Галлахер был пьян настолько, что не помнил, как, с кем и на что он в тот вечер играл. Он вырубился прямо там, где сидел, уронив голову на стол, а когда проснулся, первым, что он увидел, было очаровательное крылатое создание, что сидело рядом и смотрело на него перепуганными золотыми глазами, обнимая себя за худые плечи, сжавшись и съёжившись. Поводок, прикреплённый к ошейнику на тонкой бледной шее, он обнаружил сжатым меж собственных пальцев. По крайней мере, тот, с кем он проводил вечер, оказался честным человеком. Но что с этим внезапным подарком, свалившимся ему вдруг на голову, делать, Галлахер не знал.

— Что же ты за чудо такое... — задумчиво проворчал он, разглядывая существо перед собой. Протянув руку к нему, несильно подёргал за одно из крыльев, что росли у него прямиком из затылка и почти сливались цветом с его светлыми волосами, чтобы убедиться, что оно на самом деле настоящее. Его спутник отодвинулся от него настолько далеко, насколько позволяло пространство и короткий поводок, и посмотрел на него умоляющим испуганным взглядом, поджав крылья, как будто Галлахер собирался его ударить. — И что мне с тобой делать?..

Вернуть его бывшему хозяину уже не представлялось возможным, ведь Галлахер совершенно ничего о нём не помнил, да и видел этого человека впервые, потому ничего и не знал. Просто оставить его здесь и уйти тоже было бы неправильным, хоть и самым простым решением. Он не знал, как поступить, к тому же, последствия ночной попойки сказывались на нём, и думать получалось с трудом, голова раскалывалась и совершенно отказывалась соображать.

Шивон небрежно присела к нему, потеснив его пернатого спутника, и поставила перед ним стакан с водой, в которой плавало несколько кубиков льда и одна жалкая веточка мяты — вероятно, это был максимум, который ей было не жаль для непутёвого товарища. И скрестила руки на груди, скептично разглядывая взволнованного таким вниманием к себе и оттого сжавшегося ещё больше...

— А это у нас что такое?.. — задала она вопрос мягче, чем Галлахер от неё ожидал — потому что обращалась к его «призу», а не к ему. — Как тебя зовут?

Тот смущённо опустил голову, старательно разглядывая свои покрытые ссадинами руки и крепко сцепленные на сбитых коленях пальцы, но всё-таки немного погодя ответил:

— Сандей.

Шивон только понятливо хмыкнула и больше ничего не сказала, переключив внимание на друга и коллегу по совместительству, который выглядел совсем уж плохо и пытался прийти в себя, в чём ему одна лишь ледяная вода нисколько не помогала.

— Что собираешься с этим делать? — спросила она грубовато, толкнув его в плечо. Галлахер тяжело вздохнул и откинулся назад на диване, мучительно прикрыв глаза.

— Не знаю. Заберу его с собой, не здесь же его бросать, — отозвался он задумчиво, немного погодя. — Поживёт у меня, пока я не придумаю, куда его пристроить. Попробую поискать того, кто мне его сплавил, или может быть найду ему другое место...

— Я бы рада помочь тебе, но я впервые видела этого типа здесь, и совершенно ничего о нём не знаю, так что... — сразу ответила Шивон, пытаясь вспомнить какие-нибудь примечательные детали о незнакомце, что привёл с собой Сандея, однако так и не смогла. — Давай мы твою птичку хотя бы накормим чем-нибудь. Похоже, с ним не слишком хорошо обращались.

Только теперь, услышав её замечание, Галлахер окинул внимательным взглядом своего нового спутника и понял, о чём она говорит. Множество старых и совсем свежих синяков красовались на его теле даже там, где тело не было прикрыто одеждой: на шее, под ошейником, на запястьях, что заставляло предположить, что его руки прежде были связаны, на плечах и на ногах — вероятно, следы грубого обращения. На его тощем бледном теле эти следы смотрелись особенно жутко, слишком сильно выделяясь и слишком сильно бросаясь в глаза вместе с тем, каким хрупким и измученным он казался. Сандей и вёл себя соответствующе — он боялся всякого, кто приближался к нему слишком близко или прикасался к нему, не отвечал и никак не реагировал, только разглядывал незнакомцев испуганно и напряжённо, явно ожидая от них какого-нибудь зла. Наверное, в его прошлом зла было слишком много, и он не мог ожидать иного. Галлахер не знал, но надеялся, что сумеет выведать.

