Острый визг звонка взрезал вечернюю тишину. Олег вскинул голову, походя отметив слабый всплеск ностальгии: давненько он не слышал этого звука, ещё с детства, когда жил здесь, с бабушкой. Её уже давно не стало, но крохотная квартирка — надо же — Олега дождалась, не успели прибрать к рукам дальние родственники, не отжало государство. Каков был шанс?
По правде сказать, в сумбуре выпускного года он ещё не успел привыкнуть к тому, что у него снова есть дом. Его ещё только предстояло привести в порядок и заново обжить, жаль только…
В мыльном пузыре дверного глазка нетерпеливо переминался рыжеволосый силуэт. Гулкое эхо замызганной парадной разнесло нетерпеливое:
— Волч, долго меня тут держать будешь? Или мне сразу на вокзал поехать?
— Куда ты поедешь, — проворчал Волков, впуская его в квартиру. — Вещи твои тут.
Противно кольнула малодушная мысль, что лучше бы так оно и осталось, но Олег отмахнулся от неё и принялся помогать Серёже разбирать пакеты с их будущим прощальным ужином. Праздничным, мысленно поправил себя Волков. Они вообще-то отмечают вступление во взрослую жизнь, или как там их грузили на последнем звонке? Он не особо это запомнил: был слишком занят тогда тем, что смотрел на Серого. Тот нервно теребил дурацкую синюю ленту с завитушчатой надписью и, кажется, витал мыслями где-то совсем далеко. В последние месяцы это случалось всё чаще, но Олег списывал это на волнение перед экзаменами. Благо, теперь всё это было позади, и даже он сам умудрился сдать вполне сносно. Что уж говорить о Разумовском: никто не сомневался, что уж ему-то светят все возможные бюджетные места и гранты.
Так и получилось, что сегодня, этим на редкость тёплым для Питера летним вечером, они собрались на старой новой Олеговой квартире в последний раз перед Серёгиным отъездом в Москву. И вроде бы впору радоваться: впереди ещё остаток этого скомканного бессонного лета и, в конце концов, целая жизнь. Но что-то холодное скребло за грудиной, не давало покоя. И у Серого, видимо, тоже: взгляд небесно-ярких глаз ни разу не задержался на Олеге надолго, тут же скользил в сторону и выше, устремлялся так далеко, что Волков понимал: ему туда точно не достать. Он всегда это знал, да и не пытался за Серым угнаться — хоть немного соответствовать и то было бы уже неплохо. Может, именно благодаря этому он и смог куда-то поступить. Этому — и попыткам друга помочь ему с подготовкой к экзаменам. Ну и что, что каждое второе, а то и первое их занятие заканчивалось совсем не тем, чем обычно полагается…
Олег глухо хмыкнул, прочищая горло, и Серёжа тут же приземлился из своих мечтаний, будто резко спикировавшая птица, слегка пихнул друга плечом:
— О чём задумался?
Это мой вопрос вообще-то, едва не ответил Олег. Серый и впрямь сегодня будто воды в рот набрал, хотя обычно своей трескотнёй легко мог заменить радио. Видно, тяжесть надвигающейся неизвестности давила на них обоих, и теперь, когда уже всё было решено и обсуждено тысячу раз, в этот последний вечер они не могли найти ни слова друг для друга.
— Ни о чём, — наконец неопределённо буркнул Олег, не отвлекаясь от нарезки бутербродов. Закончив с ними, он скептически уставился на овощи для салата, которые так и остались целыми: Разумовский, которому было поручено их нарезать, задумчиво елозил лезвием тупого ножа по разделочной доске. — Слушай, Серый, не хочешь помогать — так хоть развлеки пока, музыку, там, включи, не знаю.
Серёжа, который, кажется, только этого и ждал, тут же отстранился от стола и бледно улыбнулся. Обычно его улыбка Олега только радовала, ей каждый раз удавалось всколыхнуть жаркую волну у него под рёбрами — но сегодня даже она была слишком задумчивой, пустой, пугающей. Как и лихорадочный блеск глаз под отросшей апельсиновой чёлкой, которую никак не получалось убрать с лица. Такое состояние друга было Олегу знакомо, и обычно он знал, как с ним справляться, но сегодня даже это казалось лишним и неловким. Им, блин, каких-то полсуток осталось вместе, а оба слова выдавить не могут. Как будто совсем друг другу чужие, хотя они вроде как не просто друзья, а даже, ну… больше того…
Вязкое марево мыслей разлетелось как от брошенного в воду камня: за стеной захрипела натужно задорная музыка. Динамики старого кассетника надрывались как могли — магнитофон остался ещё от бати, как и кассеты, и чудо, что этот раритет вообще заработал. Волков вслушался в песню и нахмурился. Странный выбор, эту он любит меньше всех остальных в альбоме — хотя, может, Серый решил, что так развеет их мрачное настроение? Не вальсировать же им на прощание, как в романчиках, в конце концов.
