После завтрака была устроена генеральная уборка. Слава отвел душу по полной: в мусорку безжалостно улетало почти всё. В доме родителей было принято оставлять хлам на всякий случай, а потом жить в ожидании, когда этот случай найдется, чтобы вещь пригодилась. Мирон же сам был не против избавиться от лишнего. Нежелание вспоминать о прошлом, конечно, способствовало расхламлению: ничего не хотелось оставить просто на память. К обеду (утро у них началось слишком рано) была полностью отдраена спальня, ванна и кухня. Фёдоров запретил Славе браться за гостиную и гостевую спальню сегодня: он с начала недели планировал им свидание! Раз уж Карелин уже совсем не выглядит болеющим человеком, то ему можно и выбраться из квартиры на несколько часов. 

Пока Мирон бегал по квартире, собирая вещи в рюкзак для обещанного сюрприза, Слава тухло листал ленту в одной из социальных сетей. Если честно, то его руки так и чесались продолжить уборку, пока есть хоть несколько минут до исполнения этого самого «сюрприза». Чат группы противно запиликал. Кто вообще называет учебную группу «Опасными овощами–107»? Староста предлагал встретиться всем вместе в каком-нибудь баре, чтобы наконец узнать друг друга лучше и познакомиться. Он открыл голосование, где, к Карелинскому величайшему сожалению, не было варианта: «Мой резко ставший ревнивым парень меня никуда не отпускает под разными предлогами». Ладно, может Мирон морально готов и к этому разговору? Славе казалось, что он не готов и к масштабному расхламлению пространства. А по итогу очень даже весело и игриво сегодня ходил выносить мусор со всем, что не понравилось Карелину. На одной из коробок, самой первой, которую они собирались выкидывать, он даже написал черным маркером «Прошлое». Даже добавил, мол, «прошлое нужно уметь выносить из своей жизни». Или что-то в таком духе. Славе же казалось, что в этом вопросе Мирон будет больше похож на маму с вечными причитаниями: «А вдруг пригодится однажды? Не сегодня, так в следующем месяце». В итоге этот «следующий месяц» не наступал уже больше десяти лет. Но Фёдоров с такой готовностью и энтузиазмом выносил мусор из квартиры, что Слава только диву давался. Его переезд начался явно с приятной ноты. 

— Сла-а-ав, — раздалось из спальни. Карелин потянулся на диване в гостиной, собираясь вставать, но Мирон опередил его, появившись в комнату. 

Слава устремил вопросительный взгляд на Фёдорова, мол, в чем дело? Что нужно сделать? Но тот лишь тепло улыбнулся, поправляя огромный рюкзак на плечах.

— Я собрался.

— Мы уезжаем на неделю что ли? 

— Нам просто может понадобиться самое разное! — голос Фёдорова был воодушевленным. Кажется, то, что он удумал, было поистине грандиозным. Или он, что более вероятно, решил просто перестраховаться в тысячный раз. — И я уже вызвал такси.

 Слава смотрел удивлённо: неужели это его прекраснейшее место действительно находится так далеко от города? 

— Во всяком случае, там нам никто не помешает проявлять нежности, — произнёс Мирон, точно умудрился прочитать мысли своего юноши. А может, и сам Слава просто подумал вслух, только совсем не заметил как. 

