— Я хочу ужин.

— А ты его чем-то заслужил?

— Фолс-

— Я выиграл однажды.

— И какой ценой?

— Я остался последним.

— Не то, что я спросила.

— Фолс, пожалуйста, просто отдай ему банку.

. . .

— Я, по крайней мере, могу заставить себя сделать что-то. 

— Мартин, я желаю тебе наилучшего заткнись к чертовой матери.

— Откажусь.

— Жаль, было бы полезно.

— Я спас много жизней своим голосом.

— И сколько же ты им же погубил?

— Это не важно, потому что они не убили других.

— Не думаю, что это так работает, приятель.

. . .

— Ты ведешь себя, как животное.

— Человек и есть животное.

— О да, блесни своими знаниями антропологии.

— Ну, у меня они уж точно покрупнее, чем у тебя.

— Фолс, Мартин, успокойтесь.

— Прости, Рен.

— Есть, Рен.

. . .

— Я не хочу говорить с тобой, — сообщает Фолс по истечению очередного диалога, и она дерет щеку ногтями, почти её расцарапывая.

Она сидит за рулем, Мартин — на своей кровати, а Рен дрыхнет без задних ног, и разбудить его не смогут и десять самолетов. Всё снова залито этим мерзким приглушенным светом электричества, и бумажные птицы почти бьются об потолок, раскачиваясь то взад, то вперед.

— Не больно-то и хотелось, — отвечает он, высовывая язык.

— Вот сейчас ты просто ведешь себя, как ребенок.

— На войне все средства хороши.

Фолс хмурится, и морщины на ее лице делают ее намного старше:

— Надеюсь, хотя бы в участии детей в войне ты границу проводишь.

Вау, вот это был удар ниже пояса — Мартин почти хочет громко возмутиться в голос, но вместо этого поудобнее устраивается на своем месте и рассматривает флаг. Мозг играет в пинг-понг с черепом: вариант «промолчать и сойти за умного» в списке действий отсутствует, и потому он фыркает:

— Я, по крайней мере, не убивал свою сестру.

И стало тихо. На мгновение, это снова было кафе посреди нигде, где были только они одни: занавески и пластиковые вилки, голубая плитка, слабый свет из окон. На мгновение, Мартин слышит:

Вдох.

Выдох.

Фолс резко выкручивает руль: фургон качает, когда они съезжают с дороги в поле жухлой травы и чернозема, и после она глушит мотор, отстегивая ремень и вставая.

— Я так больше не могу, — говорит она прямым голосом, — Я просто не могу.

Она достает из-под своей кровати меч — увесистый длинный клинок с рукояткой из темного дуба — и практически вылетает из фургона, оставляя Мартина наедине с пробравшимся внутрь холодом и трепещущим на улице ветром.

Он достает свою винтовку и тоже выскальзывает за дверь, не забыв её за собой закрыть.

Небо застлано грозовыми тучами, но ни снег, ни дождь ещё не идут — этот сервер кажется странно незатронутым временем года.

Мартин понимает, что вообще не осознает их нынешнее местоположение. Холодный ветер только выдает, что сейчас уже практически январь.

Это что же, они пропустили Рождество?

Фолс уже отошла на порядочное расстояние от Лодки; Мартин следует за ней по следам тяжелых ботинок, на ходу перезаряжая свое оружие — он не может вспомнить, как держать его правильно, и он вряд ли когда-то это действительно помнил. Они останавливаются в паре десятков метров, и Фолс разворачивается к нему: её лицо похоже на рассекающее небосвод молнию, и она кричит:

— Видимо, мы не можем решить свои проблемы мирно!

Мартин ухмыляется из-за нервного, медленно льющегося в венах адреналинах, и поднимает винтовку повыше.

— Ты говорила, что не любишь драться, — замечает он.

— Я сказала, я не люблю войны.

Они смотрят друг на друга: гром только в их головах.

Раз-

Он стоит перед Импульсом, и эта игра не будет честной

Два-

Скотт безоружен, и он быстрее Импульса, так что на него стоит напасть первее 

Три-

Это битва насмерть. И Мартин жмет на курок.

Раз.

Выстрел не звенит в его ушах — он лишь успевает заметить, как меч, которым взмахнула Фолс, отлетает в сторону, но сама Фолс не теряет равновесия ни на секунду. Он моргает, и вот она совсем рядом, под рукой, на сетчатке глаза — она хватается за дуло и тянет в сторону, и Мартин не успевает среагировать, как он лишается винтовки.

Его скула болит — он валится на землю и тут же переворачивается, спасая себя от очередного удара; ему удается пнуть её в лодыжку, а потому Фолс тоже спускается к нему, кулаки на готове и искры из-под век.