Шивон принесла ему какие-то закуски — в конце концов, у них тут бар, а не кафе, и предложить ему полноценный завтрак они не могли. Сандей смотрел на них с подозрением, не решаясь пробовать, хоть и явно хотел. По его жаждущему взгляду было понятно, что он очень хотел.

— Не бойся, ангелок, ешь, — проворковала Шивон, оказавшись рядом и пододвинув ему тарелку поближе. Взглянув на неё с недоверием, он так и не дождался от неё никакого подвоха, и дрожащие пальцы потянулись к закускам, которые он тут же взялся жадно запихивать в рот, словно торопился и словно кто-то мог забрать их у него. Галлахер лишь тяжело вздохнул, наблюдая это зрелище.

— Смешай-ка мне чего-нибудь, — попросил он. Шивон неодобрительно посмотрела на него, отчего он тут же приник, заранее виновато опустив голову.

— Хватит тебе уже. Обойдёшься, — резко ответила она. Галлахер понял, что переубедить её не получится, и сдался.

Утром у них обыкновенно не бывало посетителей, потому они могли сколько угодно сидеть здесь вместе без дела, раздумывая над тем, куда пристроить эту несчастную пташку, что вдруг появилась в жизни Галлахера и что доедала с всё той же упрямой жадностью всё то, что принесла Шивон. Она ласково погладила его по плечу, пытаясь убедить не торопиться так, но от этого прикосновения Сандей вздрогнул вдруг, словно оно причиняло ему боль, обернулся на неё не без страха и смотрел долго пристально, словно ожидая, что она сделает что-нибудь ещё, прежде чем вернуться к своему занятию. Она в недоумении переглянулись с Галлахером и сказала ему серьёзно, нахмурившись:

— Тебе стоит показать его врачу. Мне кажется, с ним что-то не так, но я не то чтобы хорошо разбираюсь. Будь добр, позаботься об этом.

Галлахер в ответ проворчал что-то невнятное, из чего она поняла лишь то, что для него это всё ужасная морока, крайне неуместная и раздражающая, но от которой он, к своему сожалению, не может отказаться из чувства сострадания к брошенному кем-то ему на попечение крылатому существу.

Вскоре, попрощавшись с Шивон, которая проводила их мрачным взглядом, Галлахер ушёл и направился домой в компании своего молчаливого пернатого спутника. Он не знал, о чём с ним заговорить, а Сандей, вероятно, просто боялся и не доверял ему. Он снял с него ошейник, перед этим долго провозившись со сложными застёжками — ему было бы неловко вести его за собой по улице на поводке, словно животное, ведь он определённо был человеком, пусть и, вероятно, принадлежал какой-то неизвестной ему расе. Раньше Галлахер никогда не встречал никого с такими крыльями, и на самом деле внешность его спутника казалась ему весьма забавной. Эти крылья у него на голове смотрелись весьма нелепо, но в то же время он выглядел очаровательно. Он хотел узнать хотя бы что-нибудь о нём, чтобы понять, что ему делать с ним дальше. Определённо, он не собирался держать Сандея как невольника или забавную экзотическую зверушку, однако и не был уверен в том, что готов отринуть свой образ жизни одиночки и делить с ним быт.

Сандей разглядывал город так, что было ясно — он редко бывал на свободе. Всё удивляло и восхищало его, хоть он и смотрел по сторонам затравленно и неуверенно. Он даже не пытался бежать, хоть с него и сняли ошейник. Галлахер шёл рядом, на равных с ним, уверенный в том, что он никуда не денется. Ему просто некуда было идти в этом огромном чужом городе, всё было для него ново и всё пугало его. Наблюдать за тем, как удивляют его какие-то обычные мелочи, было весело, и Галлахер невольно улыбался, видя его невинный ребяческий интерес.

Они остановились у палатки мороженщика. Сандей смотрел на него с таким непередаваемым любопытством, что отказать ему оказалось невозможным. Вообще-то, Галлахер не хотел тратить на него свои кровные, но и смотреть на его несчастную физиономию тоже больше не мог. Ему хотелось хотя бы как-то его развеселить. Потому он подтолкнул его поближе и сказал небрежно:

— Выбирай.

Тот неловко посмотрел на него, не веря, что он действительно предлагает угостить его и как будто стесняясь просить что-то за его счёт (или ожидая, что будет должен), но после всё-таки согласился и после недолгих раздумий выбрал что-то прелестного нежного голубого цвета. Галлахер не разбирался во вкусах мороженого (всё-таки, крепкие напитки были больше по его части), потому, не возражая, оплатил, не особенно интересуясь этим. Ему достаточно было одного умоляющего взгляда этого ангела, чтобы согласиться.

