«Я помню, — думает Дазай, рассматривая горшки и ящики с цветами, запах которых одурманивал до закатанных от удовольствия глаз, — я всё помню, Одасаку».

Он в самом деле всё помнит: каждое слово, произнесённое угасающим сознанием, и каждое действие, заставляющее бинты покинуть своё место. И наверное, поэтому не хочет вспоминать.

Не хочет вспоминать, как был удивлён после первого поцелуя, ведь смотрел потом долго, изучал и делал выводы, понятные только себе. Не хочет вспоминать, как пальцы Одасаку сжимали бёдра, как они вели нежно по животу, забираясь под рубашку, распутывали бинты, осторожно и крепко сдавливали шею, – после долгих упрашиваний и жалобного скулежа, – готовые отпустить в тот же миг, когда Оде покажется, что любимая игра Дазая заходит слишком далеко. Не хочет вспоминать его губы, горчащие от виски и выкуренной сигареты, его губы целуют так, будто забирают душу – если бы у Осаму она вообще была; тело Одасаку, его широкую спину, способную защитить от остального мира, его колено между бёдер. Его кобуру пистолета, на которую наткнулся, стягивая с него пальто. Не хочет вспоминать о саднящем горле наутро, приятно тёплые ладони на своём теле, как впервые касался чужой груди без всяких препятствий в виде бинтов, как Сакуноске целовал каждый шрам, словно это залечит все раны – и душевные, и на теле.

Он не хочет вспоминать, поэтому сейчас и ломает: смотрит на белые цветы и судорожно вздыхает. Осаму снова и снова оглядывается на цветы. Они здесь, настоящие и живые – таким был Ода Сакуноске, поэтому они не для Дазая – для его лучшего друга и возлюбленного.

Дазай знает, что это детский цветок. Его срывают маленькие девочки и мальчики, чтобы узнать правду о своей «любви навсегда». И сейчас Осаму – тот маленький ребёнок, что смотрит на букет ромашек, глупо улыбаясь: он помнит, что в прошлый раз выпало желаемое. А сейчас получится?

Он не умеет проигрывать, потому что не хочет казаться слабым: лепестки одного из цветов украшают чужую могилу, а сам Дазай считает, задерживая дыхание. А ещё Осаму не умеет жить: постоянно смеётся и пытается натворить как можно больше глупостей. Это происходит каждый день, но он не хочет этого признавать: хочется делать что-то, чтобы стать кем-нибудь значимым, не пустым местом, не просто существовать. На деле Осаму хочется быть любимым и нужным, как все обычные люди. Ведь даже ему человеческое не чуждо, любить Дазай тоже умеет.

Но сейчас, отсчитывая последние лепестки, он смотрит ошарашенно и внимательно, анализирует, как было при первом поцелуе: сердце пропустило удар, а дышать стало неестественно трудно. Только сейчас всё другое, ведь и сердце болит не из-за сдавливаемых в объятьях рёбрах.

ㅤㅤㅤㅤ— Ты больше не помнишь, да, Одасаку? — руки опускаются, но цветок остаётся в них, — это нечестно.

Кажется, внутри совсем пусто.