воротник. Райнхард не сопротивляется — просто смотрит.
И улыбается.
И.
Должно быть, у Регулуса случается помутнение рассудка.
Может, последствия сидения взаперти в душном классе.
Или он отравился обедом в столовой.
Кажется, всё это время он приписывал успехи Райнхарда его семейке, а надо было его навыкам гипноза.
Какое у него вообще право.
Возможно, так проявляется рак мозга.
Он тянет Райнхарда на себя за этот проклятый, хоть бы порвался, НЕТ, воротник и целует. Прямо в губы. Идиот, а лучше стало бы, если бы не в губы? Заткнись. Надо было отчислиться и идти в кассиры, как все ему и пророчили. Заткнисьзаткнисьзаткнись.
Конечно же, у этого мудака мягкие губы.
— О, — Райнхард выдыхает ему в рот, — это значит, я могу объяснить тебе интегралы?
Регулус отстраняется мгновенно. Ну как — ударяется спиной за парту сзади. Не падет чудом: Райнхард дёргается, чтобы помочь, конечно же, но лицо Регулуса корчится, должно быть, в такую жуткую гримасу, что он останавливается.
Часы? Двадцать минут прошли пять минут назад. Вещи? Запихнуть в рюкзак как есть, и плевать на то, как смялась тетрадь. Галстук? Затянуть как можно сильней.
Райнхард смотрит на него всё время, и это попросту невыносимо. Даже не в ужасе, не разочарованно, не с извращённым хихиканьем — просто. Смиренно.
Регулус обходит его по широкой дуге, едва не зацепив рюкзаком доску.
Дождь за окном льёт стеной.
— Регулус, у меня есть зонтик.
— Ты знаешь, куда его засунуть.
Дверь стучит по косяку.