═══════ ⟞⟦✮⟧⟝ ═══════

Дверь кладовой с щелчком закрывается, и звук эхом отражается от стен.

Микки молчит, бросая взгляд в тёмный пустой коридор. Вытаскивает ключ, который стянул, и плотно запирает дверь. Кладёт ключ в карман, а затем поворачивается, не теряя ни секунды, намеренно аккуратно отступая по до скрипа чистому линолеуму.

Он всё оставил в точности как было.

И предоставил Дэниэлсу достаточно времени, чтобы свалить.

Теперь его очередь уходить — до свободы всего несколько шагов, — уверенность в том, что он продолжает оставаться незамеченным, помогает сохранять спокойствие и хладнокровие, пока он не слышит эхом доносящееся из открытой двери кабинета, который только что миновал:

— Милкович.

Микки останавливается.

Думает проигнорировать, а позже отрицать, что слышал, как его зовут.

Он чувствует кислый, просачивающийся страх, разливающийся в груди из-за того, что его поймали, из-за грозящего наказания. Но больше всего — жар, оседающий внизу живота от осознания.

Потому что этот голос ему знаком.

Чёрт…

Микки подавляет желание броситься к выходу, вместо этого поворачивая в нужном направлении — к человеку, которому он обязан подчиняться. Тому самому мужчине, что появляется в поле зрения, когда Микки останавливается в дверях его кабинета.

Офицер Галлагер, его командир.

Микки старается держаться уверенно. Притворяется невинным. Будто у него есть очень веская причина находиться именно там, где он сейчас находится.

— Добрый вечер, офицер. — Но он остаётся в дверях, ни на шаг не приближаясь.

И, к его осторожному облегчению, тон офицера Галлагера так же ровен, когда он говорит из-за стола:

— Добрый вечер, — не упоминая, что Микки приветствовал его не по уставу. Он не отрывает взгляда от своих записей, настольная лампа отбрасывает резкую тень на его и без того сильное, угловатое лицо. — Поздновато, не так ли. До подъёма в четыре всего ничего.

Это не вопрос.

Он не ведёт светскую беседу.

Но Микки предпочитает отреагировать, будто это так:

— Да, сэр?.. — Его затянувшаяся осторожность придаёт вопросительный тон ответу.

— Без сомнения, слишком поздно, чтобы находиться вне казарм.

Ах.

Ага.

— Да, сэр.

— М-м. — Ручка царапает по бумагам.

Галлагер и сам явно не спит, занимаясь какими-то своими делами, но Микки знает, что не может ничего сказать по этому поводу. Что не может уйти, пока его не отпустят. Что всё, что он может, — это стоять здесь, предоставленный сам себе, оценивая, как натянута форма на его командире, как оливковая футболка подчёркивает широкие плечи; куртка в этот поздний час висит в углу.

Микки делает это не в первый раз и уж точно не в последний. Пожалуй, единственное, что здесь заслуживает внимания с точки зрения развлечений, — это мужчина перед ним.

— Ты получил то, что тебе было нужно, рядовой?

Микки моргает. Перефокусирует взгляд, слегка приподняв бровь.

— ...Сэр?

— Дэниэлс, несомненно, казался довольным после вашей короткой встречи.

Ох.

Чёрт возьми, он знал, что этот парнишка каким-то образом умудрится всё испортить.

Микки заставляет себя сохранять спокойствие. Борется с рефлексом прикрыть рукой карман с прожигающими в нём дыру наличными.

Ему это удаётся, прежде чем в голове щёлкает. Прежде чем до него действительно доходит тон Галлагера, его намёк.

Оу.

Подождите. Он же не думает, что они...

— Мы не, э-э... — Вашу мать, ему нужно быть очень осторожным в этом вопросе. — Мы не... ничего не делали, сэр… Никакого… баловства.

Но, господи, может ли он теперь увидеть, как это выглядело со стороны, чёрт возьми? Со стороны Галлагера, наблюдающего, как Дэниэлс крадётся мимо посреди ночи, а Микки следует его примеру пять минут спустя.

Чего он не увидел, так это засунутого глубоко в карман Дэниэлса косяка, полученного от Микки. И слава богу, потому что это обернулось бы ещё более серьёзной проблемой для Микки. В дополнение ко всей этой «не спрашивай — не говори» чуши. Но никаких дополнительных вопросов не следует. Галлагер не говорит: «А чем вы тогда занимались?» Ничто не указывает на то, что отрицание Микки было воспринято всерьёз.

