Как только Бобби захлопнул дверь, он понял, что Кавински был не в себе, он смотрел красными глазами на дорогу, но не реагировал абсолютно никак на то, что был не один, молчал.

– Что делать будем? – он спросил, зная, что на него, возможно, будут огрызаться.

Не прогадал:

– Смешной ты. Дальше развозить, не всем же ещё. Много времени занимает, хочу просто кого-нибудь нанять, но нужен кто-то нормальный.

– Спроси у Ричарда, как он делает.

– Думаешь, ему выгодно, чтобы я занимал его нишу? Головой-то подумай, станет он мне рассказывать.

– Не думал, что он такой скряга…

– Так это логично, за монополию его никто не накажет, можно только… – «Только сдать его властям со всеми потрохами и прибрать к своим рукам его нишу. Было бы хорошо, но у меня недостаточно авторитета, его люди меня сожрут с говном. Значит надо сделать так, чтобы они не поняли, кто его сдал, а ещё авторитет поднять, тогда всё будет нормально».

– Винс, мне не совсем нравится то, что ты придумал, – его лицо несколько исказилось.

– Я придумал, но пока я не пойму, что это будет работать, я не сделаю ничего, не трястись.

– Трясусь как раз не я, на руки свои посмотри.

И действительно, совсем немного, но всё-таки заметно пальцы, которыми Винс обхватывал руль, дрожали. Он всё ещё не успокоился, не осознав до конца, почему Валери привиделась ему такой и именно сейчас. Он запутался – полностью. «У Валери синие глаза, но были когда-то фиолетовые, может ли это значить, что она прошлая была передо мной? Но раньше она появлялась в той же обстановке, где находился, с синими глазами, она разговаривала со мной, кроме того, она не могла читать мои мысли, а сейчас она сразу ответила на вопрос, который я не произносил. Это как… Как когда она была голой и не могла ничего ответить.

– Нервы немного шалят, не обращай внимания, – попытка отмахнуться не удалась.

– Ага, немного!.. – усмешка. – Они не шалят, а вандализм устраивают! – от такого сравнения улыбнулся даже Кавински, который в последнее время совсем перестал проявлять на виду положительные и похожие на здоровые эмоции.

– Ну так, тяжело, что я сделаю, иногда потряхивает, хотя я вроде пытаюсь сдерживаться.

– Понимаю, я бы на твоём месте давно ушёл в запой, как сделал это один раз, вот только вышел бы я из него – другой вопрос.

– Нет, пить мне не хочется противно же. Не вижу в этом смысла, как и в сигаретах, потом ещё живот болит, воняет от тебя и в целом хреново, а мне и без того достаточно плохо, нафиг надо ещё этим заниматься. –

Странно было слышать это от человека, который, несмотря на своё мировоззрение, внутривенно принимал наркотики. Кавински иногда думал над тем, оправдывает ли его цель средства, но так ни к чему и не пришёл, понимая, что рано или поздно ему придётся отказаться. А слово он держал – с четырёх раз смог перейти на два, хотя далось тяжело. Не высыпаясь, приходил на алгоритм, брал ещё больше работ, делал всё на месяц вперёд. Читая книги, заставлял себя по десять раз перечитывать страницу, потому что не понимал смысла ни единого слова: «Мне кажется, у меня мозг разжижился за это время, чего стоит только то, что я иногда двух слов связать не могу…». Он сразу вспомнил, как пытался пожаловаться на то, что заснуть только спустя три часа после того, как лёг в кровать, звучало это примерно как: «Я заснул только спустя через… Через… Спустя три часа через… Че… Ча… Короче, вы меня поняли», ещё тогда подумав, что ему стоит поменьше работать, если быть точнее, как сказал Антон: «Перестать впахивать как не в себя и до потери пульса». Но Кавински не мог – он должен был работать, потому что дела шли в гору, сбавлять тема было бы фатальной ошибкой.

Правда, один раз получилось так, что он не смог ничего начать делать, ожидая прихода Хейго, Ники и Льва. К сожалению, Киара вынуждена была вернуться в Омен-Сити, всю информацию получая по выделенной линии.

Раньше всех – намного раньше, приехал Лев, у него начался отпуск, поэтому мужчина был предоставлен сам себе. Когда он постучался и зашёл в кабинет, Кавински был немало удивлён:

– Ты так рано?

– Боялся, что попаду в пробку, по итогу её не было, оставил машину у мамы, потом пешком шёл, – он убрал куртку в шкаф-купе, присевши на своё законное место за столом.

Винс заметил, что у пришедшего чистые ботинки, вероятно, он помыл их ещё при входе, так как там стоял гигиенический душ, Кавински не терпел, когда в мастерской было грязно, это передалось ему от Валери, а ей, наверняка, от Войда… Он просто об этом подумал, затем словно 9авис и спросил, раньше никогда не интересуясь:

– Лев, а ты как вообще познакомился с Валери? – блондины посмотрели друг на друга, подняв головы.

– Я знал её не как Валери, а как Цесарию – это стоит сразу же обговорить. Поначалу я был в Полиции на хорошем счету, а когда организовали КБИ, Инспектор и Прокурор отправили меня туда, сказав. Войд поручил мне помогать девушке, которая будет его возглавлять, её имя я узнал немного позже, даже не задумываясь о том, что это могла быть госпожа Прокурор, – Лев был спокоен, как и всегда, в голосе была даже развязность, свобода, некая живность, он явно испытывал ностальгические чувства. Из-за этого Кавински несколько с недоверием посмотрел на него. – Я надеюсь, ты не задушишь меня ночью подушкой, но я лучше предостерегу себя: мне никогда не нравилась ни Валери, ни Цесария, – Кавински неловко усмехнулся, запустив руку за затылок, понимая, что запугал человека.