Они продолжили свой путь в молчании, но, кажется, доверие Сандея к нему, столь призрачное и хрупкое, несколько укрепилось, пока он плёлся рядом, с трогательной улыбкой уплетая мороженое и поглядывая на него. Он в самом деле вёл себя как ребёнок, вызывая у Галлахера какие-то сложные чувства. Судя по всему, у него совершенно не было детства. Судя по всему, какая-то немыслимая и невыносимая трагедия пересекала всю его недолгую жизнь, и теперь ему так трудно было отпустить себя и довериться.

После этой недолгой прогулки Галлахер впустил Сандея в свою холостяцкую нору, в которой повсюду красовался полнейший бардак, которому он никогда не придавал значения.

— Скромно, конечно, но больше мне тебя деть некуда, — задумчиво окинув комнату взглядом, пробормотал он. — Располагайся.

Он провёл Сандея по маленькому тесному коридору от входа, минуя идеально чистую кухню (на которой он просто никогда ничего не готовил сам), до единственной жилой комнаты, не слишком просторной и не слишком уютной, в которой был такой же беспорядок, что и в тесной прихожей. Жил он действительно скромно, и его всё устраивало, пока он жил один.

Его гость странно хмурился, разглядывая обстановку, и не решался заходить. Он скользил взглядом по разбросанным всюду вещам, сгрудившимся в углу ужасающей кучей банкам из-под пива, нагромождению грязной посуды на столе и кровати, скромно стоявшей в углу и пребывавшей в таком же беспорядке. Наткнувшись на неё взглядом, Сандей вдруг отшатнулся назад, прижавшись к стене, и вмиг побледнел ещё больше. Галлахер понимал, что ему, должно быть, больно смотреть на то, что он учинил в своём доме по собственной лени и небрежности, но эта реакция была ему непонятна. Этот птенчик беспомощно сжался, с ужасом глядя то на просторы хаоса его комнаты, то на него самого; он весь дрожал, подрагивали и нежные перья его крыльев, которыми он пытался закрыться.

— Ну, ты чего? — Галлахер с озадаченным видом обернулся к нему. Сандей ещё больше вжался в стену, словно пытался слиться с ней, раствориться в ней и исчезнуть, и выражение на его лице, его взгляд, испуганный до смерти, отчётливо запечатлелся где-то в груди. Галлахер подошёл и тронул его за плечо, и тот резко, судорожно отдёрнулся, но ноги его подкосились, и он опустился на пол, обняв колени и уткнувшись в них лицом. — Не бойся, — Галлахер присел рядом и взял за хрупкие костлявые плечи, отчаянно пытаясь не испугать его ещё больше, хоть и не понимал, в чём дело. — Я не обижу тебя, успокойся. Пойдём.

Он хотел расположить его на собственной кровати, но тот покачал головой, съёжившись на полу ещё больше и заметно дрожа. Как его успокоить, Галлахер не знал. В подобных ситуациях он чувствовал себя ужасно неловко и совершенно терялся, ведь не знал, чем и как может помочь.

— Послушай, — усевшись удобнее рядом и притянув его к себе, заговорил он. — Я не знаю, чего там произошло с тобой до того, как тебя впихнули мне... Ты можешь мне не верить, но мне в самом деле нет смысла как-то обижать тебя. Я хочу помочь тебе, птенчик.

Сандей молчал, но не пытался сопротивляться, когда Галлахер приобнял его осторожно за плечи. Выслушав его, он изо всех сил подавил слёзы, что так и просились наружу, когда он представлял себе все те ужасы, которые могли ждать его впереди в этой жуткой комнате, на этой незаправленной постели. Галлахер казался не таким, как все предыдущие его хозяева, однако он не мог справиться со страхом. Сандей ожидал, что он будет относиться к нему так же, как относились другие, пользоваться так же, как пользовались они, и в конце концов избавится от надоевшей игрушки, отдав в руки кому-то ещё.