Мозг Микки умолкает, не зная, как быть дальше.

Единственное, что он знает наверняка, — это то, что Галлагер не двинулся с места. Ни разу не оторвался от своих бумаг. Не счёл нужным отпустить его или составить акт о нарушении даже после того, как особо отметил, что Микки должен быть уже в койке.

И он знает, что говорит не в свою очередь, но Микки начинает слегка потеть. Долгое пребывание один на один с этим мужчиной оставляет ощущение жужжания под кожей, усиливаемое поздним часом и витающим в воздухе подтекстом.

— Сэр, у меня неприятности?

Ещё одно предложение, нацарапанное наспех на быстро заканчивающейся странице. Оно заполняет комнату. Увлекает Микки за собой. Заставляет ловить буквально каждое слово, пока не наступает решающий момент, который на мгновение снова погружает их в молчание.

Затем офицер Галлагер со стуком кладёт ручку на стол.

Откидывается на спинку кресла.

Наконец поднимает взгляд на Микки, его глаза практически светятся в тени лампы, когда он решительно произносит:

— Закрой дверь, рядовой.

Сердце Микки замирает в груди, живот сжимается в болезненном любопытстве. Но у него нет времени зацикливаться на этом, прежде чем ему приходится следовать приказу, дверь за ним хлопает, он закрывает их в кабинете вдвоём.

Он обязан это сделать. Он должен. Это то, с чем он боролся со времён учебки, только больше и больше убеждаясь, что не возражает выполнять приказы, если они исходят от офицера Галлагера.

Однако здесь всё может измениться в секунду. В зависимости от дисциплинарных мер, которые тот собирается применить к провинившейся заднице Микки.

— Тебе нужно привести своё дерьмо в порядок. — Вот оно. — Ещё раз взглянуть на свои приоритеты и на то, как они расставлены.

Микки сдерживается, чтобы не закатить глаза. Заставляет себя сохранять зрительный контакт.

— Думаю, мои приоритеты расставлены просто отлично, сэр...

— Ты переходишь черту, Милкович. С этим нужно что-то делать.

Галлагер скрещивает руки на груди, а Микки так сосредоточен на том, чтобы не быть мудаком, что забывает, что не должен смотреть на то, как бицепсы натягивают ткань его футболки. Похоже на фото из тех журналов, которые он тырил в супермаркете, прежде чем его заставили пойти в армию.

А Галлагер продолжает настаивать. Собирается зачитать ему один из тех списков, которые так любит составлять.

— Ты вышел после отбоя, — начинает он. — Ты не отдал честь офицеру и выказываешь неподчинение. И ты опять одет не по форме…

— Я в форме, — перебивает Микки. Он знает, что не должен, но какого хрена? Да, хорошо, допустим, всё остальное верно, но он, блядь, в форме.

— Твоя рубашка.

— Что с моей рубашкой? — Он хмуро оглядывает себя. С молниеносной скоростью пробегается по стандартам внешнего вида. — Это потому, что она не заправлена, что ли?

— Дэниэлсу хотя бы удалось заправиться.

Да сколько можно, бля.

— Мы не... — Микки останавливает себя, раздувая ноздри и делая долгий выдох. Он чуть не сказал то, из-за чего рискует влипнуть в серьёзное дерьмо, если не заткнется на хуй. Но, боже, как это тяжело. Он ворчит, хватаясь за подол рубашки и начинает заправлять её в брюки: — Господи боже...

Но.

— Нет, — слышит он. — Снимай.

Микки вскидывает голову, не успев управиться с рубашкой, рука замирает.

— Что?

Но Галлагер просто кивает ему со своего места в кресле, неумолимый.

— Рубашка, — говорит он. — Сними её.

Это приказ. Он подчёркивает свою точку зрения. Перегибает палку, чтобы урок был усвоен. Но это не значит, что Микки не вспыхивает изнутри.

Он пытается успокоиться.

Стискивает зубы, чтобы не сказать ничего, что может обернуться проёбом, крепко сжимает челюсти, хватает подол рубашки и тянет вверх — по груди и плечам, — прежде чем стащить с рук.

Его жетоны падают обратно на грудь, обнажённую кожу покалывает от прохладного воздуха в кабинете. Но под всем этим он ощущает тепло. Осторожность.

А Галлагер просто сидит, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Его взгляд опускается с лица Микки на рубашку, которую он сжимает в руках.

