Бархатные губы коснулись мочки ее уха; теплое дыхание, сладкое от аромата цветов и дурманящее от медного привкуса крови, опалило кожу.

— Вставай, милая. Вставай…

В ее груди и животе было пробито несколько дыр; кровь пропитала одежду, кровь собралась лужами на полу под ней и осталась темными мазками на стенах пещеры вокруг.

— Не притворяйся.

Тонкие белые руки, обернутые лентами из пурпурного шёлка, обвили ее шею. Пуховая грудь прижалась к лопаткам со спины, вытесняя ребристую поверхность пещерного свода.

— Поднимайся, — прошептал ласковый, как шелк с обернутым в него бритвенным лезвием, голос. — Ты убила не всех. Мы убили еще не всех.

Она поднялась, опираясь о рукоять длинного, обоюдоострого клинка. Одной рукой ведя по стене пещеры, а другой опираясь на меч, как на посох, она вышла на свет. По глазам резануло.

На песчаной отмели, наполовину уйдя в воду, лежал опутанный сетями, изрешеченный гарпунами и стрелами, наверняка уже мертвый золотой дракон. Чуть дальше от берега стояли домишки Птичьего Моста — маленькой деревушки с двумя дюжинами домов.

Даже отсюда, с вершины горы, было видно, как много крови пролито на узких улочках: они казались пятнистыми, точно леопардовая шкура.

Некоторые дома горели. А на море, среди свободно дрейфующих на берилловых волнах обломков, виднелись силуэты драккаров. Они уплывали.

— Наконец-то, — выдохнула она, щурясь от яркого солнца, охрипло после долгого молчания. — Теперь они бегут, а не мы!

— Грустно, что все еще есть, кому бежать, — пропел рядом звонкий, колокольчиковый голос: пряный, как летний луг, сладкий, как разлитая по улочкам кровь. — Грустно, что кого-то мы упустили. Опасно… ведь кто-то может вернуться.

Все верно. Она крепче сжала рукоять клинка — и на мгновение ребристый металл показался ей мягкой женской ладонью, ободряюще сжавшей ее мозолистые пальцы.

Там еще оставались живые северяне. И это надо было исправлять.