С Димой творится что-то неладное. Его резко кидает то в холод, то в жар, и он бы решил, что заболел, но градусник упорно не поднимается выше тридцати шести и пяти.

Его мутит. Голова болит почти не переставая, кости ломит и выкручивает, как в стиральной машинке. Но он продолжает упорно ходить на работу, не слушая никаких доводов рассудка — и Августы в том числе. Невероятно упрямый человек.

Эта болезнь колдовство, не иначе. Наверное, его все-таки сглазила та цыганка из последнего дела, она хоть и проходила лишь свидетелем, а смотрела все равно недобро.

Августа волнуется. Пишет часто, допускает больше ошибок. Акцент становится заметнее, она глотает звуки, искрит вдвое чаще обычного. Ей уже заказан путь в участок после того, как из-за неё дважды на неделе выбивало пробки. Прокопенко ругался, Гром ржал, и впервые за всё время она услышала своё прозвище, когда тот протянул ей руку со словами:

— Мефрау Гирлянда, Вы как вовремя. Забирайте этого трудоголика!

И смылся, под шокированное потрескивание позвоночника «гирлянды».

Но сути это не меняет — с Дубиным происходит что-то очень нехорошее, и чем ближе май, тем более явными становятся признаки.

Августа рассказывает ему о своих догадках. О том, что он возможно однажды превратится в нечто четвероногое, лохматое и очень, очень зубастое. Диму такой расклад не то, чтобы ужасает, но заставляет понервничать. Он ходит задумчивый, долго рассматривает себя в зеркало — видимо, ищет первые признаки превращения.

Однажды его глаза сверкают жёлтым, и Августа пугается. Она встаёт ночью, чтобы сделать совершенно невероятное — впервые помолиться Бригитте. Августа опускается на колени перед окном, смотрит на жёлтую, яркую луну. И говорит не как с высшей силой, а как с родной матерью, пусть строгой, но бесконечно справедливой, любящей своё дитя — в этом она уверена.

А на следующий день с утра Дима уносится в ванную. Его тошнит, рвёт желчью, по телу бегут судороги, и в итоге оно идёт дымкой. Позвоночник выламывает дугой, Августа зажимает рот рукой, пытается перевернуть Дубина на бок. боится, что он или задохнётся, или захлебнётся вдохом. У неё ничего не получается. Руки снова мелко и противно дрожат.

Она снова ничего не может сделать.

Спустя долгие пять минут на его месте лежит золотисто-белый пёс. Пушистый бок ходит ходуном, Дима — она надеется, что это ещё он, — тяжело дышит. Пытается встать на разъезжающиеся лапы, выходит у него не с первого раза. В итоге он поражённо смотрит на свои конечности, переводит взгляд, полный священного ужаса, на Августу.

— Ты только не переживай! Ты… Видимо, ты оборотень, Дим’а.

Новость, после которой трудно оставаться спокойным. Он медленно, скрупулёзно контролируя каждый шаг, идёт в прихожую, к зеркалу. Там поражённо рассматривает новое тело со всех сторон, и в итоге с шумным вздохом плюхается на пушистый зад.

Вопросительно смотрит на неё. В зелёных глазах отражается всё, что он думает об этой ситуации.

— Если хочешь знать, я до последнего не была уверена, что ты превратишься. И ты очень красивый… Зверь.

Она только предполагает, что это собака, на самом деле, точно этого не может утверждать никто. Разве что всевидящая Бригитт, но у неё разве спросишь? Попробовать-то можно, но ответ может не понравиться. Или вовсе не прийти. Есть ли какое-то дело богам до их смертных творений?

Этим вопросом Августа и раньше задавалась, но впервые — настолько серьёзно. Дубин подходит к ней, толкает лобастой башкой руку, намекая на то, что любви и ласки ему явно не хватает.

Она чешет пса — пусть будет так, не гадать же, что это за создание, — за ухом. И напряженно думает, как бы вернуть ему привычный вид.

К вечеру облик свой Дима не возвращает, и Августа выводит его наружу, в парк, где он со скорбной миной уходит в кусты, порыкивая на всех вокруг.

Ей кажется, что даже сквозь шерсть она видит, как он порозовел от смущения и неловкости. Выходит и, сопя от напряжения, остриём когтя пытается начертить что-то на песчаной насыпи.

Хольт наклоняет голову, пытается найти положение, чтобы понять, что это за пиктограммы. Спустя пару секунд она понимает, что это буквы. Дима садится рядом со своим творением, бьёт по земле лапой, кивая головой на надпись.