Люби меня, как я — тебя,
И, может, полные края,
Я расплескаю всё до капли.
Разумовский появился в дверном проёме, безголосо подпевая и покачиваясь в дёрганый такт. Олег вздохнул и отодвинул подальше и посуду, и доску с ножом. Кажется, танцы в программе всё-таки будут.
Вода чернеет у моста,
И за трубою два хвоста,
Берут за горло чьи-то лапы.
Вторя тексту, на плечи Олега легли узкие ладони, заскользили к шее, прохладные пальцы игриво пробежали вверх, по кадыку. Пришлось развернуться и повиноваться требовательным касаниям: Серый потянул его за собой, в комнату, и Олег пошёл, тревожно наблюдая за его судорожными приплясыванями. То ли летний воздух из окна так пьянил, то ли волнение друга настолько зашкаливало, но от его нарочитого веселья у Олега только сильнее защемило сердце. Это, впрочем, не помешало ему притопывать в такт и позволять Серому тормошить его на припеве.
Мяу кисс ми, ненавистная любовь,
Я зализывать твои не буду раны.
Сухие губы вторили сумбурным словам про любовь и ненависть, резкий голос снизился до шёпота, который летним зноем обжёг щёки и губы Олега.
Мяу кисс ми, свои мысли, за кого
Я гореть и плавить своё сердце стану.
Они перешли к поцелую как-то киношно, под грохот гитарного проигрыша, и увидь Олег это со стороны, наверное, скривился бы от слащавости. Но в случае с Серёгой даже это показалось естественным: он любил картинность, и слова его часто звучали как со сцены — видно, волновался и часто репетировал про себя перед тем, как начать говорить. Не будь он таким гением во всей этой компьютерной фигне, пожалуй, стал бы неплохим актёром. Да он всё может, это же его Серый…
Навылет очередь, она
Так близко сядет от меня
И разорвёт, наверно, в клочья.
Поцелуй был мокрый и жгучий — отпечаток дневной жары на этом душном вечере. Руки Серого юркнули под Олегову футболку и пустили морозные мурашки по разгорячённой коже — так знакомо и по-родному, что перехватило дыхание. Как же не хочется его отпускать, пусть бы он остался здесь и они проводили бы вместе каждый вечер, каждое утро…
И всё, что дальше, — только тень,
И невозможно каждый день
Для тех, кому не спится ночью.
Олег позволил подтолкнуть себя к скрипучему старому дивану и осел на него, не прекращая зацеловывать губы, подбородок, кончик острого носа… Серый то ли всхлипнул, то ли застонал — за музыкой было не разобрать, — и устроился в его объятиях взъерошенным птенцом. Думает о том же, с горечью осознал Волков. Тоже всё понимает, совсем ведь не дурак — а сердце всё равно болит.
Песня оборвалась резко: зажевало плёнку, кассетник со щёлканьем раззявил набитую пасть, и в звенящей тишине судорожное дыхание Разумовского показалось оглушительным. Они оба так и замерли полулёжа, и не осталось возможности скрыться — пришлось наконец заглянуть друг другу в глаза. У Разумовского они вдруг поймали под углом свет из окна, окрасились в золото от закатных отсветов — Олегу даже стало не по себе. Красиво, конечно, но небо в Серёжиных глазах больше нравилось ему чистым и безоблачным, а не этим, грозящим неизвестной бедой.
— Волч, — выдохнул Серый ему в губы, навалился всем телом и заёрзал, ластясь. Затем вскинул голову и сверкнул искоса шальным золотом глаз. — Олег…
Это уже прозвучало как-то иначе, менее ласково и более требовательно. От вкрадчивого “Оле-е-ег” у Волкова жарко вспыхнуло ниже рёбер, возбуждение прокатилось удушливой волной сверху вниз и туго свернулось внизу живота. Да что же он с ним творит-то…
Поцелуи вновь посыпались один за другим, отнимая остатки и без того тяжёлого дыхания. Каким-то чудом им удалось оторваться друг от друга на пару секунд, чтобы скинуть футболки и рывком стянуть мешковатые джинсы вместе с бельём — Серёга капризно шикнул и тут же потянулся за утешающей лаской после грубого раздевания. Олег уже хотел было привычно подмять его под себя, но встретил внезапное сопротивление: веснушчатые руки с невесть откуда взятой силой прижали его к дивану.