– Оке-е-ей, я как бы не особо… Ревновал тебя к ней, ну, ладно, никаких проблем, – парень поднял руки в знак смирения.

– Я просто понимаю, что тебе может быть неприятно от того, что я буду говорить, учитывая, насколько сильно ты любишь её, – Лев сцепил пальцы в замок, начав рассказывать. – Я первый раз увидел её в начале Февраля того года, как она появилась в качестве Цесарии. Своих коллег я не знал, да и до сих пор не знаю – принципы работы. Мне приказал подойти к одиннадцати часам в Башню Света, там, прямо на входе, стояла она. Признаю. Немного смешно выглядела она тогда на каблуках, которые делали её на сантиметров десять выше, такая вот маленькая девочка, чуть ли не дюймовочка, а так выглядела – я считал её безобидным созданием ровно до того времени, как не увидел её лицо. Оно было взрослым, серьёзным. Помнишь же эту бордовую помаду, стрелки, идеально белое лицо, да? – он усмехнулся, тепло посмотрев на Кавински, кивнувшего. – Тогда она сказала мне, как я должен буду попадать на алгоритм. Немало тогда я удивился тому, что буду целыми днями чуть ли не сидеть в бункере, но, хах, меня устраивало… Мы с ней вместе спустились, ну, в обще, ничего интересного, вот только второй раз за день я удивился тогда, когда она спросила, умею ли я танцевать парные танцы. А я умею, потому что у меня мама хореограф, некоторое время она учила меня, да и я подменял партнёров танцовщик, когда те на тренировки не приходили. В общем, с девушками танцевать я умел. После попросила меня научить, считая это сверхурочными, которые оплачивала. Прямо после работы мы ехали на моей машине до студии, где преподаёт моя мама, там и танцевали несколько часов. Я очень, – он выделил это слово, – переживал, что она свалится на этих своих каблуках, но она сказала, что как раз в них и весь смысл. Несколько раз мне приходилось подхватывать её буквально под руки или под мышки, чтобы она не сломала себе ноги – ходить-то на них легче. Чем танцевать, и хорошо, что первое она умела, иначе было бы совсем тяжко. Это никак не сказывалось на нашем общении или работе, всё только по делу. Приехали-оттанцевались-разъехались, договаривались через день. Я знал, что она не касалась меня так, как тебя – да, уж прости, но я видел, как вы танцевали, иногда наблюдал – то на фото попадёте, то на видео, то просто на камеру. Я тое не касался её, точнее, конечно, мы вынуждены были, но в этом ничего не было. Мы были как куклы, что, в общем-то, объяснимо, потому что танцевала она не со мной и не для меня, со мной она только училась, чтобы прийти и показать это тебе. Вот, в чём разница наших и ваших танцев. Вот, недели две мы танцевали, а потом всё закончилось, чисто рабочие моменты и отношения, так и должно было быть. Потом она попросила меня помочь ещё раз, но это было уже спустя два года, перед тем как вы пошли в «Сумеречную Звезду». Она очень сильно изменилась за пару лет, ты даже не представляешь – я не поверил, что это та е самая девочка, которую я учил правильно ставить ноги в танце. Всё, мы больше никогда не стояли в паре. Ну и пару разя подвозил её до тебя – не думай, что я не заметил, как она обнимала тебя при мне, я помню. – Лев был лукав в своей улыбке. – В целом, всё. Мы были просто коллегами. Если ты сомневаешься, я могу дать переписку или ещё чего…

– Нет, мне это не важно. Вообще, до неё я был типа в непонятных взаимоотношениях с одной девушкой, так что винить её в том, что она тоже с кем-то общалась было бы по-клоунски. Да и, ха, в итоге замуж она согласилась выйти за меня, это я жил с ней вместе все эти годы, я общался с ней – я знаю её, люблю её, и знаю, что она люби-ла меня, – на половине предпоследнего слова он немного запнулся, чуть не сказав в настоящем времени, что непременно посчиталось бы странным.

Но такую запинку Лев всё же не упустил, сказав:

– Веришь, что она вернётся, – Винс не понял, был ли это вопрос или факт.

– Да, – с тяжестью ответил.

– Знаю, – Лев нисколько не удивился. – Если тебе нужны записи… – начал, нашаривая в кармане флешку, которую протянул бывшему наблюдателю по столу, – то вот они, хотя, уверен, смотреть будет больно, но я всё же верю, что она и воспоминания о ней не добивают тебя, а дают сил, – Кавински посмотрел на него та, словно Лев был светом воплоти, сразу же забирая со стола флешку. – Я же тоже хотел, чтобы вы были вместе, поэтому заранее архивировал все записи и фотки. На самом деле, об этом просил Войд, это его флешка. Он заходил пред тем, как случился пожар, поэтому она у меня. Правда, я не знаю, откроется ли у тебя, весит много, выгружать данные с наших рабочих ноутбуков очень тяжело.

– Спасибо большое… – Кавински, честно говоря, был рад настолько, что только чуть позже задумался о том, что это может быть просто ловушка. «Может, он рассказал мне о том, что танцевал с ней для того, чтобы я на радостях побежал проверять и включать эту флешку, на которой есть вирус или ещё какая-нибудь хрень? Ну уж нет, на свой ноутбук я её не впихну, да и в тот, который остался от Валери, нет смысла, ещё хуже будет. Новый и мощный покупать ради того, чтобы проверить? Возможно. После того, как закончу сегодня, заеду, мне от пары тысяч часов ни горячо, ни холодно». – А она не рассказывала обо мне ничего? Да, ты сказал, что вы не общались как друзья, но она даже не говорила, с кем танцует?