Карелин согласно кивнул. Когда Мирон готовил масштабные сюрпризы, ему было очень сложно сопротивляться порыву чувств и не поцеловать его, хотя бы просто прикоснуться. И если они будут за городом, где-нибудь подальше от людских глаз, то так будет даже лучше. Слава слишком хорошо помнил то чувство — как чешется всё изнутри от желания подарить объятия, практически до ломки костей собственных костей и нервного выкручивания пальцев — когда хочется обнять его, прижать к себе, а нельзя. У Мирона такие касания получались абсолютно естественными — потрепать по голове словно невзначай, ущипнуть где-нибудь в районе рёбер (да с такой нежностью, что у Славы сердце было готово сорваться вниз к чужим пальцам), поправить куртку, легко поглаживая по груди. Когда Фёдоров делал что-то такое, ни у кого бы не возникло никаких «неправильных» мыслей. Точно старый друг проявляет заботу или выполняет поручение матери следить за бестолковым сыном. Ничего криминального, никаких выходов за рамки бесконечных условностей. Но вот когда Слава его касался! Карелину тут же казалось, что о его чувствах знают все, кто находится в километре вокруг! Его движения были нервными, сбивчивыми, неловкими… точно вот-вот раскроют. Мирон часто в такие моменты шептал: «Всё в порядке, никто не смотрит даже, не волнуйся, прошу тебя». Но Слава совершенно не мог унять дрожь в своем теле. Лишь одна мысль о том, что из-за него могут начаться проблемы у них двоих, приводила Карелина в панический ужас. И, наверное, эта тревога выдавала его куда больше, чем невесомое касание подушечками пальцев чужой ладони. На вечный вопрос Славы: «Как ты научился быть таким спокойным?» — Мирон никогда не отвечал. Хотя Карелин и сам понимал, что дело, безусловно, в опыте. И отчасти он был благодарен Мирону, что тот не освещал истории о бывших подробнее, чем тогда в Хабаровске. Но не радовало Славу другое: Фёдоров точно повесил огромный замок на ту часть биографии, словно демонам его прошлого будет лучше взаперти. Но пока сил бороться с этой позицией у Карелина не было. Хотя, наверное, Мирон и понимал, что Слава просто ждёт, пока тот вывалит абсолютно все кусочки своего прошлого ему на голову, чтобы тот мог успокоить и приласкать его демонов. Только восприятие у них отличалось. Для Славы это была история самого дорогого ему человека, для Мирона — практически облить помоями своей памяти. Но, может, у Славы весьма специфичный вкус? Ведь тот что-то нашел в нем, да и молоко со сливочным маслом он пил, даже не поморщившись. 

Уже в такси Слава сидел с горящими глазами и в предвкушении. Мирон самым обычным жестом поправил ему воротник рубашки, выглядывающий из-под толстовки. Слава так стремился показаться более серьёзным в университете, что стал пытаться носить хоть что-то из «офисного» стиля. Только в лекториях было слишком холодно, чтобы отказываться от толстовки (конечно, так это было исключительно по словам Славы). На самом деле, Фёдоров был уверен, что в таком возрасте привычки и характер уже не переломить — а Карелин слипся со своими свитшотами, и в них ему было комфортно.

У Славы от такого будничного прикосновения побежали мурашки по спине. Это водителю должно было показаться, что Мирон просто поправил белый воротник у не особо аккуратного юноши. А вот Карелин чувствовал, как кончики пальцев на несколько секунд задержались у шеи, проскользнули по ней. А сам Мирон — всего на секунду — приблизился к нему. Слава мог поклясться, что чувствовал, как Мирон вздохнул. Ему, кажется, безумно нравился его парфюм. Он всегда говорил: «Очень показывает твой характер… сначала такой терпкий, а шлейф и нотки совсем нежные и невесомые. Что это? Сначала табак и какое-то дерево… а потом?». Слава не знал, что потом. Он послушал, наверное, около трех ароматов вместе с консультантом, а потом взял единственный, в котором не было ни намёка на приторность. Упаковку от парфюма он выкинул, как только оказался дома. А Мирону очень уж нравилось отгадывать — что же там «после». 

— Опять манжеты испачкал? — недовольно проворчал Мирон голосом измученной няньки. — Ну как это, Слава?

— Что?.. нет…

Но Слава договорить не успел. Фёдоров уже коснулся его ладони — от чего Карелина, вполне ожидаемо, пробрала легкая дрожь. Тот приподнял его руку, чтобы снять красную нитку, прилипшую к белоснежному манжету. Карелин почти рассмеялся — нитку заметил! Одну нитку! 

