Уложив его спать, Галлахер растянулся рядом, стараясь не слишком теснить его. Этот птенчик сжался клубком у него под боком, прибившись к нему, словно он был последним оплотом тепла и безопасности в этом мире. Впрочем, должно быть, именно так и было — ведь Галлахер был первым, кто пожелал помочь ему и ничего не просил взамен. Ему ничего не оставалось иного, кроме как обнять это пернатое недоразумение, укутав его получше. Казалось, что так ему стало лучше — Сандей расслабился и перестал дрожать.

Обыкновенно он вставал очень поздно, если ночевал дома. Утренней работы у Галлахера не бывало, и он мог себе это позволить. Однако в этот раз всё было иначе. Он встал раньше обычного — и уж точно раньше беспокойно спящего Сандея, у которого по-прежнему был жар. Он хотел помочь этой пташке справиться с отголосками прошлой несчастной жизни и избавиться от всякого напоминания о былом кошмаре.

Галлахер всегда был тем человеком, который знает, кажется, всех на свете, и несмотря на то, что он казался слишком мрачным и нелюдимым, он легко заводил новые знакомства и находил полезных товарищей (зачастую, как обычно — за стаканом-другим долгим томным вечером в любимом заведении под скептичным взглядом Шивон). Потому он намеревался разыскать одного своего знакомого врача, разумеется, упросив его на бесплатную услугу, которую он в будущем несомненно всё равно полностью покроет, угощая его в баре.

Немного приведя себя в порядок — хотя он всё равно казался слишком небрежным, впрочем, как и всегда — Галлахер ещё раз взглянул на спящего гостя, будто что-то в его состоянии за это время могло измениться, и ушёл, решив, что оставлять его одного надолго не будет.

Уговорить товарища оказалось нетрудно. Выслушав его краткий пересказ истории Сандея и уделив особое внимание уточнению подробностей о его состоянии, тот согласился помочь. Возможно, его тоже возмутило отношение к маленькой хрупкой птичке, или были какие-то другие причины — Галлахер не особо этим интересовался. Оба они спешно направились обратно к нему домой.

Сандей всё ещё спал, свернувшись клубком и с головой зарывшись в одеяло; вероятно, когда Галлахер, что до того лежал с ним, рядом, ушёл, ему было холодно и тревожно. Ему не хотелось беспокоить эту несчастную птичку, но его стоило разбудить, чтобы можно было расспросить его о самочувствии и осмотреть. Спросонья тот не сразу понял, что происходит, но когда заметил в комнате постороннего, прижался к Галлахеру, сидевшему рядом на краю его постели, испуганно глядя на незнакомца. Тогда он подумал, что от него снова хотят избавиться — что Галлахер просто отдаст его кому-то ещё, хоть и обещал помочь. Он и сам не понял, почему схватился за него, словно в этом было его спасение, почему доверился ему настолько, что совершенно не ждал какого-то подвоха. Сандей вцепился ему в плечи так крепко, как только мог.

— Не бойся, — ласково обратился к нему Галлахер, пытаясь отцепить от себя его пальцы. Когда он понял, что это бессмысленно, он осторожно притянул этого испуганного ангела к себе, обняв. Тот пытался укрыться в его объятиях, уткнувшись ему в плечо. Галлахер утешительно погладил его по голове. — Не волнуйся, приятель, тебя никто не обидит. Я хочу помочь, а этот человек — мой друг, и он знает, как это делается. Он не причинит тебе вреда.

Сандей верил ему. Потому почти сразу успокоился и позволил подпустить к себе постороннего. Несмотря на то, что тревога не покидала его, он был послушен и терпелив. Галлахер на всякий случай остался с ним на случай, чтобы ему было спокойнее. Однако его присутствие отчего-то смущало ещё сильнее. Галлахер был внимательным и ласковым, но вместе с тем он был первым человеком в его жизни, который не смотрел на него с жадным интересом и вожделением. В его глазах была абсолютная пустота. Он был равнодушен, когда разглядывал его тощее покрытое синяками тело, и отчего-то его это пугало. Сандей столкнулся с тем, чего не встречал раньше, и ему это внушало ужас. На лице Галлахера заметно было сожаление, когда взгляд его скользил по ненормально выступающим линиям костей и отметинам на его коже, по которым читалась вся его печальная история.