– Она не говорила, а мне было не интересно. Для меня это всё равно не имело значения. Потом я, всё равно увидел вас вместе, понял, да и забыл, – по тону голоса не было похоже, что Лев врал.

– Ну ладно… То есть, – он всё не унимался, – она даже тогда ни с кем не общалась, кроме меня и немного тебя? У неё не было подруг даже тогда?..

– Странно, что ты спрашиваешь это в меня, однако. Я не знаю. Наверное, не было. Я не видел и не слышал.

«Значит она всегда говорила мне правду, не врала, хотя скрывала три вещи».

– Ну, вдруг что-то интересное есть, – пожал плечами.

– Не то чтобы интересное, но… Она всегда торопилась к тебе. В дни, когда Вы танцевали, она старалась быстрее выполнить алгоритм и уехать собираться. Да и, кажется, её настроение было лучше в те дни. Больше, наверное, я ничего не вспомню… Понимаешь, я уважаю её как начальницу, как профессионала своего дела. Я практически не знаю её, как человека, поэтому больше рассказать не смогу. Думаю, тебе бы в этом помог Войд, но, кхм, он тем более ничего сейчас не знает, – и вновь стало тяжело. Молодые люди одновременно подмяли губы, Кавински даже прикупил нижнюю зубами, о чём пожалел, испытав жжение. Попытка сгладить ситуацию, облизнув их, лучше её не сделала.

Несмотря на болезненность восприятия слов, сказанных Львом, Кавински еле-еле улыбнулся, закрыв глаза, запрокинув голову и откинувшись при том на спинку стула, сжимая в одном из карманов своей вспотевшей ладонью флешку.

Осень продолжалась – Кавински становилось только хуже. Чем ближе был день её смерти, тем больше он нервничал, беспокоился, вкладывая в десятое число Декабря столько смысла, сколько не было во всём остальном году. Он всё чаще представлял, что случится девятого или десятого числа, грезил о её возвращении, из-за чего не мог уснуть до середины ночи, мучаясь на алгоритме.

В середине Ноября Кавински сорвался. Он устал от того, что не мог заснуть и от того, что опять будет чувствовал себя плохо. Уже по привычке открыл ящик тумбочки, смазал сгиб руки, быстро набрал снотворное, пустил по вене, досчитав до десяти, потом преспокойно выбросил всё в мусорное ведро. Вроде бы стало легче. Сгиб немного морозило, но к этому он давно привык. «Пожалуйста, я так давно не видел тебя, я так устал, я… Пожалуйста, дай мне шанс увидеть тебя ещё раз! Ты нужна мне!.. Дай мне шанс прикоснуться, обнять, снова ощутить у своей груди, хотя бы взглянуть на тебя, милая моя… Я же верю, верю, что мы встретиться снова, когда-нибудь – не знаю, но обязательно! Не зря же мы так долго шли этот путь вместе с тобой, учились, чтобы вот так… Чтобы всё так закончилось».

Она целовала его в шею. Мягкие губы, слегка влажные, холодные, они и касались участков горящей кожи Кавински. Он вздрагивал раз за разом, грудь порывисто поднималась и опускалась. Мужчина запрокинул голову, не зная совершенно, на что ещё может опереться, кроме этой трёклятой стены, чтобы не умереть на месте. Всё внутри выворачивалось, обнажая чувства, которые он несколько лет хранил в своём сердце. Валери слегка сдавливала его шею своими руками, и её пальцы тоже были холодными. На ногах устоять было невозможно, те предательски подкашивались, поэтому Винс сполз на пол, а девушка за ним, придерживая, наконец отрываясь от шеи. А ведь она касалась его лишь губами. Сердцебиение у неё было ещё тяжелее, чем его, потому что она не знала, чего ждать от Кавински. Сидя на коленях, Валери припала щекой к его плечу, сжимаясь вся от страха. Мелкие слёзы начали стекать с её щёк, падая с них. Мужчина одной рукой обнимал девичью дрожащую спину, второй укрывал голову, гладил по ней, бесконечное количество раз моргая, чтобы самому не заплакать. В конце концов он поднял её лицо на себя, начав его целовать – в лоб, в виски, в щёки, в нос, в скулы и, наконец, в губы. Губы, которые он целовал только в своих снах, так и не успев сделать этого при жизни. Слегка сухие, аккуратные, маленькие, нежные, от которых не хотелось отрываться никогда. Он подался вперёд, углубляя поцелуй, медленно падая вместе с ней на пол, накрывая своим телом, придерживая за выгнувшуюся спину, пока та держала смуглые скулы в своих ладонях. Дышать он тогда боялся, понимал, что она могла бы исчезнуть в любой момент, как это происходило много раз. Кавински слегка оторвался от её губ, потом поцеловав снова, крепче обхватив талию, покрываясь мурашками. Валери обняла его шею, склоняя всё ниже к себе, в итоге прижав голову к груди, как прижимают к себе единственное и самое ценное в жизни. Глубоко вздохнув, Кавински в умиротворении закрыл глаза. Они лежали на полу маленькой комнаты.

– Я готов вечность пролежать с тобой вот так, просто так. Мне ничего не надо больше. – Уверенно произнёс наблюдатель.

– Прошло столько времени, а ты всё ещё любишь меня?.. – спросила она тихо. – После всего, что произошло? После того, как мне пришлось оставить тебя? После того, как я стала чудовищем? После того, как я перестала быть красивой?..