***

Он мало что помнил о своих ранних годах. Его детство закончилось слишком рано — тогда, когда великая катастрофа пришла на их родину, и они с сестрой остались сиротами. Сандей помнил, как мать до последнего своего вдоха защищала его и Зарянку, помнил её теплые руки, крепко обнимавшие их обоих, её большие прекрасные крылья, чьи перья щекотали их щёки, когда ими она закрывала их обоих, помнил тот миг, когда её сердце остановилось. Тогда он думал, что и они тоже скоро погибнут, останутся здесь, в объятиях последнего родного любимого человека, пока не прервётся и их дыхание. Он держал Зарянку за руки, пытаясь успокоить; Сандей пытался сохранять спокойствие, насколько мог, надеясь, что это поможет им обоим справиться.

Вскоре появились те, от кого они надеялись получить помощь. Незнакомцы же, едва увидев двух маленьких выживших галовианцев, схватили их обоих и увели за собой. Сандей держался за руки сестры изо всех сил, но их всё равно растащили в разные стороны. В последний раз, когда он смотрел в глаза Зарянки, пока его уводили прочь, он видел там лишь отчаяние и страх. Они оба умоляли их отпустить и сопротивлялись, насколько могли.

А потом — укол в шею, который Сандей от страха и напряжения различил не сразу, и темнота. В следующий раз придя в себя, он уже не видел сестру и не слышал её голоса. Он вообще ничего не видел: его глаза были плотно завязаны, а руки и ноги крепко стянуты грубыми верёвками, натиравшими нежную кожу. Кричать он тоже не мог — ему заткнули какой-то тряпкой рот, и завязали тоже. Он оказался совершенно беспомощным и не знал, где находится и что с ним будет, куда подевалась Зарянка и что нужно от них этим людям.

С тех поря начался его наполненный болью и отчаянием путь. Он переходил из рук в руки, его покупали и продавали снова, словно он был вещью. Впрочем, так и было — спустя некоторое время он узнал, что некая влиятельная организация, прознав о бедствии на их родине, воспользовалась им для своей выгоды и под предлогом помощи выжившим похитила множество осиротевших утопавших в отчаянии детей с такой очаровательной отличительной особенностью — крыльями на затылке и восхитительными позолоченными нимбами — чтобы продать и заработать на их горе. Последние годы его жизни были беспросветным кошмаром. Сандей снова и снова оказывался собственностью богатых извращенцев, которые покупали его, в основном, для удовлетворения своих особенно мерзких желаний, пользуясь тем, что он обладал достаточно приятной внешностью и был не самым редким, но определённо самым привлекательным товаром.

Это стало закономерностью — они пользовались им и истязали, как хотели, а после, когда игрушка им наскучивала, продавали другим, таким же ублюдкам, которые проделывали всё то же самое и передавали его дальше. Иногда Сандей месяцами не видел солнечного света, заточённый в какой-нибудь душной тесной каморке, цепями прикованный к стене или постели так, чтобы его передвижение было минимально. Кормили тоже неважно, а за любую провинность, любое неповиновение или недовольство хозяина его вовсе могли лишить еды, пока он не будет прощён. Не были редкостью и физические наказания — за какую-то ли вину, реальную или придуманную хозяевами, или ради развлечения, ради ещё большего удовлетворения, и его порой так избивали, что после он несколько дней не мог подняться.

Все эти годы Сандей мечтал о свободе. Глядя на бесконечное звёздное небо за маленьким решётчатым окошком высоко под потолком, отчаявшийся, измученный ребёнок желал снова стать свободным, вырваться из этой клетки, из рук жестоких рабовладельцев и алчных торговцев чужими телами и жизнями, и снова коснуться свежей травы и испить солнечного света там, по ту сторону решётки. А ещё — думал о Зарянке. Он хотел знать, что стало с его сестрой, и молился всем возможным Эонам о том, чтобы её не постигла столь ужасная судьба, как его собственная. Сандей хотел снова крепко обнять сестрёнку и вместе с ней, держа её руку в своей, отправиться прочь, куда угодно, лишь бы только прочь отсюда.

Всякий раз оказываясь в новом доме, подле нового хозяина, он уже знал наверняка, для чего он здесь. Условия и обстоятельства отличались, порой отчётливо отличались, но исход всегда был одним, возлежал ли он на дорогих шёлковых простынях роскошных комнат, где к нему приставлены были личные слуги (на самом деле для того, чтобы следить за каждым его шагом и не позволить ему сбежать), или брошен был на сыром полу на охапке затхлой соломы. Сбежать Сандей не пытался ни разу. Ему было настолько страшно противостоять всем этим людям, всецело властвовавшим над ним, что он даже не задумывался об этом, понимая, что у него скорее всего не получится, а наказание может оказаться для него непосильным. Он старался быть покорным и послушно исполнять любую прихоть, терпеливо выносил всю боль и унижения, которые так щедро дарили ему, маленькому и слабому, все эти влиятельные чудовища, и чем дольше он страдал, тем меньше в нём от него оставалось его.