Всё оказалось не так плохо, как Галлахер думал первоначально. У его птички не было каких-то серьёзных повреждений, а его болезнь оказалась обычной простудой. Пожалуй, ему просто повезло. Он не знал, какие травмы он получал в прошлом и как часто оказывался болен из-за того, в каких ужасных условиях его держали и как жестоко обращались. О том, что с ним когда-то случалось что-то серьёзное говорили его шрамы, не слишком заметные, но видимые, если тщательно присматриваться. К тому же (что ему и самому было очевидно) Сандей был сильно истощён, отчего выглядел крайне нездорово.

Уложив его обратно отдыхать, они вышли, чтобы не беспокоить его, и кратко обсудили, что делать дальше. Галлахер молча согласно кивал, выслушивая все рекомендации товарища с крайне благодарным видом (и даже не скрывал своего облегчения оттого, что ничего страшного у этого ангела не обнаружилось). Получив список нужных лекарств и пару лишних совершенно очевидных советов, он наконец благополучно проводил его до того, как тот заикнулся бы о какой-либо плате, а сам вернулся к Сандею. Тот так и сидел на месте, напряжённо смотря на дверь, и вздрогнул, когда он вошёл, слегка с опозданием, словно о чём-то очень глубоко задумался. И попытался прикрыться одеялом, вспомнив о том, что вообще-то раздет, и отчаянно смущаясь. Галлахер усмехнулся, заметив, как дрожащие перья очаровательно закрывают лицо, пряча немного порозовевшие от стыда щёки.

— Подожди, я поищу тебе что-нибудь поприличнее, чтобы переодеться, — весело сказал он и отправился копаться в шкафу, выискивая среди своих вещей то, что хотя бы немного подойдёт Сандею. Он явно не по сезону был одет, к тому же, скорее всего, ему хотелось бы избавиться от всего, что связывало его с прошлым — Галлахер считал, что так и должно быть, потому решил поделиться с ним и своей одеждой, пока не раздобыл ему что-то более подходящее. Юноша был ниже ростом и явно уступал ему телосложением, потому что угодно было бы ему велико, однако ему так явно было бы теплее и комфортнее, чем в том, в чём он ему достался. — Тебе помочь или сам справишься? — бросив ему то, что удалось подобрать, спросил он. Сандей отчаянно покачал головой, всё ещё не поднимая взгляда от стыда. Галлахер на то лишь снисходительно вздохнул. — Ладно. Одевайся, я не буду смотреть.

Пока тот возился с одеждой, он привёл в какое-то подобие порядка свой шкаф, в котором всегда наблюдался хаос такой же, как и в любой точке его жилища. Но это занятие ему сразу наскучило, потому как только Сандей закончил, он захлопнул шкаф и направился к нему, чтобы присесть рядом. Они оба ещё долго молчали.

— Всё в порядке? — неловко спросил Галлахер, повернувшись к нему. Сандей неуверенно кивнул. — Хорошо. Не волнуйся об этом, я сам с ним расплачусь… когда-нибудь, — он осторожно притянул этого птенца к себе и обнял за плечи. — Я понимаю твою скромность, но поверь, я не стану спрашивать с тебя за то, что помогаю сейчас. Может быть, я кажусь не слишком дружелюбным… однако у меня нет причин вредить кому-то такому беззащитному и беспомощному, как ты. Я помогу тебе, а дальше… ну, надеюсь, птичка расправит крылья и отправится в вольный полёт.

Сандей слабо улыбнулся, когда он потрепал его по волосам.

— Спасибо, — с трудом выдавил он, смущённо отворачиваясь. — Я… хотел бы быть полезным вам, хозяин.