— Так ты обращаешься с армейским имуществом?

Нерв на челюсти Микки дёргается от желания огрызнуться в ответ, сказать, насколько ему на самом деле насрать на армейское имущество. Но чем скорее он подчинится, тем скорее выйдет отсюда и вернётся в казармы. Возможно, ему даже не впаяют выговор, если он перепрыгнет через достаточное количество обручей. Это не первый раз, когда Галлагер позволяет Микки выйти сухим из воды, когда как ему следовало бы его наказать.

Помня об этом, Микки делает глубокий вдох через нос, а затем принимается складывать рубашку, делая всё возможное, чтобы линии были чёткими и соответствовали правилам, когда ему приходится делать это на весу.

Он держит её в руках, не говоря ни слова. Смотрит на Галлагера в поисках подтверждения, по-прежнему плотно сжимая губы.

Галлагер вытягивает руку, указывая на передний край своего стола:

— Вон туда, рядовой, — будто думает, что его не заставят ждать.

Он не ошибается.

Микки делает шаг вперёд, бросая идеально сложенную рубашку на пустое место на столе командира, а затем возвращается на своё место в центре комнаты.

В кабинете холодно.

Он не знает, куда деть свои руки.

Ощущает острый гул дискомфорта, когда в тишине проходит слишком много секунд.

А потом…

— Продолжай.

Рот Микки кривится в гримасе.

— Прошу грёбаного прощения, — резко и отрывисто начинает он, добавляя недовольное: — сэр? — лишь в последнюю секунду, когда видит, как приподнимаются брови Галлагера. Но какого хрена… Ему же это не послышалось?

Не послышалось.

— Ты явно забыл элементарные требования к содержанию униформы, поэтому мы начнём с основ.

— Не думаю, что это...

— Снимай штаны, рядовой Милкович. Я делаю это для тебя.

Микки хочет недоверчиво рассмеяться. Хочет оглядеться в поисках признаков того, что это шутка.

Потому что серьёзно. Это не может происходить на самом деле, верно?

Микки таращится на Галлагера на секунду дольше в последней отчаянной попытке понять правду. Но взамен получает лишь пристальный взгляд в ответ. Неумолимый. Был отдан приказ, и этому приказу необходимо следовать.

Микки качает головой, и на этот раз у него вырывается недоверчивое фырканье, пальцы расстёгивают ремень, оставляя его висеть. И с безумной смесью дискомфорта, опасения и небольшого болезненного трепета он стягивает тренировочные штаны по боксерам, а затем спускает до колен. Невероятно, блядь...

Дурное предчувствие не покидает его, когда он снимает их, ботинки скрипят по линолеуму, один за другим опускаясь обратно на пол.

Он выпрямляется.

Сглатывает пульс, поднимающийся к горлу.

Стоит перед офицером Галлагером в одних ботинках, жетонах и армейских зелёных боксерах.

— Предполагаю, вы хотите, чтобы я и брюки сложил, — умудряется сказать он, и это, несомненно, выдаёт его гонор.

Но Галлагер, похоже, ожидает такого отношения, потому что он просто улыбается, и улыбка смотрится слишком нежной в тенях, падающих на его лицо. Это было бы красиво, если бы он не был таким суровым прямо сейчас.

— Ты правильно предполагаешь.

Ага. Конечно, блядь.

Микки сжимает челюсть, пытаясь себя успокоить, но ничто не помогает справиться с волной раздражения внутри.

Ещё один обруч… Просто, блядь, покончи с этим и сможешь убраться отсюда на хуй…

Он с дотошной аккуратностью складывает брюки — не придерёшься — и кладёт их на стол рядом со своей рубашкой. И если он и избегает зрительного контакта с сидящим за этим столом мужчиной, то только потому, что в животе у него всё ещё трепещет возбуждение, становящееся всё гуще и гуще с каждым снимаемым с тела предметом одежды. Та болезненная, давняя правда, скрывающаяся под кожей Микки, как бы сильно он ни отрицал это вслух.

Потому что, даже если сегодня вечером он выйдет отсюда ненаказанным, это всё ещё правда. В его животе всё ещё горит желание, плавя его заживо, когда он смотрит на Галлагера — на все эти мышцы, точёную челюсть и гипнотические глаза. Это происходит с самого первого дня.

Офицер Галлагер — потрясающе красивый мужчина. И Микки очень, очень увлечён им.