– Что ты вообще говоришь?! – воскликнул он, поднимаясь, удерживая её согнутые в локтях руки на полу, нависая над ней. – Ты не могла вернуться. Что бы ты могла сделать, чтобы остаться или вернуться, чтобы не нарушить эти грёбаные законы? Ещё этот петух драный влез, будь он проклят… Ты сделала всё, чтобы я смог жить дальше, всё, что от тебя зависело и было тебе под силу, ты сделала. – Кавински смотрел в её полное сожаления лицо, которое так боялся увидеть плачущим. – Ты не чудовище, твоя сила просто восхитительна, она невообразимо сильная и опасная, и это завораживает меня, потому что мне хочется, чтобы ты была такой, какой хочешь быть, а ты хочешь быть сильной женщиной, потому что всегда была такой, это мне и нравится в тебе. А твоя красота – она осталась такой же, как прежде… – она перебила его со слезами на глазах.

– Я похудела, Винс, если я сниму одежду, ты увидишь кости. Ты чувствуешь, насколько слабые мои запястья, насколько они тонкие?.. Я не могу заставить себя нормально есть, меня тошнит практически от любой еды. У меня испортились кожа, волосы, ногти – это всё ужасное, – её голос задрожал. – Мне приходится скрывать изъяны за одеждой – мои бёдра, руки, шею, а моё лицо отекло и… – её глаза, залитые слезами, в них было невозможно смотреть. Кавински нежно снял с её головы накидку, под которой она прятала волосы и шею, оставляя открытым только лицо. – Ты изменилась, – тихо и трепетно произнёс, – но не твоя красота, она осталась такой, как прежде, и любить тебя от этого меньше я не стал. И целовать мне тебя хочется так же, как и раньше. – И он вновь наклонился, поначалу коснувшись её лба своим, потом, вновь, губ.

– А ты стал смелее с тех пор, – выдохнул Валери. – И напористее, – на её губах была улыбка, а это значило, что ей это нравилось.

– Да, а ещё я хочу сделать кое-что, – чуть ли не запыхавшись, сказал он, давясь слюной от предвкушения. Одна его рука потянулась к своей ширинке брюк, вторая – к её.

– П-подожди, Винс, стой, нет, я не… – её голос был резок, глазами девушка цеплялась за него, пытаясь перехватить крепкие мужские руки.

– Я быстро, ты не заметишь, – он грубо сдёрнул с её бёдер брюки и нижнее бельё, одной рукой подхватив под колено, запрокинув выше, чтобы можно было легче. Захлестнувший стыд и страх в глазах и всём теле – вот, что можно было увидеть.

– Нет, я… Подожди, пожалуйста, подожди, Винс… – она залилась краской, руки пытаясь выдернуть из его. Всё её нутро сжалось – это было ощутимо в прямом смысле слова. Резкая боль между ног заставила её закусить губу, она ещё раз сжалась – стало ещё больнее. Движения его были резкими, сильными.

– От того, что ты боишься, тебе ещё хуже. Просто расслабься, и так хуёво получается.

Все описания того, что он делал, были отвратительными вплоть до физической боли, которую он и предоставлял девушке, которая, не находя себе места, понимая, что её не отпустят, пока не закончат, больше не пытаясь вырваться, чувствовала себя ужасно. Она наверняка не испытывала никакой любви к этому человеку, ничего хорошего от воспоминаний о нём в сердце не осталось. И это очевидно. Ей было больно. Ей было стыдно. Ей было страшно. Она плакала, боясь всхлипнуть, думая, что её непременно ударят по лицу.

«Какого Чёрта происходит?! – думал Винс. – Что я, блять, делаю?! Нет, нет, нет, нет, только не это, нет! – он начал задыхаться, не в состоянии остановить своё тело, но всем нутром чувствуя сдавленную грудь. – Всё должно быть не так! Нет! Как это остановить?! Я не!.. Я никогда бы не сделал такого, я не тварь! Я люблю её, я бы даже не прикоснулся к ней, если бы она сказала! Прекратится! Пусть это прекратится! Это не я! Это не я! Это кто-то другой! Этого не существует! Это просто сон, сон, который точно закончится, нереальный!.. Валери, Валери, я… Это не я, прошу, пожалуйста!.. Да как остановить это тело? Почему я не могу?! Я не хочу делать ей больно! Я не хочу видеть её слёзы! Это не любовь! Я бы никогда не стал заниматься этим!..».

Самый худший его кошмар. Да, Кавински мог представить, как бы занимался с ней любовью. Но происходящее ей не было. Ему стало невыносимо от этого. И он знал, он понимал, на самом деле, почему она не сопротивлялась – не могла, потому что ослабла. Руки Кавински с лёгкостью сжимали девичьи запястья над головой.

Находясь точно в бреду, не помня уже, что и как он делал, видя под собой только её тело, грудь которого колыхалась от каждого движения другого тела, которое, наблюдатель пытался проснуться, но, как и подобает снам – кошмары входят тебе под сознание глубоко, а счастливые грёзы стремительно заканчиваются.

Наплевав на всё её желания, заинтересованное лишь в своих вожделении и похоти, мужское тело резко, грубо и с агрессией входило в неё, на секунду выходило, до кровоподтёков и синяков сжимая бедро, не позволяя сбежать. Оно точно озверело, жестоко обращаясь с той, кого должно было любить.

Кавински заплакал бы, если бы мог, а Валери уже плакала. Он же всё это видел от лица ненавистного ему тела. Он слышал лёгкие всхлипы и стоны любимой, которая, отвернув лицо, со слезами на глазах, застлавших все её щёки, смотрела в сторону, словно просила чьей-то помощи, открытым ртом вдыхая воздух, который всё равно не спасал её от удушья. Кавински не мог смотреть на неё, такую, которой было до безумия больно, которая готова была провалиться сквозь землю, остаться в ней на долгие тысячелетия, лишь бы это всё закончилось. Тело почувствовало, что внизу было влажно, а через какое-то время и тепло. Самое страшное появилось тогда, когда Винс начал понимать, что чувствовал запах железа – запах крови.

