Держа твою руку, состаримся вместе с тобой.

Просыпаться в руках возлюбленного сравнимо с вознесением к персиковым источникам. Хотя, кажется, даже им не заменить это вид для уставших глаз, что видел перед собой Му Цин. Момент пробуждения становился ещё более драгоценным, когда Му Цин вспоминал, как непозволительно редко Се Хуа возвращался в небесную столицу. Настолько редко, что отпускать его по утрам становилось невыносимо тяжело. Му Цин ловил себя на мысли, что ему хотелось бы не выпускать принца из рук. Завернуть в лёгкие одеяла, стараясь согреть его мертвецки холодную кожу, уложить на кровать и просто говорить с ним. Ни о чём и обо всё одновременно. Странно, но с ним Му Цину разговаривать было легко. Се Хуа не задавал неудобных вопросов, не отковыривал засохшие корочки ран с сердца, не заставлял открыться с помощью громких речей о мире во всём мире. Он вовсе не заставлял, чего бы это не касалось. Му Цину самому хотелось. И это было страшно. Страшнее, наверное, чем если бы весь небосвод упал на его плечи. Плечи - это не сердце, лишь кости и плоть, обтянутые бледной кожей с шрамами. Сердце, которое билось и рвалось в ставшие такими родными за восемьсот лет руки Се Хуа, принадлежавшее лишь Се Хуа, поранить было страшнее. Потому что на нём раны не затягиваются, и Му Цину приходится зашивать и стягивать их умелыми стежками иголки с нитью, оставляя шрамы и рубцы.

Ресницы генерала дрогнули, когда на его лицо упали солнечные лучи, просочившиеся сквозь полупрозрачные занавеси на окне. В Небесной Столице солнце встаёт гораздо раньше, чем у смертных и демонов. И Му Цин не знал, везение ли это или высшая степень неудачи. Пусть ни небожители, ни - уж тем более - демоны во сне не нуждаются, Му Цину иногда хотелось отдохнуть. Что уж говорить о Се Хуа, который по возвращению в небесную столицу выделял и тратил целый день на то, чтобы просто полениться и понежиться в простынях. И конечно, он соблазнял его дорогого генерала остаться с ним, заговорщицким тоном шепча с утра, когда Му Цин уже порывался встать и начать день: "Неужели мой генерал не хочет полежать со мной чуть дольше? Боюсь, что совсем замёрзну, если он покинет меня в такое морозное утро." и аргументы о том, что Се Хуа - демон, вознёсшийся на небеса - априори не мог замёрзнуть, здесь не решали ничего.

Му Цин лениво открыл глаза и зажмурил их от яркого луча солнца, что падал сквозь колыхающиеся от лёгкого ветра шторы, прямо ему на глаза. Первым, что он увидел после того, как проморгался и ёрзнул, увиливая от назойливого света, был спящий в его объятиях принц. По губам Му Цина расползлась едва заметная улыбка. Нет это не было улыбкой, говорящей: "О, ты прекрасен даже во сне." Это было скорее похоже на: "О, как мило, что ты решил снова проспать весь день, оставляя меня наедине с разъярёнными младшими служащими твоего дворца." разумеется с фирменным саркастичным тоном и живописным закатом глаз.

Му Цин снова расслабился, прижав Се Хуа ближе к груди, мысленно вздыхая: "Так и быть, спи."

Ладонью руки, на предплечье которой, словно на подушке, лежала голова Се Хуа, он заслонил солнечные лучи, не позволяя им попасть на глаза спящего небожителя. Се Хуа прильнул ближе, в поисках тепла щекой прислонившись к груди генерала, открытой из-за наполовину распахнутых ночных одежд. Тело Се Хуа было холодным, что совсем не удивительно для давно умершего. Разумно было бы предположить, что Му Цин - человек, обладающий повышенной чувствительностью к холоду, с вечно мёрзнущими ногами - отпрянет от него столь же быстро, как отскочил бы от раскалённой стали. Но Му Цин лежал, не смея отодвинуться, даже несмотря на то, что по его спине пробежались мурашки. За эти долгие годы, что ему приходилось делить ложе с Се Хуа - во всех возможных смыслах - он уже привык. И к холодной коже, и к навязчивым прикосновением, и к тому, что в отличии от Му Цина, вечно ищущего "ту самую!" позу, вертящегося на кровати, Се Хуа спал практически не шевелясь, пристроившись под его боком, не издавая ни звука. Холодное тело Се Хуа лишь служило очередным болезненным напоминанием о том, что он "нежить", а тело, истинное тело, чьи руки впервые подарили Му Цину ласку, наверняка сгнило.

Всякий раз, когда Му Цин осмеливался спросить, как Се Хуа погиб, не напрямую, зная, что для каждого демона тема его смерти - худшее воспоминание, он получал один и тот же мягкий ответ: "А какое это имеет значение сейчас? В конце концов, я снова здесь."

Если бы пару сотен лет назад Му Цину сказали, что он вновь сможет увидеть Се Хуа, коснуться его, что он станет его - чёрт возьми - законным супругом, отбив три поклона, Му Цин бы наверняка сказал что-то вроде: "Что за чушь ты несёшь?" и непременно бы не сдержался от того, чтобы не одарить говорящего звонкой затрещиной от тяжёлой генеральской руки, на вид обманчиво изящной.

Потому что даже для шутки это было слишком жестоко.

Му Цин помнил каждый свой день в те времена. Дни его были наполнены рутиной, битвами, откуда он уже не знал, хочет ли вернуться живым, но упрямо сражался и скорбью, горько оседающей на языке солёными слезами, которое катились по бледным щекам, он сам не знал почему. Он проклинал себя за это, за свою слабость, наивность, мягкость. Швы на сердце расползались, позволяя цвести новым ожогам и ранам, которые он наносил себя сам. Снова и снова.

Слишком многое произошло с тех пор, как Му Цина и Се Хуа постигла разлука.

Пропасть молчания возникла между ними, когда так старательно построенный ими мост сгорел дотла. И она была слишком велика, чтобы хоть кто-то из них мог её перешагнуть. Му Цину было легче возвести стену, чтобы ни за что не упасть вниз, в то время как Се Хуа был рад собирать обломки, довольствуясь только одними ими.

И когда они были готовы сделать шаг было слишком поздно. Се Хуа был низвергнут за его дела в мире людей. Му Цин снова остался совершенно один.

И ни ссоры с Фэн Синем, которыми он пытался закрыть в себе ту дыру в сердце, где не хватало взгляда медовых глаз и тихого смеха, ни напускное высокомерие, ни даже постепенно приходящие тысячи последователей не давали ему ощущения того, что рядом по-настоящему кто-то есть. И это пугало.