Когда его притащили за собой в тот вечер в до отказа заполненный посетителями бар, Сандей не предполагал, что его хозяин расплатится им за карточный долг, когда проиграет всё остальное, что у него было. Обстановка ему не нравилась. Слишком много людей, слишком много шума и слишком много запахов крепких напитков; ему казалось, что все смотрят на него с животным вожделением, заглядывая ему в душу и пачкая её этой грязью и пошлостью. Потому, пока они играли, напиваясь всё больше и больше, Сандей сидел у самого края дивана подле хозяина, которого всё сильнее охватывала злая досада, чем больше он проигрывал; сидел, в страхе смотря на них и надеясь, что его никто не тронет, что он не станет завершением вечера, особенным развлечением, когда им надоест играть.

За полночь они закончили. Его хозяин, окончательно разочаровавшись в себе, пошарил по карманам и понял, что его товарищи вытянули из него всё до последней монетки, а потому отдавать долг ему больше нечем. Злобно сверкнув глазами на соперника напротив — небрежно откинувшегося на спинку дивана мужчину, чей вид позволял предположить, что он не особенно заботился о том, как выглядит, и к тому же тоже изрядно пьяного, а оттого помятого и уставшего, — он сказал, что может отдать ему только Сандея. Тот пустым взглядом скользнул по нему взглядом безо всякого интереса, отчего Сандей сжался ещё больше, смущённый вниманием, и согласился. Вскоре его теперь уже бывший хозяин ушёл, а нынешний уснул прямо на столе.

Это был его шанс. Сандей мог сбежать, просто уйти, пользуясь тем, что в такой толпе его вряд ли заметят, а смертельно пьяный хозяин не увидит его отсутствия ещё долго, как минимум пока не придёт в себя. Но он продолжал сидеть рядом, оглядываясь по сторонам и чувствуя угрозу от всякого, кто проходил мимо. Он был здесь совсем один. В этом городе он не знал никого, и, на самом деле, совершенно не знал, каково это — жить на свободе. Сандей не знал, куда ему идти, не знал, где искать приюта и помощи, понимая, что легко станет добычей какого-нибудь другого злодея, ведь его внешность была слишком приметной, а он сам — слишком неловким и неприспособленным к жизни за пределами клетки. Вновь отринув мечту о свободе, он принял свою судьбу и вручил её в руки спящему на столе незнакомцу, в чьих руках находился поводок от его ошейника.

Даже если всё повторится снова, и он вновь будет просто игрушкой для постельных утех — ему казалось, что это лучше, чем просто идти одиноко скитаться по улице, мёрзнуть по ночам и мокнуть под дождём, и в конце концов умереть где-нибудь в грязи в подворотне от слабости, голода и холода, ведь для него в мире давно не было места. Сандей был сломлен многолетними истязаниями настолько, что готов был последовать за тем, кто дал бы ему кров и еду, даже если это значило, что расплачиваться он будет собой.

***

Просидев так какое-то время в тишине с ним бок о бок, Галлахер понял, что ему наскучило это занятие.

— Слушай, приятель, я не собираюсь из тебя каждое слово силой вытягивать, — заговорил он, обращаясь к дрожащему рядом Сандею. — Если вдруг захочешь поговорить о том, как ты дошёл до такой жизни — валяй. Сегодня у меня выходной, и времени предостаточно, я послушаю. Раз уж так сложилось, что ты теперь здесь… наверное, мне стоит прекращать пить. По крайней мере, столько.

Сандей ничего не ответил, но то, в какой небрежной, почти дружеской манере Галлахер с ним разговаривал, определённо успокаивало. Он лишь ещё больше утверждался во мнении, что он его не тронет, что он не будет вести себя так, как вели себя другие. Однако доверять ему Сандей не спешил. Он знал его всего пару часов, и этого явно было недостаточно, чтобы убедиться в том, что верить ему безопасно.