Это не выглядит красиво — это не дуэль двух великих воинов, и с самого начала ничего честного тут не должно было быть, но сейчас они равны с костяшками в кровь и звенящими ушами; они переплетаются конечностями, пока просто обмениваются ударами снова, и снова, и снова — и в конце концов Мартин ловит себя на мысли, что это на самом деле ничего не делает, кроме как просто отдает в груди разлитым кипятком. Это кажется отвратно человеческим — не драть друг друга когтями и зубами, а избивать. 

(На секунду он задумывается: убьет ли она его прямо сейчас?)

(На секунду, страх в его голове преломляется, и он задумывается: убьет ли он её прямо сейчас?)

Слышится запах пота и тяжелое дыхание — он напрягает челюсть, когда впечатывает колено в чужой живот.

Она вскакивает с него, при этом оставляя его самого на земле. Фолс покачивается, но она держит равновесие за счет крыльев; она отходит, и между ними снова расстояние, и они дышат, дышат, дышат — и вдалеке раздается гром, поднимающий птиц с черных деревьев.

— Я не верила, что то, что я делаю — правильно.

Она сжимает кулаки до трясучки. Её голос дрожит, сливаясь с сотней голосов окружения, сливаясь с миром в одну единую какофонию, разносясь эхом и при этом балансируя на грани слышимости:

— На самом деле, я прекрасно осознавала, что это неправильно.

Но. . . Но я думала. . . Так будет лучше.

Потому что время вкусно. Потому что море холодное, и кровь на его руках теплая, и их тела остаются здесь, навсегда тающие в вечности. Потому что Мартин и Фолс — лицемеры, и солдат иногда дезертир, и если ты победил битву — победил ли ты войну?

Мартин зол. Его злость уже где-то под горлом, она выливается из его глотки, и когда он встает, он не знает, что он делает.

Фолс дает ему подойти ближе.

Он бьет её в лицо.

И она отшатывается, молча, даже не смотря на него.

Лицо Мартина болит.

Может быть, он был плохим человеком. Может быть, он все ещё плохой человек.

Фолс тогда тоже плохой человек?

Мартин не знает.

Нужно ли ему знать?

Здесь нет силы, только слабость, вскрытая, словно рана. И гром разрывает небо вновь — пока что, им не нужно идти обратно.

. . .

Пошел снег.

Мартин смотрит вверх, ловя носом крупные, как хлопья, снежинки. Фолс сидит рядом, откинувшись на колесо, и тихо напевает под нос: tangerine, tangerine, living reflection from a dream.

Мартин не помнит слов, но Мартин тихонько подпевает мелодию, как может.

У него болит всё — у Фолс действительно тяжелая рука, но судя по тому, как она держится за живот, он тоже не так уж слаб; он утирает кровоточащий нос рукавом, уже мечтая о действительно хорошем душе. Земля холодная, но гудение машины за их спиной и чужое крыло его согревает, и его тело кажется горячем после недавней битвы.

— Знаешь, — прерывает он их гармонию, практически шепча, — Я думал, уже наступила весна.

Фолс смотрит на него глубоким, задумчивым взглядом, прекратив петь.

— . . . Нет. Сейчас. . . Я не помню. Должен быть январь.

— Ты думаешь?

Фолс замолкает. Они безмолвно решают, что ответ им не нужен.

Несмотря на пугающий гром, снег спускается тихо: это не метель, это мирная ночь, на самом деле. Время лениво идет вперед, осыпаясь наземь, и Мартин. . . Спокоен. 

Буре нужно противостоять, но сейчас он думает, что мог бы закрыть глаза и заснуть. И, быть может, он даже смог бы проснуться.

— Прости, — шепчет он, — За то, что я сказал. Про сестру.

Фолс вздыхает — маленький клубок пара поднимается в темное небо, и после растворяется. Она закрывает глаза.

— Это правда. Забудь об этом.

— Мне жаль, что тебе пришлось это сделать.

— Мне жаль, что вы с Реном прошли через это.

В его пустой груди скатывается что-то новое, но он не понимает, что. 

Мартин прикрывает глаза. 

— . . . Нам нужно пойти внутрь. 

— Нам будет больно.

— Нам в любом случае будет больно, а внутри хотя бы есть зелья.

Фолс стонет, но все же медленно поднимается, протягивая ему руку: Мартин шипит, чувствуя, как ноет его разгоряченное тело. 