— Сер, ты чего…
Это было странно: Серый, его Серый, который обычно ловил кайф, если навалиться на него и вволю потискать, вдруг решил повести игру совсем иначе. Он замер, нависнув над Олегом, будто сам не до конца был уверен в своём решении, наклонился ближе, щекоча шею и лицо огненными прядями, а затем припечатал Волкова таким поцелуем, что у того пальцы на ногах поджались. Можно было кончить от от одного этого пылающего взгляда, что посвёркивал сквозь пламенную завесу волос, когда удавалось оторваться друг от друга, чтобы глотнуть воздуха и снова нырнуть в пьянящее марево обжигающей близости. Рука Серёжи скользнула Олегу под колено, заставила приподнять и согнуть ногу, и вот тут-то стало не до смеха.
— Воу, Серый, полегче. Притормози…
Ответное Серёгино раздражённое ворчание показалось Олегу смутно знакомым, хотя услышать его в такой ситуации он никак не ожидал. Но, может, он и правда довёл его своей непонятливостью, на которую Серый часто жаловался? Опять не понял какого-то намёка…
А чёрт с ним, когда они ещё снова встретятся? Пусть хоть как, лишь бы он не уехал разочарованным.
— Ладно… Давай только осторожно, не как у нас тогда было, — Олег сам удивился тому, как легко оказалось произнести эти слова.
Искусанные губы поджались, взгляд за рыжими ресницами стрельнул в сторону. Про тогда вспоминать действительно не хотелось: они были слишком пьяными, как и все на той вписке, и ничего хорошего из этого всё равно бы не получилось. После того случая Серый зарёкся пить, ещё и Олегу намекнул, что в нетрезвом виде ему лучше не приближаться. Впрочем, Волкова и без того грызло чувство вины и неловкости, так что он уже практически распрощался с перспективой нормального секса, а не торопливых зажиманий украдкой по безлюдным уголкам детдома. Но Серёга тоже был не железный, так что вскоре на их негласном счету всё же появилось пару раз, вспомнить о которых было не стыдно. Только кровь кипела от досадливой мысли, что будь у них надёжное укромное место только для них двоих — и таких моментов могло бы стать гораздо больше.
И вот наконец появилось такое желанное, пусть и слегка ветхое, гнёздышко, но, как назло, времени друг на друга почти не осталось. Экзамены, волокита с документами, ещё и предстоящий Серёгин переезд… Зря Олег опасался, что они доломают этот многострадальный диван: за промелькнувшие месяцы им удалось покувыркаться на нём от силы пару раз. Но судя по шальным огонькам в глазах Серого, сегодня они хоть немного это наверстают.
— Я буду нежно. — Улыбка Разумовского сверкнула лезвием ножа, пустив по загривку Олега табун морозных мурашек. С ним точно что-то не то…
Любезничал Серый сегодня и впрямь неохотно, но хотя бы не забыл прихватить их заюзанный тюбик смазки — спасибо и на том. Холодное и вязкое на горячей коже, настойчивое проникновение длинных пальцев, жгучий туман дыхания на лице — голову закружило от всего этого сразу, и Олег глухо охнул, вцепился рукой в острое бледное плечо.
— Ш-ш-ш, — успокаивающе прошелестело над ухом, — это же всего лишь я, Олеж…
Будто подкрепляя свои слова, Серый прильнул разгорячённым телом, прихватил губами кожу на шее — поначалу бережно, а затем и с силой, явно рассчитывая оставить лиловые следы. Да и пусть — Олег запрокинул голову, открывая беззащитное горло. Ему не жалко.
Волков запустил пятерню в костёр всклокоченных прядей и слегка надавил на затылок. Серёжа тут же на удивление послушно подвинулся выше и позволил вовлечь себя в поцелуй. Так оказалось легче отвлечься от непривычных ощущений: пальцы Серого толкались вглубь в такт с тем, как он покачивался навстречу Олеговым губам, целуя жадно и жарко. Этот размеренный ритм успокаивал и заставлял забыть обо всём остальном: имело значение только пекло этих объятий, щекотка от волос, выбившихся из хвостика на Серёгином затылке, и кусачий жар его поцелуев.