— Галлахер, — перебил он резко, мрачно нахмурившись от этого обращения, слышать которое от него больше никогда не желал, ассоциируя его только с тем, что происходило с этой птичкой в прошлом. — Для тебя просто Галлахер. И больше никаких хозяев, — ему показалось, что это прозвучало слишком грубо, потому замолчал снова. Почему-то говорить с Сандеем оказалось для него слишком сложно, и он постоянно терялся, не в состоянии подобрать верные слова. Он был единственным существом, что вызывало в нём такое невыносимое чувство жалости и отчаяния, отчего Галлахер словно лишался наработанного за многие годы своей жизни навыка общения. — И… каким образом ты собрался быть полезным? Может быть, разгребёшь этот бардак за меня?.. — он посмеялся, желая немного разбавить повисшее между ними напряжение, и надеялся, что эта шутка повеселит и Сандея.

Но тот лишь вновь слегка улыбнулся.

— Я мог бы… я могу делать всё, что вам потребуется, и… — Сандей смущённо замолчал, собираясь с силами, чтобы озвучить то неправильное и отвратительное, что составляло его жизнь, — и я буду послушным любым вашим желаниям…

— Замолчи, — Галлахер не позволил ему договорить. Развернув его к себе лицом за плечи, он наградил его таким страшным уничтожающим взглядом, от которого тот испуганно сжался, а Галлахер мог поклясться, что слышал, как панически бьётся его сердце, пока смотрел на него, отмечая, как дрожит и он сам, и кончики длинных светлых перьев, которыми тот пытался закрыться. Совершенно очаровательная привычка. — Ты не понял? Больше ты этим заниматься не будешь. Я не стану тебя принуждать или пользоваться тобой. Ты — не моя собственность, и не чья-либо ещё. Теперь ты свободен. И чтобы я этого больше не слышал от тебя. Ясно?

Сандей, не ожидавший такого срыва, а потому до смерти перепуганный его резкостью, согласно закивал, не в силах сдержать слёзы. Он понял, что разозлил и разочаровал хозяина (который, правда, сам не хотел признавать себя хозяином), и теперь тот может выставить его за порог или отдать кому-то ещё, чтобы избавиться от него. Он презирал себя за эту оплошность, в самом деле боясь того, что Галлахер прогонит его, ведь успел привязаться к его ласке и состраданию, каких прежде не знал.

Заметив его реакцию, Галлахер отпустил его плечи, которые сжимал, казалось, слишком сильно (впрочем, он думал, глядя на эту птичку, что любого незначительного воздействия было бы достаточно, чтобы ненароком что-нибудь ему сломать), и прижал его к себе. Пожалуй, он перестарался и потерял и без того столь хрупкое доверие маленькой пташки с покалеченной душой.

— Прости, я не хотел тебя обидеть или испугать, — обняв его и успокаивающе поглаживая по спине, спокойно сказал Галлахер, вмиг растеряв всё своё устрашающее влияние. Сандей уже не подавлял рвущихся из груди рыданий, уцепившись за него и уткнувшись ему в грудь. — Просто… я хочу, чтобы ты знал, что я не собираюсь относиться к тебе так, как относились другие, и не прошу ничего взамен. Что можно взять с того, у кого ничего нет?.. Может быть, каким-то ублюдкам во всех уголках Вселенной и нравится пользоваться чужой беспомощностью, но я этого не хочу. Мне… мне это противно, приятель, и я бы не притронулся к тому, кто сам не желает этого искренне, — Галлахер накинул одеяло ему на плечи и как следует укутал. — Ладно, всё, успокойся. Тебе лучше лечь, а я… пожалуй, принесу нам чего-нибудь на завтрак, и заодно твои лекарства. Ты же не против?

Сандей покачал головой, тем самым соглашаясь отпустить его, и выдавил неловкую улыбку, когда Галлахер небрежно потрепал его по волосам. Он улёгся обратно, чувствуя подступающую усталость — истощение и болезнь всё же давали о себе знать. Пока лёжа он чувствовал себя лучше.

Оставшись наедине с собственными мыслями, когда он ушёл, Сандей подумал о том, что этот несуразный разговор принёс ему настоящее облегчение. Галлахер больше не казался ему тем, кому нельзя доверять, несмотря на то, что он знал его так мало. Он выглядел искренним, когда говорил, что подарит ему свободу, когда рассуждал о неправильности всего того, что долгое время составляло основу его жизни. Он казался тем, на кого можно было положиться и кому можно было вверить свою жизнь, и Сандей был убеждён, что этот человек в самом деле сможет помочь ему и выведет к новой жизни. Ему больше не хотелось думать о том, что ему придётся заниматься тем, чем он занимался обычно — и не хотелось представлять, что кто-то ещё будет принуждать его и причинять ему боль. Галлахер виделся ему кем-то надёжным, первым человеком в его жизни, что вступился бы за него и оградил его от всех возможных бед.