«НЕТ! – взревел он. – НЕТ! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ОСТАНОВИСЬ, СТОЙ, ХВАТИТ! ОСТАВЬ ЕЁ, УЙДИ, УЙДИ И УБЕЙСЯ, СВОЛОЧЬ! УЙДИ ОТ НЕЁ! ОСТАВЬ ЕЁ. ХВАТИТ. ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! – Такой сильной ненависти к себе(?) он ещё никогда не чувствовал, изо всех сил он постарался закрыть глаза, взять власть над руками или ногами, но не мог, это был не он. Он бы никогда не ударил её по лицу, крикнув:

– Да тише ты, это ненадолго, быстро и не больно, расслабься!.. Чё ты ревёшь вообще? Это просто секс, я же не насилую тебя.

Нет, он как раз насиловал её.

Он не мог ничего сделать, и это убивало его. И её. Задыхался. А верила ли она, что это был он, что это был тот Кавински?.. Ненавидела ли она его?.. Да ему плевать было. Он хотел, чтобы её боль прекратилась. «УБЕЙ МЕНЯ, УБЕЙ МЕНЯ, УБЕЙ МЕНЯ, УБЕЙ, НО НЕ ДЕЛАЙ СЕБЕ БОЛЬНО, ПРЕКРАТИ ЭТО! ВАЛЕРИ! ВАЛЕРИ, Я НЕ МОГУ! ВАЛЕРИ, УБЕЙ ЕГО! ХВАТИТ! ХВАТИТ! Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ! Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ УПОТРЕБЛЯТЬ НАРКОТИКИ! Я НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ БУДУ! Я БУДУ СПАТЬ САМ, Я ВСЁ НАУЧУСЬ ДЕЛАТЬ САМ, Я УБЬЮ СЕБЯ САМ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ! У МЕНЯ ЕСТЬ ПИСТОЛЕТ, Я САМ! ХВАТИТ! ХВАТИТ! ХВАТИТ! ХВАТИТ! ПУСТЬ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ! ПУСТЬ ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ! ПУСТЬ Я СДОХНУ! ПОЖАЛУЙСТА, ПУСТЬ Я СДОХНУ! СДОХНУ! СДОХНУ! СДОХНУ! МНЕ НАДО УМЕРЕТЬ! Я ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ! Я ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ! Я ДОЛЖЕ…» – Кавински потерял сознание на некоторое время, очнувшись уже стоя уже на сильно трясущихся ногах.

Это была та же комната, это был тот же кошмар. Он стоял, дрожащими руками застёгивая брюки, не понимая, со стороны ли он на себя смотрел или нет. Тело выдыхало горячий воздух, удовлетворённое – и оно чувствовало недавний оргазм, Кавински было мерзко до невозможности. Сознание его бегало от этого тела к любой точке пространства наблюдая со стороны. Взглядом Винс разглядел капли крови на полу. Валери на нём уже не было. Нет. Она была на руках рассвирепевшего отца, стеклянным взглядом смотря на истерзанные собой же руки, которые бесконечно кровили у ногтей. Она явно находилась вне себя. Её нижняя часть тела была закрыта мало того, что её одеждой, но ещё и плащом отца, замотанная в него. Словно на автомате Войд опустил дочь на пол, бережно устроив у стены – и она продолжала молча сидеть. А потом Инспектор со всей своей яркостью бросился на тело, повалил его на пол, начал бить по лицу кулаками, достал из-за пазухи нож и стал резать им. Кавински, словно убитый, не чувствуя в себе жизни, но чувствуя боль от ударов Войда, понимал, что он заслужил, что это тело заслужило. Секунда – невыносимая боль в лице, щёку разрезало. Другая – и он простой наблюдатель. И так попеременно, и боль становилась сильнее, а Войд становился ещё злее, если это вообще было возможно.

Изрезав лицо, он принялся за шею, на которой раз за разом оставлял глубокие полосы ножа – на него самого выплёскивалась кровь, фонтаном выходящая из артерий. «Пусть он убьёт меня, пусть просто убьёт меня, мне плевать, что со мной будет, я заслужил. Пусть убьёт меня…» – бредящий, он не видел очертания лица Войда, когда секундно находился в теле, потому что Инспектор выколол ему глаза, но знал, что фиолетовые глаза выжигали тело до самого пепла, которым под утро рассыпался этот кошмар.

Кавински проснулся с диким взглядом, смотря в потолок широко раскрытыми глазами, часто дыша. Удары сердца и их силу с каждым новым пугали его ещё больше. Лицо моментально исказилось, он не то что заплакал, он заржал, начав трястись и кричать от этого. Ваньинь ринулся к нему, моментально проснувшись, встав передними ногами на край кровати, тычась мордой в плечо резко севшего и обнимающего себя хозяина. Он скрывал голос, понимая, что его никто не услышит:

– Я не буду! Я больше не буду!! Я-я никогда больше не буду! Я клянусь! Я обещ-щаю! Валери, я обещаю я!.. – захлёбываясь в собственных слезах, он начал дышать в припадке. – Мне стыдно! Я не буду! Я никогда больше не представлю тебя и меня, я не… – не зная, как сформулировать свои мысли, он думал о том, как множество раз за полгода удовлетворял себя, получая быстрый и дешёвый дофамин. – Я не такой, я не извращенец, я не тварь, я не мразь, я не!.. – в голове перемкнуло. – Какой же я грязный и мерзкий… Я люб-лю тебя, п-прос-сто люблю, м-мне больше н-ничего не нужно. Мне не нужно видеть тебя голой, чтобы любить тебя. Мне не нужно спать с тобой, чтобы любить тебя. Мне не нужно целовать тебя, чтобы любить тебя. Я могу даже не касаться тебя, но любить тебя… – хотя он знал, что это было бы для него пыткой – не иметь возможности обнять, погладить по волосам, прижать к себе в танце, сплести пальцы, взять её на руки и унести туда, где она будет в безопасности. – Я просто хотел, чтоб-бы ты была в безо-п-пасности, я хотел защитить тебя… – шёпот губ, трещины на которых налились солью. – Почему я стал для тебя самой большой?.. – подняв голову к потолку, взревев, он упал на колени, содрогаясь спиной от того, как его кошмарило. Хуже стало, когда понял, что его вот-вот вырвет. Живот моментально скрутило от боли, переменяющейся с резкой до тупой, захотелось перестать чувствовать кишечник. Единственное, что он успел, так это резко схватиться руками о края матраса, свесившись с него головой, открыв рот и выплеснув из него всё прямо на пол. Пахнуть в помещении стало отвратительно, а привкус рвоты побуждал блевать ещё больше, вывернуть всю полость рта и гортань наружу, прополоскать и постирать. Кавински попытался встать, оперевшись одной дрожащий рукой на матрас, второй подхватив спину пса, отчаянно пытающегося помочь. Босыми ногами ступив на пол, молодой человек пошёл до ванной, дверь которой верный помощник уже открыл. На полусогнутых ногах дошёл до туалета, опустившись перед ним, схватившись за ободок. Последний раз его так рвало от отравления алкоголем в подростковые годы, во время празднования Нового Года. Но тогда с ним была Валери, она забрала его, а потом сидела и разговаривала. «Я помню, что меня пыталась поцеловать Нава, мне пришлось ходить со следом от её помады, и… Хах, помню, что она, – он уже имел ввиду Валери, – указала на свою щёку, намекая на то, что она испачкана, а я подумал, что она просила себя поцеловать… И я потянулся же!.. Надо было тогда поцеловать её, хотя бы раз в жизни… Мы смотрели фильм, вместе заснули, я – в её ногах. Это вышло случайно. А утром, – он вспомнил вид её фигуры и то, что подумал тогда, сразу же осадив себя за эту мысль, перекрыв её тем, что только что привиделось, ещё раз её то что ткнув себя, как щенка, носом в лужу, а взяв за шкирку и опустив в корыто с водой, в котором вполне можно бы было захлебнуться. – Нет, нет, не могу, мне нельзя об этом думать, это отвратительно. Я отвратительный».

Кое-как отошедши, сразу же сполоснув пахнувшую и испачканную рвотой руку, он набрал в рот побольше ополаскивателя, нещадно колющего полость рта. Всё лицо было мокрым, но умыться ещё раз было бы не лишним. Пёс суетился рядом. Кавински, повернувшись к двери, присел, погладил его, потом обняв и прижав, опираясь, от благодарности ещё раз опустив пару слёз.

– Мама воспитала тебя хорошим мальчиком, Ваньинь, – пёс склонил голову на плечо Кавински, с которого её пришлось быстро убрать, чтобы напомнить о том, что предстоит ещё и убраться в комнате.

Ползая на четвереньках и собирая тряпкой остатки частично переваренной пищи в смеси с желудочным соком, Кавински ощущал всю ущербность происходящего. «Половина четвёртого утра, а я занимаюсь тем, что вытирают с пола блевоту – побочку от наркоты, да и в целом проявление моего психического состояния. В доме, который мне достался… От неё, которой в этом мире больше нет – потому мне и приходится колоться. Замечательно. Просто прекрасно. Ахуенно», – хмурясь и злясь на самого себя, он был слаб.

Лечь в кровать снова, на этот раз обняв обеими руками пса, он осмелился, не став принимать лекарственные препараты. Без них заснуть оказалось тяжело, но это… Оказалось возможным, что уже вселяло надежду.

Надежду, которую он испытал, ещё раз увидев на фотоплёнке её, прижимаемую за талию. Кавински помнил, как на его груди или плечах лежали бледные ладони, нежные, но сильные. Он смотрел отрывки видео, будучи в наушниках, вспоминая слова песен, которые даже спустя столько времени и перенесённого горя пробуждали в нём чувства, взывающие к жизни вновь и вновь.

В его голове мешались мысли о том, что он должен ещё столько всего сделать – а он многого хотел, к примеру, купить вертолёт и научиться им управлять, хотел прочитать много анонсированных книг, хотел выкупить «Сумеречную Звезду» или открыть свой клуб – это было самым меньшим. Мешались мысли о том, что он должен был ухаживать за Ваньинем – нельзя же было просто так оставить своего ребёнка, верно? – помимо этого он должен был сделать то. О чём просила Валери, это было самой весомой причиной остаться. Но иногда… Жить совершенно не хотелось.

Навязчивые мысли по типу: «А может воткнуть себе в живот нож прямо сейчас?» во время мытья посуды; «А может дать газу и улететь куда-нибудь с обрыва?» во время поездок за городом; «А может попытаться убить Инспектора?» во время непроизвольных воспоминаний о последнем; «А может ввести последний раз или накидаться в усмерть?» во время взгляда на прикроватную тумбочку; «А может просто выстрелить?», держа в руках пистолет и намереваясь убить очередного имперского скота. Если бы всё было так просто… Нет, «просто» ему не нравилось, «просто» его не устраивало, «просто» было неинтересно и слишком легко для того, чтобы сейчас решить всё бросить, после всего пережитого и осознанного. Кавински поставил себе условие – пока не умрёт Ваньинь и пока Империя не падёт, он не убьёт меня. Был один нюанс этой цели – бывший наблюдатель стал человеком, грезящем о смерти, отклонившись в сознании от основной своей идеи.

