— Мы все понимаем, что Григорий за воротами интерната представляет опасность для себя и окружающих, — Костя чеканил как по писаному, хотя на самом деле так не думал. Он просто знал, что в моревском мире дисциплинарных взысканий и простроенных границ дела обстоят именно так, и пытался с ней срезонировать. — Поэтому предлагаю просто запретить ему выход без сопровождения. Навсегда. Это, конечно, довольно жестоко. Но намного лучше, чем отправлять его на произвол судьбы в этот самый, как его…

— Лой, — громко подсказала Морева.

— Да, в Лой. Давайте поступим по-человечески. Мы, в конце концов… в ответе за тех, кого приручили.

— Это вы в ответе за тех, кого приручили и как. Это следствие ваших методов. Что это за методы, дорогие коллеги? Круговая порука. Ценностно вы вне лицея, не в одном ритме с нами, вся ваша кураторская группа. Просто секта какая-то. Вы представляете? Все, все знали, что Новиков ночью шлялся нипойми где. И вы, Константин Васильевич, знали, и ваши, э-э-э, мальчики. И скрыли это! Скрыли от меня. А как они бражку варили? Ну это же ни в какие ворота. А я уже тогда ставила вопрос об исключении Новикова. Так меня же никто не слушал!

Нет, срезонировать с Моревой не получилось.

— Да, у меня секта, — взбеленился Костя, — да, у меня круговая порука. Ну вот так вот уж сложилось! Так сложилось, что у меня не самые благополучные по поведению лицеисты собрались. Работаю, как могу. Разве плохо? Артём Ветицкий больше не кусается, по крайней мере. Другие тоже подтянулись.

— Тише-тише-тише, — зашелестел Иннокентий Павлович, шевеля кустистыми седыми бровями. Должность директора лицея-интерната была для него чем-то средним между любимым хобби и почётной синекурой, и Костя был уверен, что директор его поддержит. А вот Новикова вряд ли. — Марь-Ильинична! К Константину Васильевичу у меня нет никаких претензий. И ребята им довольны. Не надо всех под одну гребёнку. Со специфическим контингентом Константин Васильевич справляется, можно за него только порадоваться.

— Ну так!

— Решение трудное, но я его поддерживаю. Я вас понимаю, Костя. Мальчик сложный, не раз вы за него вступались. Но раз Мария Ильинична так настаивает… Да и у других коллег, думаю, возражений нет.

У коллег возражений не было. Костя пытался было что-то сказать, задрав башку, но директор успокаивающе поднял брови и жестами — мол, хватит — показал Косте садиться, так что ему ничего не осталось делать, кроме как опуститься на своё место и глядеть в полированную поверхность стола.

Костя всегда действовал по принципу «не можешь победить — возглавь». Ребята из кураторской группы были с ним на «ты». За учёбу и серёзные проступки он спрашивал, конечно, но никто и никогда не мог вспомнить, чтобы Костя наказал кого-то за вейп или ашку. Особого восторга он при этом тоже не испытывал, но и гонять мелких за такую ерунду считал глупостью и ханжеством. Взамен Костя требовал не забивать на учёбу и не врать.

Он и попробовал-то такую систему от безысходности, когда нагнали ему в группу таких ребят, как мрачный и нелюдимый Артём Ветицкий или, наоборот, весёлый и деструктивный Егор Литвинов, у которого руки без конца чешутся что-нибудь сломать, разобрать, приклеить жвачку, оторвать ручку от окна и так далее. Это была форма педагогической дедовщины — кураторы постарше без всякого стеснения старались спихнуть трудных школьников молодому коллеге.

Когда приходил очередной переведёныш, глядя исподлобья, Костя сажал его перед собой на стул и говорил что-то вроде: «Так, друг мой ситный, меня зовут Костя, для особо вежливых — Константин Василич, у меня запрещено попадаться в пьяном виде коменде, получать двойки, врать; матом ругаться можно, но негромко», — и сам не верил, что сработает. Но работало уже который раз. Даже средний балл по группе, который из каких-то бюрократических соображений считал завуч, был не самым низким в лицее.

Костя привык, что мог запросто завернуться в шелка своей доморощенной педагогики, и если что-то у подопечных не ладилось, если кто-то предъявлял к ним претензии, сказать что-то глубокомысленное — мол, у меня с Новиковым свои отношения, я с ним поговорю, чтобы он так не делал. А сейчас шелка у него отняли, и сидел он посреди педсовета будто голый, и пялился на полированную поверхность стола.