— Чистоплюй несчастный, — ядовито брызнул он, вполне ожидаемо выдергивая свою руку из цепких чужих, пока Мирон осторожно держал его за ладонь и делал вид, что разглядывает рукав в поисках новых пятен. 

Слава, в принципе, был аккуратным. Во всяком случае, куда аккуратнее, чем был в прошлом году и уж тем более до встречи с Мироном. Конечно, пятна он себе часто на одежду ставил, но сам старался всегда следить за своей опрятностью. Но кого бы убила нитка на манжете? 

— Сам просил обращать внимание на твои пятна, — обиженно фыркнул Мирон в ответ. — Твоя мама и мне, и тебе голову оторвёт, если выйдет как в присказке: «Молодой русский дворянский поросенок, отправившись в Европу, вернулся обыкновенную свиньею». 

Слава не просил. Но Фёдорову же надо было как-то объяснить, почему он так привязался к какой-то нитке. И почему её нужно было немедленно снять с рукава. На самом деле, Карелина замечала исключительно положительное влияние Мирона на Славу. И это не могло не радовать. Мало ли, мама бы разнервничалась и решила бы, что Карелину срочно нужно вернуться в Хабаровск? 

— Но это же не пятно, а нитка! 

— Где нитка, там и пятно, — отмахнулся Мирон, отворачиваясь от Карелина в окно.

Хитрый! Хитрый, да ещё и не имеющий ни стыда, ни совести! Как тогда… в коридоре с пошлыми капельками воды, стекающими по торсу. Только сейчас он самодовольно демонстрировал свою шею, зная, что Слава не сможет не обратить свое внимание на нее! Карелин видел синюю венку (интересно, это не глюки?), немного выпирающий кадык (и вот его было неудобно разглядывать с такого ракурса) и поостревшую скулу. Неужели Мирон снова стал худеть? 

Фёдоров ему давно рассказал про свою бабушку, которая любила повторять, что щечки растут только в руках полных любви и заботы. Неужели руки Славы перестали быть так сильно любящими? Ладно. За подобные мысли Мирон бы точно дал ему по лбу. 

 — И как же мы столько лет с тобой дружим? — вздохнул Слава, понимая, что только так он смог бы уговорить Фёдорова повернуться. Иначе смотреть ему на эту шею и нервно ломать себе пальцы от желания поцеловать её. 

— Просто до этого твоя мама не просила меня следить за тобой, — рассмеялся Мирон. — А я ответственно подхожу к поручениям! 

— И с чего она решила, что из нас двоих ты более ответственный? Человек, который «я сегодня никуда не пойду», — буркнул Слава. 

— Просто о твоих проебах она знает, а о моих — нет, — улыбнулся в ответ Фёдоров.

Славе казалось, что тот вот-вот привычно щелкнет его по носу, но рука застыла и опустилась снова на колено, едва оторвавшись от него. Как же несправедливо! Ну разве друзья не могут щелкнуть друг друга по носу? Это ведь совсем не романтичный жест! 

Они выехали за линию города. Водитель, на удивление, молчал всю дорогу. И даже музыку не включал! Славу эта тишина даже отчасти раздражала. Мирон тоже не горел желанием говорить постоянно. Они довольно давно не были где-то вне дома на свиданиях. И, кажется, они вдвоем совершенно отвыкли разговаривать без каких-либо тактильных проявлений. То щекотали, то прижимались, то Мирон по волосам его постоянно трепал, то он сам носом утыкался Фёдорову в плечо. А сейчас Мирон даже по носу решил не щёлкать — страшно сделать что-то лишнее перед непроверенными глазами. Да и… не всем ведь приятно смотреть на нежности двух чертовски влюблённых людей.

Таксист остановился. Мирон тихим, но твердым голосом поблагодарил его за поездку и вышел из машины. Слава лишь торопливо повторил его действия и слова. На воздухе стало легче. Карелин оглянулся: вокруг ни души! 

— Захотели вывести меня в лес? 