Поэтому, находясь на таком малом расстоянии, он избегает смотреть на него, удостоверяясь, что вернулся на безопасное место в центре комнаты, прежде чем снова поднять взгляд. И даже отсюда это немного перебор. Слишком близко. Он на грани: кулаки стиснуты, губы сжаты, в барабанных перепонках грохочет пульс, пока он стоит в одних боксерах и ждёт.

Ждёт.

Ждёт.

А потом…

— Продолжай.

Микки сглатывает. Пытается осмыслить. Чувствует, как по щекам разливается жар, такой же сильный, как и нерешительность, охватывающая его с ног до головы. Потому что...

— Сэр?

Но даже если Галлагер, кажется, предвидел эту попытку сопротивления, он верен своему приказу:

— Сними их. — Его голос ровный и выжидающий, когда он кивает в сторону боксеров Микки. — Медленно.

И…

Хорошо.

Ладно, блядь.

Микки моргает, подавляя беспокойство, прежде чем оно достигает глаз. Но в голове срабатывает сигнализация. Грёбаный рёв. Призыв отступать, отступать, отступать, потому что сейчас он понимает. Это не прыжки через обручи. Это подстава. Галлагер проверяет его. Он уверен, что Микки занимался каким-то гейским дерьмом в кладовке, и теперь пытается доказать свою точку зрения, чтобы вытулить его со службы.

Дрожь пробегает по спине Микки от осознания того, что Галлагер засёк его. И заполучил Микки, когда они одни. Микки у него на мушке и собирается обнажить задницу перед этим мужчиной, как будто не дрочил на него в ду́ше на прошлой неделе.

Чёрт возьми, это ничем хорошим не кончится.

Но ещё хуже признаться сразу. Даже не поиграв в эту игру. Может, Галлагер и засёк его, но Микки скрывался годами, так что он, по крайней мере, должен попытаться.

Но, чёрт возьми… когда он позволяет их взглядам снова встретиться…

Микки подавляет это, плотно сжав губы. Стискивает челюсть и отводит взгляд. Зацепляет большим пальцем боксеры спереди и стягивает, другая рука немедленно скользит вперёд, чтобы прикрыться как можно лучше.

Он делает это, чтобы сдержаться. Чтобы помочь унять абсолютный огонь, бушующий на лице. Чтобы убедиться, что он всё ещё следует приказу Галлагера, когда медленно спускает боксеры с бёдер и ниже колен, пока они не оказываются над ботинками.

Микки делает очень медленный вдох. Наполняет лёгкие. Тянется одной рукой вниз, чтобы снять боксеры полностью, оставляя их лежать на полу, и, святый боже, надеется, что Галлагер не заставит его сложить их. Надеется, что на сегодня тому достаточно смущения Микки.

И когда он снова выпрямляется, то расправляет плечи в попытке продемонстрировать уверенность, пульс отдаётся в барабанных перепонках, когда он стоит перед своим командиром, в одних лишь жетонах и ботинках, низко опустив обе руки, чтобы прикрыть пах.

За столом офицер Галлагер не проявляет никаких признаков реакции. Ни жалости. Ни веселья. Будто не сказал Микки раздеться перед ним, и это дерьмо сводит Микки с ума.

Потому что, несмотря на свою напускную уверенность, Микки до инфаркта недалеко, сердце колотится так быстро, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Особенно когда он слышит:

— Повернись.

Микки пытается устоять перед накрывающей волной гудящих нервов. Ему это удаётся. Он поворачивается лицом в противоположную сторону, открывая Галлагеру превосходный вид на свою голую задницу.

Он не знает, к лучшему или к худшему то, что он больше не видит своего командира. Он знает только, что либо грохнется в обморок, либо выдаст себя, и, похоже, всё склоняется к последнему, поскольку колёса галлагеровского кресла скрипят.

Ох бля.

— Знаешь, рядовой... никогда бы не подумал, что ты такой лакомый кусочек, просто глядя на тебя...

Микки держит себя в руках, чувствуя, как воздух колеблется за спиной. Галлагер неторопливо придвигается ближе. Будто не понимает, что от каждого шага нервы Микки пронзают позвоночник по всей длине в ужасе предвкушения.

— Отбросить всё лишнее, и вот он ты во всей красе, не так ли?

Ещё одно движение воздуха позади него, а затем Галлагер появляется в поле зрения, угнетающе высокий и неприятно красивый, медленно кружа прямо перед Микки.