Олег и не заметил, как пролетело время: проникновение уже не причиняло боли, и он дал об этом знать, расслабленно выгнувшись и подавшись навстречу. Сгущающуюся темноту разбавлял лишь блёклый отсвет былого закатного золота — размытой сепией он выхватывал угловатый силуэт на фоне прямоугольника распахнутого окна. Ловкие пальцы с грубоватыми от вечных мелких ожогов подушечками коснулись низа живота, прижали член к члену, щедро размазывая недостающую влагу.
— Ну что, Волче, готов?
Игривый шёпот растворился в вечерней серости, щекотно ссыпался вниз от уха к плечу. Олег позволил Серому снова вклиниться между его ног, согнул одну в колене для удобства, расслабился, насколько смог, и всё равно первый толчок заставил его закусить нижнюю губу. В унисон с его шипением где-то над ним раздался слабый стон с ноткой удивления.
— Непривычно, а? — выдохнул Олег и по-хозяйски широким жестом прошёлся руками по Серёжиным острым рёбрам, вниз, к тощей заднице, которую так любил прихватить всей ладонью. Разумовский снова высоко охнул, когда большие руки надавили сверху, заставили его провалиться глубже, алчно стиснули бедро.
— А вот ты как-то быстро освоился, — процедил он в ответ и вдруг рванул на себя цепочку на Волковской груди. Она неприятно врезалась в шею сзади, и Олегу не осталось ничего, кроме как приподнять голову, потянуться навстречу, как от него требовали.
Поцелуй, которым его встретил Серый, прижёг губы острыми касаниями зубов, заполнил рот металлическим привкусом, и это отвлекло от неудобной позы, в которой пришлось замереть, не рискуя быть придушенным. Впрочем, Серёжу она тоже устраивала недолго. Нацеловавшись в своей кусачей манере, он позволил Олегу откинуться обратно на подлокотник дивана, раздражённо откинул чёлку с глаз, отстранился и рыкнул:
— На живот.
Подобных интонаций Олег от него никогда прежде не слышал, но что-то внутри свело приятным холодком и заставило подчиниться. С таким Серым он определённо не был знаком, и всё же было в этом нечто будоражащее.
Сознание заволокло густым туманом, в котором остались только ощущения: прохлада подлокотника под подбородком, щекотные дорожки стекающего по груди пота и плавящее слияние с телом Серого, который двигался тягуче и в то же время резко, поспешно и при этом издевательски медленно. Его рука когтисто прошлась по Олегову бедру, подразнила болезненно напряжённый член, а затем вернулась к так приглянувшейся цепочке, потянула за неё на манер строгого ошейника. Олег вскинул голову, приподнялся на локтях, и в ухо ему сладким ядом полился шёпот:
— Ну что ты, хороший мой, совсем не нравится? Или специально отмалчиваешься? — Особенно сильный толчок заставил прогнуться в спине. — Хочу тебя слышать.
Серёжина рука снова скользнула ему между ног, натяжение звеньев на шее ослабло, и при следующем толчке Олег позволил себе окончательно отпустить привычный самоконтроль. Слабый вздох перерос в тихий стон, затем в более громкий, а когда темп, с которым Серый вбивался в него и одновременно с этим двигал рукой, стал быстрым и рваным, их голоса слились в какофонию отрывистых вскриков. Высокие ноты голоса Разумовского звенели в ушах, пробирали до дрожи вдоль позвоночника и тянущего тепла в паху… а затем оборвались так же резко, как они оба сорвались в пропасть острого удовольствия.
Олег со всей силы вжался в цепкие Серёжины объятия, расплавился в них как свеча, чтобы впитать в себя его тепло, его запах, его любовь… даже такую — диковатую, скрытую до этого вечера даже от его Волча, самого близкого и, хотелось верить, самого нужного. По крайней мере, ему Серый нужен был любым — даже таким незнакомым и на первый взгляд пугающим.
Разгорячённое тело обмякло сверху, привалилось к взмокшей спине, и Олег наощупь ласково взъерошил и без того беспорядочно взбитую рыжую шевелюру. Совсем зарос, уже хвостик собирает… Интересно, когда они в следующий раз увидятся, отрастит волосы ещё сильнее или, наоборот, сострижёт?