— Это лишь часть моего страшного плана, — загадочно улыбнулся Фёдоров. 

Нет, на злобного гения он похож не был, как бы не старался показать всем обратное! Но было сейчас в нем что-то настолько загадочное (а потому и страсть какое притягательное!), что именно Слава был готов утащить его прямо сейчас в лес. Но Мирон его опередил.

— Нам нужно немного прогуляться до места, — улыбнулся Фёдоров.

Карелин согласно кивнул, он хотел оглянуться, чтобы убедиться, что людей поблизости нет, но Мирон его опередил. Он просто взял за руку, ненавязчиво переплетая пальцы. Слава вздрогнул. Теплота ладони словно пронзила его нутро, подмерзающее от осеннего питерского ветра. 

— Оно очень далеко? 

— Минут десять пешком, кажется, — пожал плечами Мирон. — Точно не больше пятнадцати, — задумчиво продолжил он, — а что?

— Думаю, утащить тебя в лес, чтобы целоваться, — лукаво улыбнулся Слава. — Там по времени или как? 

— Ко времени мы совершенно не привязаны.

Карелин впервые оказался в пригороде Санкт-Петербурга. В первые дни по приезде они с Мироном бесконечно мотались с его документами по ВУЗам — вот незадача, сайты университетов не выдерживали количества абитуриентов! — и лишь по вечерам Фёдоров буквально вытаскивал его гулять. Слава был уверен, что никуда он не поступит, что это всё — вот-вот испарится, и они уедут обратно в Хабаровск. И ему из дома выходить совершенно не хотелось. А Мирон старался его развеять: тащил за собой в самые красивые места, обходил с ним весь центр, что в один момент у Славы не только душа болела, но и две ноги. И до пригорода они так и не добрались. Сейчас же Мирон уверенно вел его по узкой дорожке в ямке и с мелкими камешками, а Карелину оставалось только бесконечно оглядываться, сохраняя в памяти пейзажи. Место явно было дальше, чем та же Гатчина. Это уже, наверное, даже не пригород, а область. Хотя Слава не был уверен, что стоит называть это так. Во всяком случае, дома, которые они проезжали недалеко отсюда, были уже частными, огороженными, а не многоквартирными. Высокие деревья величественно обрамляли трассу, а они шли по небольшой дорожке, пролегающей совсем рядом с ней. Машин не было. Удивительно! Их окружала только тишина. 

— Я специально не остановил маршрут около самого места, — протянул Мирон. — Хотел с тобой прогуляться. Есть здесь что-то такое… мистическое. И величественное.

— И холодное, — заметил Слава. — Величие всегда ассоциируется с холодом.

— Наверное, поэтому нас погода почти никогда не радует? — со смешком произнёс Мирон. Он отошел с дорожки, утаскивая Славу за собой в деревья. И уже там, когда они вдвоем были скрыты тенью, он уложил ладони на пояс Карелина и потянулся, чтобы коснуться его губ. Слава вытянулся. Ещё немного, и Карелину всегда придется нагибаться, чтобы Мирон мог его поцеловать. 

«Сумасшедшая романтика», — пронеслось в голове Карелина. Перелесок, они только вдвоем, тишина. Звуки трассы словно совсем далёкие, где-то трескаются ветки от порывов ветра и прыжков по ним маленьких птиц, не желающих радовать щебетанием. Лишь редкие крики пернатых, звучащие словно короткие переговоры. Славе было уже не так важно, куда они пойдут и для чего Мирону с собой рюкзак. Возможно, он будет просить вернуться сюда летом, когда потеплеет. И просто сидеть в лесу, разглядывая небо сквозь объятия мелких веток. 

Слава впервые почувствовал как сильно не хватало ему дачи, проданной отцом ещё давно. Но грустить у него не было желания — Мирон ладонями забрался под его кофту, большими пальцами поглаживая ребра. 

— О чем задумался? — шепнул Фёдоров: не на ухо, просто пониженным голосом, чтобы не портить атмосферу.