— Поднимайся, хватит тут сидеть, — Галлахер встал первым и подал ему руку. Подождал, пока Сандей справится со смущением и примет помощь, и помог ему подняться. — Конечно, условия не особо впечатляющие, но ничего другого предложить не могу, так что располагайся, — с этими словами он жестом указал ему на свою кровать, что была одним из немногочисленных предметов мебели, и, пожалуй, единственным местом, где можно было бы удобно расположиться, но стоило ему предложить — и Сандей вновь испуганно замер на месте. В нём проснулись мигом все самые страшные воспоминания о том, что происходило, и он невольно попятился назад. Галлахер смотрел на него с нескрываемым удивлением. — Будешь спать здесь. Меня обычно по ночам дома не бывает, так что не волнуйся, теснить тебя не буду. Чувствуй себя как дома, хватит скромничать.

Он не источал никакой угрозы, и Сандей вскоре успокоился и послушно устроился на его постели, скромно сложив руки на коленях. Галлахер присел рядом и осторожно положил руку ему на плечо, почувствовав, как он дрогнул от этого прикосновения и попытался отстраниться. Он лишь тяжело вздохнул, но руку убрал.

— Давай так, — заговорил Галлахер серьёзно, чувствуя некоторую усталость от того, как сложно с ним приходится, — я хочу тебе помочь. Я не знаю, что было в твоём прошлом, и не узнаю, пока ты сам не расскажешь. А пока ты не расскажешь, помочь тебе я вряд ли смогу, — он накрыл его руки, сложенные у него на коленях, своей, пытаясь заслужить доверие. Сандей смущённо отвёл взгляд, закрывшись от него дрожащими в напряжении крыльями, но с его словами согласился. Он не спешил раскрывать ему душу — ведь между ними существовали жёсткие границы, Галлахер приходился ему хозяином, а он был его собственностью, и он не смел переходить эти границы.

Галлахер погладил его по голове, потрепал по волосам и дал ему время свыкнуться с новой обстановкой, подумав о том, что он может чувствовать себя неловко. На самом деле, ему тоже было неудобно — за то, что он не мог предоставить гостю более достойные комфортные условия для того, чтобы Сандей мог расслабиться.

Потому он добавил, посмотрев на него виноватым взглядом:

— Извини, что у меня такой бардак. Я… слишком ленивый старый пёс для того, чтобы поддерживать чистоту. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Нет, — Сандей слабо улыбнулся. Беспорядок в комнате беспокоил его в последнюю очередь. Он не был главной причиной того, почему он чувствовал себя здесь неуместно и неуютно.

— Ты всю ночь не спал небось, пока сторожил меня, а? Тебе бы отдохнуть. Давай, я тут всё поправлю, а ты приляжешь.

Отказываться Сандей не стал. Подождал, пока он кое-как приведёт свою постель в порядок, и послушно лёг, как ему и было велено. Он действительно устал, его клонило в сон, чего он всё это время не замечал, ведь ощущение тревоги было сильнее усталости. Все эти страхи измучили его, и он уснул почти сразу, стоило ему устроить голову на подушке и завернуться в одеяло, сжавшись в комок. Галлахер посидел с ним немного, разглядывая его, наблюдая, как наконец на его лице отражается умиротворённое спокойствие. Таким он оказался ещё очаровательнее.

***

Галлахер вернулся к нему поздно вечером. Вообще-то, он хотел принести домой хотя бы чего-нибудь съедобного, чтобы им с его новым соседом было чем поужинать, однако прогулка несколько затянулась. Готовить самостоятельно не хотелось, потому он просто купил готовой еды, как делал всегда прежде. По пути заглянул к Шивон, но быстро сбежал, получив от неё выговор за то, что оставил Сандея дома одного.

Когда он зашёл и включил свет, преодолевая кромешную темноту в комнате и выругавшись шёпотом, когда едва не свалился, зацепившись за что-то валявшееся на полу, он застал Сандея спящим. Тот проспал целый день с тех пор, как он уложил его, и его это озадачило. Галлахер присел к нему и тронул за плечо, намереваясь разбудить. Сандей спал так крепко, что ему пришлось приложить усилия, чтобы привести его в сознание. Проснулся тот с трудом и долго ещё не понимал, чего от него хотят. Выглядел он крайне растерянным и измученным, словно вовсе не отдохнул. Его состояние насторожило ещё сильнее.

— Эй, приятель, — обратился он неуверенно. Реакция Сандея на его слова была несколько несвоевременной, словно он не сразу его услышал, а потому не сразу обратил на него внимание и поднял на него взгляд, — ты в порядке?..