Кривые линии складываются в два слова:

«Как назад?»

А вот как сказать ему, что она не знает? У Анвелла всё получалось проще некуда — раз, человек, два — пёс.

И никаких мучений. Она впервые видела такое сложное превращение сегодня утром, в ванной, и теперь даже загадывать боялась, каким будет обратное.

Дубин ждёт ответа, и ей приходится признать:

— Я не знаю, — правду говорить тяжело. В горле поднимается ком, но она гонит от себя плохие мысли. Ведь как-то же он превратится обратно? Анвелл же превращался…

Она не хочет вспоминать, что в первый раз он показался ей человеком лишь спустя долгое время. Может, просто не сразу стал доверять, чтобы признаться?

Вечером Дима сам выбирает себе на ужин большой кусок мяса из холодильника, а после удивлёнными глазами смотрит на неё.

— Ты же превратился в хищника, значит, и вкусы у тебя поменялись. Я тоже не ем сырых коров, которых таскала, будучи драконом.

Морда Димы кривится, и он всем своим видом показывает, что нет, до коров он не дойдёт. И вообще, скоро превратится обратно.

Дубин долго вышагивает перед зеркалом. Приседает, падает. Крутится вокруг своей оси.

Прыгает в воздухе, изворачиваясь невероятным образом. Трясёт башкой. Бьётся ею об косяк. Успевает ударится раз пять, пока она не перехватывает его.

— Тш-ш-ш. Ты чего? Не переживай, у тебя обязательно получится. Просто нужно время. Ты же не сразу научился читать, писать, ходить? И тут так же, подожди, время придёт.

Но оно идёт, а Дима всё не превращается. Они вместе сидят перед экраном ноутбука, читая вначале всё научное, что могут найти по теме оборотней, а после переходя на совершенно антинаучные гипотезы, домыслы и слухи.

Августа звонит в отдел, говорит, что Дима заболел, а следовательно, на работе какое-то время появляться не будет.

Гром рвётся приехать, помочь, но она отшивает его. Когда он приходит, не пускает на порог.

Отношения, которые и так сложились не лучшим образом, портить не хочется, но не говорить же Игорю, что Дима жив-здоров, только вот пушистый и на четырёх лапах?

Она едет в библиотеку, берёт кучу книг и почти неделю они проводят уткнувшись носами в пожелтевшие страницы. На морде Дубина все чаще появляется задумчиво-грустное выражение. Он ещё не сдался, но уже начал подозревать, что просто не будет. Быстро — тоже. Августа подбадривает его как может, не опускает руки, но даже ей тяжело, что уж говорить о самом превращённом.

Проходит неделя. Тянется вторая. Превратиться он не может.

Утром на исходе второй недели Августа просыпается с муторным ощущением в груди.

Дима спит, свернувшись калачиком и умостив морду на соседней подушке. В дверь кто-то звонит, она успевает подумать, что это, скорее всего, Отто пришёл, чтобы занести кое-какие бумаги по корпорации, как Дима соскакивает с постели и с диким лаем несётся в коридор.

Августа трясёт головой. Ничего не ясно. Что это с ним?

Она набирает помощника, просит зайти позже. Осторожно ступая босыми пятками по полу, крадётся в коридор.

Дубин все ещё смотрит на дверь.

— Дим’а?

Он поворачивается к ней, виляя хвостом. Глаза у него карие.

Самые обычные.

Собачьи.

Не человеческие.

— Дим’а! — Кричит она, срывая горло, пугая пса. Падает на колени, тянет к нему руки, они зарываются в густую шерсть.

Он поскуливает, лижет ей лицо, вертится рядом. Делает всё, что и положено псу. Обычному, среднестатистическому, с пушистой золотисто-белой шерстью и карими, добрыми глазами.

Августу трясёт. Она рассказывает ему какую-то чушь, судорожно трясёт за шкирку, но не добивается ничего.

Одинокая слезинка прорывает плотину, и она плачет: некрасиво, навзрыд, подвывая и урывками глотая воздух. Рот кривится в гримасе, глаза печёт и щиплет.

История движется по спирали, не так ли? Почему же богам было угодно, чтобы витки совпали именно на ней? Разве она не заслужила чуть-чуть счастья?

Димы всё нет. Есть только золотистый пёс, недоумевающий, почему эта странная женщина так убивается.