Волков приподнялся вместе с сонно бурчащим Серёжей на своей спине и сел, его тоже усадил рядом и стиснул в объятиях. После оргазма Серый притих и разом растерял всю свою агрессивную взъерошенность, даже целовался снова так же ласково, как прежде, без зубов. Его хотелось прижать к себе и не отпускать, однако не прошло и пары минут, как он заелозил и выпутался из объятий, с трудом сполз с дивана.
— Ноги затекли…
Он вытянулся во весь рост, подсвеченный фонарными бликами с улицы. Слишком увлечённые друг другом, они и не заметили, как летняя жара наконец разразилась ливнем, от которого, впрочем, легче не стало: от земли поднимался удушливый пар. Серёжа шагнул к окну и замер перед ним, наклонил голову к плечу в своей привычной задумчивой позе.
Олег тоже с кряхтением распрямил ноги, поднялся с дивана и, прихватив с тумбочки пачку сигарет и зажигалку, тоже доковылял до подоконника, опёрся о него, спиной к оконному проёму, чтобы видеть Серёгино лицо. Чиркнуло колёсико, выбивая искру, огонёк подсветил смущённую растерянность в голубых глазах. Кажется, у них обоих сейчас была одна на двоих мысль.
Что это, мать твою, было.
Олег затянулся и хрипло выдохнул вместе с серебристым дымом:
— Даже жалко, что мы только сейчас так попробовали.
— Тебе… понравилось? — Серый удивлённо округлил глаза.
— А не должно было? — Волков спрятал собственное смущение за очередной затяжкой слегка подрагивающими пальцами. — Только напомни в следующий раз сначала кулон снять, никакая цепочка такого не выдержит.
Острый локоть небольно ткнулся в бок, зато выражение Серёжиного лица сразу стало расслабленнее. Холодно сверкнула молния, и чуть погодя громыхнуло где-то в отдалении.
— Не знаю, что на меня нашло, — буркнул Разумовский, и Олег потрепал его по щеке.
— Не парься. Такой ты мне тоже нравишься. — Он наклонился ближе к его лицу и ласковым движением кратко ткнулся лбом в слипшуюся чёлку.
Поблёскивающие под ней глаза отразили жёлтый фонарный свет, в них читалось нечто схожее с недоверчивым удивлением. Несколько долгих секунд Серёжа молчал, склонив голову к плечу, затем хмыкнул и прильнул ближе — свой, тёплый, родной. Потянулся вдруг к сигарете:
— Дай-ка.
— Ты же не…
Удивлённый Олег почти что машинально поднёс тлеющий бычок к его губам и пронаблюдал, как Серый набрал в рот немного дыма, а потом повернулся к нему, прижался в горьковатом поцелуе. Ненадолго, правда: почти сразу отпрянул и закашлялся.
— Тьфу… Нет, совсем не как я думал… Ни хрена не романтично…
Волкову вдруг стало так смешно и одновременно горько, горше, чем от табака. Он лихо сострельнул бычок под дождь и сгрёб в объятия всё ещё фыркающего Серёжу.
— Иди сюда, горе моё.
Так было тепло и уютно, как-то правильно. Он уже и забыл, что может быть как-то иначе — да и зачем, когда они есть друг у друга?
Придётся отвыкать.
— Хорошо, что на плиту ничего не ставили, — вдруг выдал Серый. В ответ на вопросительный взгляд Олега он сверкнул огоньками глаз: — Сгорело бы.
Рассмеялись они оба совсем по-дурацки, сорванными голосами, держась друг за друга. Вот никогда у них не получалось серьёзных разговоров между собой, всё было выстроено на ощущениях и интуиции, на том, что они так вросли друг в друга за эти годы, что обсуждать это казалось абсурдным. Каждый просто знал, когда второму плохо, когда хорошо — и как хорошо, — и что делать, если совсем накрывает. Даже сейчас не вышло вроде бы нужного разговора — а кто знает, когда ещё состоится следующий?
Может, потому от Олега и скрывалась до этих пор та тревожащая, но завораживающая своим огнём сторона Серого. Но теперь, когда промелькнёт эта дождливая ночь и впервые за всю их заветную, прожитую вместе маленькую жизнь придётся расстаться… Он будет скучать ещё сильнее.
Шёпот дождя баюкал, размыкать объятия не хотелось. Темнота оседала вокруг чёрными перьями — скоро они оба останутся в ней поодиночке. Скоро.
Но не сейчас.