Сандей медленно кивнул, с головой кутаясь в одеяло. Выглядел он, конечно, так, словно был абсолютно не в порядке. Галлахер лишь вздохнул и сокрушённо покачал головой.

— Лежи уж, — сказал он, вымученно потирая виски. От своего вынужденного соседа и его странного поведения он чувствовал ужасную усталость. — Я тут кое-чего принёс, будешь?

Не церемонясь, он подвинул маленький шаткий столик, на который и скинул всю ту еду, что принёс, ближе к кровати, и взялся поспешно раскрывать все обёртки и упаковки. Она была ещё горячей, и восхитительные аппетитные запахи заполнили эту затхлую пещеру. Сандей хотел бы отказаться, не решаясь чересчур принимать чужую доброту, что могла оказаться ловушкой, но противостоять этому соблазну не мог, потому сдержанно кивнул, опустив взгляд, чтобы не выдавать того, как он на самом деле хотел попробовать ещё исходящие паром неведомые ему и наверняка очень вкусные — явно вкуснее того, чем его обыкновенно кормили предыдущие хозяева — блюда, что щедро предоставил ему на выбор Галлахер. Он подсел к нему поближе, таращась на одноразовые тарелки и не зная, что именно он хочет — его привлекало всё.

— Бери, не стесняйся, — Галлахер слегка подтолкнул его в плечо и подвинул ему одну из тарелок, и больше этот ангел мяться не стал.

Ужинали они в тишине. Галлахер с усмешкой наблюдал за тем, как его гость всё с той же жадностью поглощает ужин, пробуя сразу всё, как будто пытаясь определить, что же ему нравится больше. Он не возражал и не собирался его ограничивать. По виду Сандея было понятно, что, скорее всего, в прошлом его не слишком хорошо кормили, выглядел он слабо и болезненно. На него даже смотреть было жалко. Пусть это и было для него слишком сложно и затратно, Галлахер не хотел оставлять этого так просто.

Многие его старые знакомые, с которыми он зачастую пересекался только тогда, когда заглядывал на огонёк к Шивон, чтобы хорошо посидеть и выпить, считали его старым эгоистом и редкостным социопатом. Новые знакомства он заводил неохотно, хоть и не пренебрегал старыми, жил один, словно отшельник, в особых удобствах не нуждался, предпочитая образ жизни аскета и последнего разгильдяя в одном лице, и не утруждал себя лишними заботами, если в том не было крайней необходимости или выгоды для него самого. В общем, в узких и не очень кругах он давно прослыл не самым хорошим человеком, о нём за глаза говорили «вон тот старый плут», но он всё равно знал об этом — и ему было всё равно, что о нём думают окружающие. Галлахер в самом деле, пожалуй, был старым плутом, единственным удовлетворением для которого были выпивка и посиделки со всеми возможными заблудшими душами из всех уголков Вселенной. Однако он не был совершенно лишён способности к сочувствию, и эта птичка вызывала в нём именно это чувство — ему было жаль этого человека, очевидно, повидавшего в свои юные годы много того, чего не должен был.

Наверное, ему просто везло притягивать к себе заблудившихся на тропах жизни путников. По крайней мере, Галлахер успел убедиться в этом.

— Может быть, всё-таки хочешь поговорить? — поинтересовался он, когда ужин был благополучно доеден, а Сандей забился в угол, завернувшись в одеяло и обняв колени. Галлахер вернул стол на место и небрежно опустился рядом. — Я не против страшилки на ночь.

Подумав немного, Сандей решил всё-таки рассказать ему о той части жизни, что предшествовала их чудесной встрече. Он успел убедиться в том, что этот человек не желает ему зла, и даже если это крайне искусная манипуляция — ему всё равно нечего было терять. У него не оставалось ничего от самого себя, он давно был лишь пустой истерзанной оболочкой, что многих подкупала своим видом, манила и привлекала, назло ему. А его история была историей о том, какая судьба постигает таких, как он.

Ему неловко было начинать говорить об этом. Он попросту не знал, как и с чего начать — никогда раньше ему не приходилось говорить с кем-то о том, что он успел пережить. Впрочем, и просто говорить тоже приходилось нечасто. Его функция заключалась не в разговорах по душам, потому Сандей был не слишком силён в этом. Начало получилось каким-то невнятным, а дальше — ему трудно было объяснить без стеснения всё то, что составляло его жизнь последние несколько лет. Он вырос среди этого разврата, но знал, что всё, что происходило с ним, что делали с ним его предыдущие хозяева — не нормально. Чем больше он говорил — тем легче ему было это делать, и тем мрачнее становилось и без того мрачное уставшее лицо Галлахера. Когда Сандей закончил сегодняшней ночью и встречей с ним, он ещё долго напряжённо молчал, осознавая услышанное и не зная, что должен ответить.