— Хочу в какую-нибудь деревню, — пролепетал Слава. Отговариваться всё равно нет смысла, Мирон умеет читать его, точно он открытая книга. И когда научился? Психолог недоделанный. Иногда это даже пугало.

— Можем съездить на твоих зимних, потом весной, потом летом… ну, придумаем, как распланировать. Мы ещё твоей маме обещали приехать в одни из твоих каникул. 

— Это у меня зимой длинный перерыв, а у тебя-то школа!

— Уйду на больничный, — махнул рукой Фёдоров, точно работа утратила всякое значение.

Конечно, необходимость работать Мирон понимал, несмотря на наличие внушительных сбережений. Но школа ему осточертела с первого дня без Славы в ней. Правда, Карелину об этом рассказывать он не спешил. У Славы сейчас своих забот по горло: как минимум, «акклиматизация» в новом коллективе, смена школьного распорядка на студенческий, а ещё необходимость привыкать к преподавателям и их «оригинальным» методикам. Слушать, как Мирону осточертела школа ещё за прошлый год — точно будет выше его сил. Так Фёдоров решил сам, правда, но вряд ли реальность сильно бы отличалась от его предположений.

К тому же, Слава ответственный и с вечной способностью «терпеть». Вряд ли он поймёт, почему Мирон просто не хочет видеть эти измученные лица каждый день и рассказывать им про историю, которая никому не сдалась: не сдалась даже тем, кто собирался сдавать ЕГЭ! А куда идти, если не в школу? Повторить маневр и пойти преподавать в ВУЗ Славы? Смешно. А что делать? И куда дальше? Зачем дальше? Жизнь ведь устроена! 

Сбережения есть. Любовь есть. Крепкие отношения есть. Куда двигаться? И главное, для чего? Что он ещё может получить, чего нет сейчас? Какие можно поставить цели? 

Ведь Мирона пугала не перенасыщенность. Настоящий панический страх вызывало в нем то, что у него просто нет даже цели. Он получил всё, о чем мечтал. И сейчас нет ни одной идеи, что делать с собственной жизнью. 

— Ну нельзя ведь чуть ли что прогуливать работу, — проговорил ласково Слава, обнимая Фёдорова.

— Это не чуть ли что, — возмутился Мирон. — Это твоя мама! Святое, между прочим.

Правда, при всем уважении к Светлане Аркадьевне, Мирон бы придумал себе больничный, чтобы не идти на эту работу, даже если нужно было бы забрать троюродного брата подруги Славиной бабушки. Но это совершенно не умаляло то, как сильно Фёдоров уважал маму Карелина! 

— Моя мама всё поймёт.

— Твоя мама хотела встретить Новый год с тобой, — вздохнул Мирон. — А я здесь выступаю приложением к тебе, между прочим.

— Моя мама, раз уж на то пошло, хотела встретить Новый год с нами, — поправил Карелин. — Но она явно не хотела бы, чтобы ты брал выдуманный больничный, кидая учеников, чтобы мы подольше были в Хабаровске.

— Мы решим это ближе к Новому году, ладно?

Слава вздохнул. Наверное, ему совсем не стоит лезть к Мироновской работе. Сам ведь недоволен, когда Мирон ворчит, что работа, совмещенная с учёбой, доведёт до рехаба. Но с другой стороны… так бы не хотелось, чтобы ради него Фёдоров чем-то жертвовал. А Мирон не жертвовал. Для него школа в списке важности была где-то после протухшего неделю назад творога, который просто улетел в мусорку, не оставив после себя даже запаха.

Мирон оставил беглый поцелуй у Карелина на щеке, вновь взяв его за руку и двинувшись в сторону сюрприза.

Слава понял, что всё испортил. Атмосфера испарилась, и тишина стала совершенно не сокровенной, а давящей. И настроение Мирона было больше не игривым, не загадочным, а подавленным и задумчивым. И как же тяжело вытаскивать его из таких ситуаций!