 С этими размышлениями он и задремал, пока вернувшийся Галлахер не разбудил его своим появлением, громко хлопнув дверью. Тут же с извиняющимся выражением он посмотрел на недовольно поднявшего голову Сандея и оставил всю добычу на столе. Сгрёб поспешно так и оставленные с вечера тарелки, чувствуя на себе осуждающий взгляд птенчика — именно в этот момент Галлахер узнал, что он отчаянно помешан на чистоте. Ему даже стало стыдно за свою привычку жить в беспорядке, потому он и спешил ретироваться на кухню, чтобы принести чистую посуду (и уверенно решил, что вымоет оставшуюся… когда-нибудь позже). Вернувшись к нему, с его помощью быстро расположил принесенную им на завтрак еду и устроился с ним за столом.

— Ты прости, что у меня не убрано и… что я не могу тебе предложить ничего, кроме этой готовой еды, — осторожно заговорил Галлахер, поглядывая на него. Сандей спокойно занимался своей порцией, и только благодарно улыбался с некоторым смущением.

— Я мог бы… помочь с этим, — предложил он. Галлахер поднял на него удивлённый взгляд. Подобное предложение оказалось для него неожиданным, однако он подумал о том, что был бы рад подобной помощи. Но он не хотел, чтобы для птенчика это выглядело так, словно он нашёл другой, пусть и более гуманный, способ его использовать. Потому он не был уверен в том, что может согласиться.

— Ну, если тебя это не затруднит… — выдавил он в ответ неуверенно. — А ты что, и готовить умеешь? — поинтересовался вдруг Галлахер, когда мысль о том, чтобы эту обязанность передать ему, вдруг посетила его, и показалась ему особенно привлекательной. Сандей скромно кивнул. — И где же ты успел научиться?..

— Я ведь часто оказывался предоставлен сам себе, и чтобы добыть себе хотя бы что-нибудь съедобное, приходилось просить остатки с хозяйского стола… потом я начал помогать на кухне, пришлось научиться, — рассказал он с равнодушным выражением, как будто его совсем не трогала эта часть его жизни. Галлахер мрачно молчал, понимая, что ничего другого и не ожидал. — Потому, если вы не возражаете, я мог бы… если так я смогу быть полезным…

Галлахер вздохнул и всё-таки согласился:

— Если тебе так хочется — я не против. Знаешь, я вообще терпеть не могу готовить и обыкновенно не делаю этого, так что это значительно упростило бы мне жизнь…

— В таком случае, я возьму это на себя, — Сандей чуть улыбнулся.

Они наконец нашли взаимопонимание, отчего на душе стало спокойнее. И не только у Сандея, который с каждой вместе проведённой минутой всё меньше сомневался и боялся снова быть выброшенным. Галлахер тоже немного успокоился, когда понял, что удостоился доверия этой раненой пташки. Ему всё ещё страшно было даже прикасаться к Сандею — он отчаянно опасался, что этим причинит ему боль, потому даже находиться рядом с ним и смотреть на его несчастное бледное лицо было невыносимо и неловко. А сосуществовать с тем, кто не вызывал иных чувств, кроме жалости, было бы проблематично.

— Давай сначала мы тебя вылечим, приятель, а потом уже видно будет, — он усмехнулся и шутливо толкнул Сандея в бок. Это было первое его прикосновение, на которое тот не отреагировал испугом и нервной дрожью. Пожалуй, это было хорошим знаком.

— Могу ли я… попросить кое о чём ещё? — вдруг поинтересовался Сандей, по привычке смущённо опустив голову и отгородившись от него длинными нежными перьями. Галлахер уже обожал эту очаровательную привычку.

— Говори уж.