После того, как он увидел тот кошмар, то запрятал шприцы и ампулы в тумбу, которая стояла в комнате Валери. На первый вид обычная табуретка имела двойное дно, при нажатии на которое и открывался отсек, доступ в который нужно было получать ещё и при помощи кода, но так как Кавински конкретного не знал, просто ввёл ноль, не прогадав… Дно открылось, показав ему содержимое. Раньше он не открывал его, но в этот раз посчитал нужным, немного удивившись. Пистолет Войда и… «Красный бант? Не, ну, первое я ещё могу понять, но бант? А, может?.. Точно, наверное, это от её мамы, вроде припоминаю что-то такое на фотографиях, – он полез за альбомом, лежавшем в шкафу его комнаты. Убедившись, открыв в самом начале, подумал о том, что стоило сохранить сборник воспоминаний, положив его в дно, аккуратно так, чуть ли не трясущимися руками. – От Войда есть, от Евы есть, а что насчёт Валери? Что я могу положить в этот ящик такого символичного? Хах, шуба и каблуки сюда не влезут… – Взгляд ненароком пал на свою же руку, где было надето кольцо, не снимаемое уже несколько долгих лет. Грудь кольнуло. Он знал, что это будет больно, но кольцо было единственной вещью, которая у него всецело ассоциировалась с Валери. Он ещё минут десять, заткнув уши музыкой, сидел на полу, скрючившись, раздумывая, не может ли он чем-то заменить кольцо. Винс его прямо как от сердца отрывал, оставляя в тумбочке – были мысли, что он рано или поздно вернётся за ним, не сможет без этого маленького и ненавязчивого аксессуара на руке. «Вот зачем он вообще это кольцо снимал? Носил бы дальше, ни к чему мучиться и строить из себя невесть какого вселенского страдальца», – можно было бы подумать. Но для бывшего наблюдателя это кольцо значило слишком много, чтобы не переживать о нём – он постоянно крутил его вокруг пальца, снимал, рассматривал девятку на обратной стороне, пропитавшуюся кровью, оставшейся на поверхности ещё с того времени, как Валери поранила его в тот день. Постоянное обращение взгляда на чёрную керамику добивало воспоминаниями о том, как он получил её. Он не хотел вкладывать что-то в оставление этого кольца, наоборот, было желание сохранить, скрыть ото всех. Последними в ящик легли препараты. «Хах, могу ли я надеяться на то, что в этой семье было что-то и от меня?.. Если так подумать, мы все по-своему больны, каждый со своими проблемами. Могу ли я вообще иметь что-то против её родителей? Вряд ли, я должен хоть сколько-то уважать их, потому что благодаря ним появилась Валери. Я был её мужем около шестнадцати часов, считается ли это? Пусть. Мне нравится так считать, хотя… я до сих пор считаю её своей женой. Она же есть. Если есть она, есть и всё между нами, а это и любовь, и общее прошлое, и пропащее настоящее и долгожданное будущее. Я же до сих пор надеюсь, что ты вернёшься ко мне, милая», – он посмотрел в окно, на светлое и серое небо, вызвавшее чувство тревоги и боли в груди и голове. Смотреть на небо того же оттенка наблюдатель долго не мог, если быть точным – совершенно не мог.

Врасплох его заставало и любое упоминание моря, к которому он со времени своего Дня Рождения не ходил совсем. При этом к небольшому озеру у дома молодой человек относился абсолютно спокойно, наблюдая за тем, как вокруг него ходили местные жители, продолжавшие беззаботно жить после произошедшего. Казалось, их ничуть не волновало то, что по соседству с ними некогда жила девушка, которая играла одну из самых важных ролей в жизни Империи и АллоТерры в целом. Сейчас таким человеком являлся бывший наблюдатель.

Он заходил в «Dark Rise» по-хозяйки, не прилагая усилий для того, чтобы распахнуть двери – всё они были ему открыты. Кавински было плевать на то, что в центре зала кто-то мог танцевать, он шёл мимо них, не обращая ни малейшего внимания на стриптизёрш и обычных танцовщиц, которые со временем прекратили попытки присесть на него.

Винс усаживался за свой стол, где некогда и говорил с Ричардом в Декабре, практически год назад. Первый был прямо-таки молодой звездой противозаконности. Все знали, что бывший наблюдатель ничуть не уступал уже своему коллеге, который достаточно долго варился в этом Адском котле. Прямо имя Кавински никогда не упоминалось, срываясь с незатыкающихся ртов в качестве незаурядного слова: «Тигр», что во многом объяснялось характером бывшего наблюдателя.

– Добрый вечер, Рич, – обращался блондин, выводя своего коллегу из полусна – у него была такая привыччка, сидеть с закрытыми глазами и просто слушать происходящее в полудрёме.

– Вечер добрый, Винс, – по-змеиному ответили ему, смотря необычно холодно. Он был чем-то недоволен.

– По твоему тону и не скажешь, – усмешка.

– Не обращай внимания, рабочие неполадки.

– Вообще-то я заинтересован в решении твоих «рабочих неполадок», так что рассказывай, в чём дело, – держа спину прямо, а скрещенные руки на груди, он внимательно смотрел на собеседника.

– Меня вызывал на личную беседу Инспектор Войд, – его ответ показался несколько истеричным.