Они забирают свое разбросанное оружие и заползают в фургон, качаясь и сталкиваясь плечами, лезут по ящикам в поисках зелий. Приторность вяжет на языке — они оба запивают по очереди это водой, прежде чем достать пластыри и бинты.

С верхней полки высовывается чужая голова.

— Что произошло? — спрашивает Рен заспанно, но обеспокоено. Фолс машет рукой и неловко улыбается.

— Да так.

— Вы подрались.

Мартин прикладывает вату с зельем к лицу и шипит.

— Ауч, чуть не в глаз.

— Прости, я старалась быть нежной.

— Страшная сила.

Вздох Рена наполнен разочарованием, но он сползает с полки, чтобы сделать им по кружке какао и позаботиться об их ранениях.

Они снимают флаг Догвартс и выключают свет.

Они садятся вместе на кровать Мартина и смотрят на падающий за окном снег, пока Рен чистит перья Фолс, и они молчат.

Это хорошая тишина.

Вдох.

Выдох.

. . .

«У меня нет дома» говорит Мартин, и Фолс кладет ему крыло на плечо, «Ты можешь его найти.»

«У меня нет дома» говорит Мартин, и Рен обнимает его, «Мы можем его создать.»

«У меня нет дома» признается сам себе Мартин, и его пальцы дрожат, «Но я не один. Я никогда не буду один.»

Мартин вышивает цветы на рубашке Рена, пока он увлеченно рассказывает ему о новом проекте, и Фолс крутит впереди радио, прибавляя The Smiths погромче.

Фолс показывает ему старые фотографии, ещё черно-белые, и Мартина знакомят с теми участниками Хермиткрафта, которых он ещё не видел. На фотографии третьего сезона ещё даже нет Рена — Фолс поясняет, что он присоединился на четвертом.

Рен помогает прикрепить к его сережке перо Фолс.

У Мартина больше нет времени задумываться, кто он, и его пальцы больше не немеют.

Наверное, это к лучшему.

Наверное, он действительно движется вперед.

Сегодня первое января. И Мартин наконец попадает на Хермиткрафт.

. . .

— Добро пожаловать, Мартин, — улыбается ему Ксисума, и Мартин жмет его руку, увесистую и тяжелую. Несмотря на грозный внешний вид, он слышит в его голосе искреннюю улыбку.

— Давно не виделись, Мартин, — Клео беззлобно бьет его в плечо, а после легко обнимает, проводя ногтями по шее. Мартин слышит её сердцебиение.

— Ты изменился, — говорит ему Перл, но это не упрёк. Её форма почтальона практически белоснежная, и он так рад видеть её счастливой толпе других людей.

— Рад наконец с тобой встретится, — ухмыляется Док, и он оказывается совсем не таким, каким Мартин его представлял, хотя он вспоминает, что видел его на фотографиях. Док шутит про то, что Рен больше не будет донимать их с этим, и Рен театрально дуется, хотя выглядит искренне счастливым.

Гриан смотрит на него издалека, сложив руки за спиной, и он своими черными глазами следит, как Мартин подходит к нему.

— . . . Ты надел сережку, — вместо приветствия замечает он. Мартин кивает, и Гриан вздыхает, прикрывая глаза, — Мне жаль.

— Я знаю. Все в порядке.

Он молчит несколько секунд, кусая губу и оглядываясь на остальных, а после аккуратно расправляет свои огромные крылья, окружая ими своего друга.

— Я нашел здесь свой дом, Мартин. Но если ты не хочешь оставаться, ты всегда можешь уйти. Никто не будет тебя тут держать. Никто не хочет, чтобы ты здесь сражался. Слышишь?

Мартин улыбается. 

Он наклоняется и обнимает его.

— Я остаюсь.

Гриан дышит. Гриану не обязательно это делать, но он дышит.

Он обнимает его в ответ.

— Хорошо, — шепотом на ухо, как секрет между детьми, коими они были когда-то, и коих больше никогда не будет, — Добро пожаловать домой.

— Спасибо.

Мартин забывает свою винтовку в чужом фургоне. Как и флаг Догвартс. Как и всю одежду, на которой он вышивал.

Когда у него наконец-то появляются действительно его вещи, он вышивает на них розы, потому что это красиво. И он перестал колоть пальцы об иголку.

Мартин расцветает мягкотелым весельчаком, Мартин говорит, и говорит, и говорит, и Мартин дышит, хватаясь за чужие руки, не чувствуя больше ничего, кроме тепла.

И может быть, однажды, это выйдет ему боком, потому что однажды Догвартс пал, потому что однажды Мартин не научил Рена стрелять из винтовки.

Но он рад, что он этого не сделал.

И сегодня, наступает весна.