— Я хотел бы… найти свою сестру, Зарянку, — ответил он, видя, что собеседник не против его выслушать, но говорил всё равно неуверенно. — Или хотя бы что-нибудь узнать о ней…

Галлахер задумался над его словами, пытаясь сообразить, чем он может помочь. Сандей уже упоминал о сестре, когда рассказывал ему историю своей жизни, и говорил, что не знает, где она сейчас. Их разлучили ещё детьми, потому теперь, спустя столько лет, отыскать хотя бы какое-то небольшое упоминание о ней казалось невозможным. Он хотел помочь, но просто не знал, как.

— Честно говоря, у меня нет никакого представления о том, как это сделать… но я постараюсь помочь, — ответил он не слишком уверенно. Этого ответа оказалось достаточно, чтобы удовлетворить Сандея. Больше он ничего говорить не стал, понимая, что и без того просит слишком много, а Галлахер не в состоянии сейчас что-либо предпринять. Ему было достаточно и того, что тот не отказал ему.

Они закончили с ужином, и Сандей удалился на кухню, где с тяжёлым вздохом посмотрел на нагромождение грязной посуды. Галлахер же, проводив его, поспешил удалиться, опасаясь его праведного гнева. Он не сразу согласился, чтобы Сандей брался за свои новые обязанности сейчас же, однако тот настоял, убедив, что чувствует себя достаточно хорошо для этого. Сопротивляться его упрямству Галлахер не мог, потому позволил ему помочь с этим. В конце концов, они договорились о том, что Сандей будет помогать ему с домашними делами, потому он смирился и уступил.

Пока Сандей приводил в порядок его кухню, до блеска начищая тарелки и расставляя их в каком-то ему одному известном порядке, в котором определённо была какая-то логика, которую Галлахер так и не сумел понять, он сам принялся за самое ненавистное, но показавшееся ему необходимым занятие — взялся разгребать бардак в спальне, чтобы не чувствовать себя перед ним так неловко. Он волновался потому, что ему казалось, что птенчик слишком изводит себя, ещё не придя в себя полностью после многолетнего кошмара. Ему казалось более разумным, чтобы он отдыхал, пока не поправится, однако Сандей так не считал. Впрочем, выглядел он в самом деле чуть лучше, чем когда Галлахер впервые увидел его, а его болезнь не была слишком серьёзной, потому он не стал донимать эту птичку излишним беспокойством.

Бросив эту затею, Галлахер с уставшим видом растянулся на кровати, заложив руки за голову, и ждал, пока Сандей закончит и вернётся к нему. Он чувствовал некоторые угрызения совести за то, что отдыхает, свалив все домашние дела на этого птенчика, однако всё это слишком утомляло и вызывало в нём только раздражение. День, между тем, только начинался.

Он уже начал волноваться, когда понял, что прошло слишком много времени, но Сандей наконец тихо просочился обратно в комнату, совсем немного приоткрыв дверь, как будто боялся издавать лишний шум. Он выглядел уставшим, но вполне довольным. Галлахер поднялся и взглянул на него с недоумением, и заметил его смущение, когда тот присел к нему.

— Чего ты там делал так долго? Я уже думал пойти проверить, что там у тебя происходит, — сказал он, поглядывая на Сандея так, словно он сделал что-то совершенно невероятное. Впрочем, для него это так и было. Птенчик неловко улыбнулся, опустив взгляд в пол, чуть нахмурился, когда бардак в спальне бросился ему в глаза, и ответил неуверенно:

— Я… мне сложно. И я не могу этого объяснить…

Галлахер не понял, что он имеет в виду, потому посмеялся, приняв это на свой счёт, но ничуть не обиделся:

— О, прости, приятель, я не приучен к порядку, поэтому… ну, ты сам видишь, я просто ленивый старый пёс.

— Это… не так важно, бывало и хуже, — Сандей доброжелательно улыбнулся, но эта улыбка показалась Галлахеру какой-то печальной. Конечно, он говорил о том, что оказывался в худших условиях, чем у него, и Галлахер с сожалением понимал, что, вероятно, именно это отразилось на нём так сильно, что теперь он жаждал порядка и комфорта так отчаянно. Раньше у него не было возможности что-то изменить в соответствии с его желаниями, а теперь ему дали полную свободу, и он пользовался этим, чтобы обустроить своё гнёздышко там, где его приютили. В этом было что-то особенно трогательное.