Галлахер, конечно, догадывался, что имело место нечто подобное. Он не слишком много знал о том, что из себя представляет сеть межгалактических работорговцев и чем они занимаются здесь, в звёздной системе Асдана и непосредственно на Пенаконии. Его отношение к этому явлению было… по большей части, нейтральным. Он просто никогда не имел с этим дела, потому не слишком интересовался судьбами тех сотен тысяч несчастных душ, что переходили из рук в руки против своей воли, словно вещи. Сандей открыл ему глаза на то, что происходит внутри этой системы, и он задумался. Галлахер смотрел на этого хрупкого юношу, что за свою недолгую жизнь повидал куда больше горя, чем он сам, и в нём взыграло какое-то раздражение. Он понял, почему был в таком недоумении, когда обнаружил, что в качестве приза за выигрыш ему достался человек, посаженный на поводок словно удивительная ручная зверушка. В его картине мира это было неприемлемым. Если бы он мог найти того проходимца, что спихнул Сандея ему, он не побрезговал бы размять кулаки.

Ему не хотелось думать об испуганном маленьком крылатом комочке, загнанном в угол и до смерти испуганном, навсегда потерянном среди просторов Вселенной, к которому уже протягивают руки старые уродливые садисты и извращенцы. Галлахеру показалось это настолько отвратительным, что у него просто не находилось слов, чтобы что-нибудь ему ответить. Он подумал теперь о том, что судьба наконец сжалилась над этим несчастным созданием, сведя их пути воедино, ведь он мог вернуть Сандею свободу и всё то, чего он был лишён, и он был, наверное, единственным человеком, что желал помочь, а не воспользоваться, среди всех тех, кого этот птенчик встречал.

— Да уж, приятель… — вздохнул он, собираясь с мыслями и чувствуя себя по-настоящему опустошённым после того, как услышал всю историю, приправленную мерзкими подробностями, о которых Сандей говорил так, словно это было в порядке вещей. Вероятно, для него это и было нормой — просто потому, что не знал, что бывает иначе. — Потрепала же тебя жизнь…

Сандей неопределённо пожал плечами, отвернувшись. Он выглядел совершенно разбито. Галлахер не смог удержаться от того, чтобы притянуть его к себе за эти костлявые плечи. Его спутник не стал возражать, даже если ожидал от него чего-нибудь плохого — окончательно выбившись из сил, он безвольно уткнулся ему в грудь, замерев в его объятиях. Галлахер гладил его по растрепавшимся волосам, чувствуя, как он вздрагивает, когда он случайно касался перьев. Теперь он понимал и природу его недоверия и страха, и происхождение его синяков, потому боялся случайно причинить ему боль — а учитывая, что на него и так без жалости не глянешь, казалось, что болезненно для него было любое прикосновение.

Теперь, прижав его к себе и поглаживая по спине сквозь тонкое одеяло, в которое тот завернулся, Галлахер чувствовал, каким горячим он был. Он вспомнил слова Шивон о том, что его птичке может понадобиться помощь, и решил, что непременно найдёт утром кого-нибудь, кто взглянул бы, что с ним не так. А пока решил уложить его отдыхать дальше и остаться с ним. Вообще-то, он редко ночевал дома, предпочитая просиживать ночи в баре или уходя на ночные дежурства где-то на улицах Золотого мига, но состояние Сандея настораживало его, потому он решил, что лучше присмотрит за ним.

— Тебе лучше прилечь, — сказал он, отстранив его наконец от себя. Сандей повиновался и позволил уложить его обратно на подушку. — Завтра со всем разберёмся. Я побуду с тобой, — подумав о том, что это могло прозвучать для него как-то неправильно, Галлахер поспешил добавить ещё какое-нибудь уточнение, чтобы не вызывать в нём ещё больше тревоги, — и не бойся, я тебя не трону. Я… не такой, как они. Считай, что сегодня ты проснулся от длинного-длинного кошмара.

Сандей постарался сквозь полудрёму проникнуться его словами и поверить ему. Если эта встреча в самом деле была окончанием его кошмара и началом новой жизни… он был бы счастлив, если бы это оказалось правдой.