– О. какое благословение!.. – с сарказмом. – Ну, ты уж придумай чего-нибудь, чтобы не попасться. Твоё напряжение понимаю, но не вижу в этом конца вселенной.

– Нет, я не совсем об этом. Точнее, об этом, но я понятия не имею, почему личная беседа, кроме того, он сделал это прямо на улице, после того собрания, на котором мы вместе стояли.

– Он мне тогда тое предлагал вернуться в Корпус Наблюдателей, может, в этом дело? Тоже попросит тебя на пару слов, припомнит о долге перед Империей, ещё чего, – Винс всем своим видом показывал, что беспокоиться не о чем.

– Буду надеяться на это, иначе придётся несладко, ох, как несладко… Ладно, это мои личные проблемы, опустим их для другого случая. Я хотел уточнить: не собираешься ли ты выкупить «Сумеречную Звезду»? Просто, понимаешь, в моём маленьком заведеньице становится тесно как для моих, так и для твоих агентов и клиентов.

– Предлагаешь мне прямо под носом крутиться? – «На самом деле, именно этим я и занимаюсь, поэтому они и думают, что я прозрачный и чистый. Вот только вертихвостством я промышляю не только перед Правительством, хах», – он усмехнулся, создав ощущение принадлежности своей реакции к произнесённым вслух словам, а не к тем, что остались в голове.

– Как вариант, о небезызвестной поговорке ты знаешь, – Ричард отпил виски из маленького стакана, который бряцнул по столу в момент, когда его опустили. – Ты, главное, людей найди для начала ответственных, не будешь же ты сам по кухне да за барной стойкой бегать. Посмотри, как твоя жизнь изменилась после того, как ты перестал гоняться до полуночи с товарами. Мне кажется, у тебя даже немного, – мужчина сомнительно прищурился, – пропали мешки под глазами.

– Это верно, но я до сих пор иногда вздрагиваю от любого, блин, звонка от них. Одно неверное движение – и я труп.

– Специфика работы, что поделать?

От этой фразы бывшего наблюдателя перенесло на несколько секунд в прошлое. Он уже слышал такое выражение, и, кажется, ровно пять лет назад…

– Ты как-то сильно загнался, Винс, – Ричард взял в руки бутылку с виски, которого было ещё много. Он собирался налить для собеседника, но его остановили жестом.

– Я не пью, – осознанно ответили. – Вообще.

– Благородно, – бутылка вернулась на пробковую подставку. – Слышал, ты раньше танцевал, и тебе это очень нравилось. Не хочешь сейчас развлечься? – «Он позвал меня для того, чтобы сбагрить куда-то? Вот же ты крыса, Ричард. Я же знаю, что ты просто не хочешь знакомить меня с новыми поставщиками, потому что они заинтересованы в частой смене заказчиков, а я для них – новое лицо, приоритет».

– Не танцую один. – «Богини, какой же ты упёртый, очкарик».

– Предлагаешь составить тебе компанию? – крайне любезное предложение.

– Нет уж, спасибо, женатому человеку не престало танцевать с кем попало, – он чуть ли не осёкся на полуслове, ощутив в горле комок, из-за которого чуть не задохнулся. – Просто посидим, скоро и люди подойдут, – Винс победно улыбнулся, закинув ногу на ногу, одним плечом улёгшись на диванчик, второй прикрывая живот, на самом деле захватывая пальцами рукоять пистолета, готовый ко всему.

Поправляя воротник, брюнет поднимался в кабинет Инспектора Войда, оглядываясь по сторонам и пытаясь утешить себя мыслями о том, что он выйдет из этой комнаты страха живым и со своей памятью.

Постучались ровно три раза. Вновь слышать холодное разрешение войти было совсем неприятно.

Закрыв за собой дверь, он начал считать секунды у себя в голове.

– Добрый вечер, Ричард, присаживайся. – Мужчина поднял голову на гостя, отложив в сторону бумаги.

Недолгая беседа, во время которой бывшему наблюдателю действительно предложили вернуться на прежнее место выполнения алгоритма, расставшись с предпринимательской деятельностью. Глава Полиции ни на что не намекал, его слова были не похожи ни на допрос, ни на сокрытый в них приговор. Также он спросил об успехах Ричарда, на что ему так же «прозрачно» ответили, мягко улыбаясь. Несмотря на то, что в кабинете стало душно за время их беседы, духота была не такой, как обычно бывает в толпе людей или при жаре. Спёртый запах чем-то напоминал смесь из металла и полимеров, будто в комнате было много чего-то искусственного, нового, только отполированного, скрытого в упаковке. Некоторое время Ричард даже наблюдал за тем, как Войд ходил из стороны в сторону, держа покрытые перчатками руки за спиной. Инспектор не смотрел на своего гостя даже боковым зрением – так казалось. Мучительные полчаса закончились в миг, когда молодой человек начал думать о том, что ему даже стало спокойнее и свободнее дышать.

Ричард готов было вот-вот открыть дверь вспотевшей ладонью, ликуя у себя в голове: «Это было не так страшно, как я ожидал, всё ровно так, как говорил Винс… Это не слишком походит на ловушку, по крайней мере, я не чувствую подвоха».

– Ну, да, я подумаю, господин Инспектор, – с лёгкой робостью. – До свидания!..

– До свидания, Ричард, – его лицо сохраняло мертвенно-спокойное выражение, провожая пристальным взглядом фиолетовых глаз.

Дверь открылась раньше, Ричард даже не успел понять, кто пришёл к Войду, даже не постучавшись, фактически нарушив покой Инспектора.

Это был выстрел прямо в спину

– Хорошая работа, Кавински.