— Что ж, приятель… — Галлахер тяжело вздохнул и положил руку ему на плечо в искреннем дружеском жесте. — Ты можешь распоряжаться этим местом так, как посчитаешь нужным. У тебя это получается всяко лучше, чем у меня…

Он не возражал потому, что ему самому это было выгодно, хоть Галлахеру и не особо нравился по началу факт того, что ему придётся делить личное пространство с незнакомцем. По крайней мере, он оказался тем, кто мог и, главное, хотел совладать с его образом жизни. Он не знал, планирует ли птенчик остаться с ним, когда решится хотя бы что-нибудь с его дальнейшей судьбой, однако пока он здесь — для него это было удобно и вполне комфортно.

— И знаешь… — заговорил он снова, обращаясь к Сандею. Тот посмотрел на него заинтересованно. — Ты вообще-то всё ещё болен, поэтому будешь отдыхать. Это не обсуждается.

Галлахер ожидал, что птенчик посчитает его заботу слишком резкой и агрессивной, слишком навязчивой, потому усомнился в том, что ему стоит так говорить, однако Сандей только улыбнулся и послушно забрался обратно на кровать и улёгся. Он действительно чувствовал себя немного измотанным и списывал это всё на болезнь и последствия того, как обращался с ним его последний хозяин. Галлахер тоже знал об этом — он пересказывал недавние события, чтобы прояснить ему и его товарищу-врачу происхождение его травм, — поэтому и беспокоился о том, что он слишком напрягается.

Уложив птенчика, он заставил его принять лекарства и укутал получше. Тот, впрочем, и не сопротивлялся. Они ещё немного поговорили о каких-то отстранённых пустяках, Галлахер предупредил его, что должен уйти и что вернётся, скорее всего, к утру. Сандея несколько тревожила необходимость остаться одному так надолго, однако он пообещал, что заглянет к нему и принесёт чего-нибудь на ужин, и успокоил, уверив, что никто не тронет его здесь, что он в безопасности и может не думать об этом. Его дежурства приходились в основном на ночное время, потому что ему самому так было удобно, потому заступал он после обеда.

Ему нравилась его служба в клане Гончих, она идеально подходила ему и его образу жизни, Галлахер вообще чувствовал себя удивительно довольным жизнью вопреки тому, что казался неисправимым пессимистом. Но с появлением в его жизни птички с несправедливой ужасной судьбой всё стало иначе. Он не мог справиться с сожалением, которое неизменно испытывал, когда смотрел на него. Знал, что не сможет стереть его прошлое, которое вообще не должно было существовать и было слишком отвратительно для него, и вместе с тем желал помочь ему устроить лучшее будущее. Галлахер не преследовал никаких корыстных мотивов — как минимум потому, что ничего не мог получить от того, у кого ничего нет, а какие-то иные варианты были ему противны, — и даже не хотел сделать это из какого-то эгоистичного желания почувствовать себя хорошим и правильным, став героем для одного несчастного скитальца. Ему просто искренне хотелось, чтобы этот птенчик наконец обрёл свободу и сумел расправить крылья и улететь собственной дорогой, чтобы в нём нашлись силы подняться и взмыть в небо даже после всего того кошмара, какого не должно было видеть столь юное создание. Ему просто хотелось, чтобы шанс был у каждого. А ещё ему просто противны и ненавистны были те, кто мнил себя вершителями чужих судеб, все те, кто бессовестно пользовались другими, их страхами и страданиями, их телами и душами, для собственной выгоды и утоления собственных желаний.

До встречи с Сандеем он редко задумывался о столь сложных вещах, ведь по жизни просто плыл по течению и жил, как приходилось и как получалось. Он никогда не думал, что столкнётся с какими-то столь низменными и мерзкими вещами, и что ему придётся задуматься о том, что прежде никак не касалось его. А ещё… он думал теперь о том, что может сделать, чтобы отыскать и, возможно, вытащить из рук злодеев ещё одну маленькую милую птичку, исполнив тем самым ещё одно желание Сандея.