И если быть честным, Микки не уловил ни единого слова из того, что он сказал. Господи, всё заглушило бурлящими внутри нервами. До этого самого момента, когда их внезапная близость обостряет всё до кристальной ясности.

Потому что Галлагер смотрит на него сверху вниз. Изучает Микки, скользя взглядом по обнажённым плечам... напряжённому животу... груди, соскам, заострившимся от прохладного воздуха. И каким бы компрометирующим это ни было, в Микки всё ещё вспыхивает странное чувство гордости от того, что на него смотрят.

Он в лучшей форме в своей жизни и знает это. Тренировки и распорядок дня сделали его тело подтянутым и поджарым, и он гордится этим. Гордится собой. На секунду он теряется от внезапного натиска Галлагера, оглядывающего его с ног до головы, даже если всё это подстава.

— Ты явно следуешь режиму тренировок.

Микки тяжело сглатывает. Заставляет себя ответить, несмотря на покалывание, которое оставляют после себя эти глаза на его коже.

— Да, сэр...

— И мне сказали, что ты преуспеваешь в учениях с оружием.

Оружие. Он, блядь, обожает оружие.

— Да, сэр...

— А другие твои потребности? — Галлагер подходит с другой стороны и останавливается, его тон остается ровным. — Они удовлетворяются?

Это тревожный вопрос. Расплывчатый в самом ебанутом смысле. Микки приходится подтолкнуть:

— Сэр? — потому что ни за что на свете тот не может спрашивать об этом, хотя звучит именно так.

Но.

— Не Дэниэлс, как ты сказал. — Спокойно. Уравновешено. Он мягко складывает руки за спиной. — Тогда кто же?

И Микки...

Блядь.

Вот она. Приманка.

Это ловушка, и он это знает. Микки сам напросился. Галлагер спрашивает, с кем он тут трахается, и он просто...

— Я не... — Микки собирается, разводя руки немного шире, прикрывая себя. — Никто.

Ответ не находит отклика, лишь вызывает наклон головы в сомнении.

— Никто?

— Никто, сэр.

— Действительно... — И, чёрт возьми, эта улыбка. Нежная, красивая, подозрительная улыбка. Она касается члена Микки, и это грёбаная проблема. — Почему мне так трудно в это поверить?

Чёрт. Чёрт. Отрицай.

— Не уверен, сэр. — Отрицай, отрицай, отрицай. — Меня не привлекает такое дерьмо.

Галлагер позволяет атмосфере накаляться между ними. Будто даёт Микки возможность выплеснуть свои чёртовы кишки — перемирие, поскольку напряжение между ними крепкое.

Вот только Микки отрицал это годами, годами и годами, и красивых глаз и красивой линии подбородка недостаточно, чтобы покончить с ним. Но Галлагер подобрался близко. Становится опасно, вспыхивают искры, когда его глаза опускаются туда, где Микки прикрывается руками, а затем снова поднимаются. И Галлагер опять улыбается. Будто в курсе всего. И Микки чувствует это каждым нервом своего тела.

— Знаешь, пренебрегать потребностями вредно для здоровья.

Микки переводит взгляд, прежде чем выдаст себя. Находит точку на стене и пялится на неё, пока его командир кружит за ним.

— Не позаботишься об одном, и остальные пострадают следом. — От его голоса Микки пробирает дрожь, по коже бегут мурашки. — Ты знал об этом, Микки?

И ох блядь.

Это что-то новенькое.

Микки борется с любопытством, что закручивается у него между ног при звуке своего имени, слетающего с этих губ. Заставляет себя заговорить:

— Да, сэр.

— Правда?

— Да, сэр.

— Тогда почему ты пренебрегаешь одной из своих потребностей?

Сознание Микки плывет. Борется против течения.

Это вопрос с подвохом. На него невозможно ответить. Это тест.

— Я не... — Господи боже, что он должен на это сказать?

И тут весь воздух вырывается из комнаты, потому что атмосфера снова меняется, раздаётся скрип ботинок и шелест ткани, и, когда Галлагер заговаривает, его голос звучит на уровне поясницы Микки.

— Раздвинь, рядовой.

Сердце Микки замирает в груди, брови хмурятся в недоверии, член подпрыгивает, и что за хрень…

— Какого хрена вы только что сказали?

Но Галлагер не поправляет его. Не обижается на вспышку. Он просто остаётся на месте, на колене, и повторяет:

— Я сказал, чтобы ты раздвинул их. И я знаю, что ты услышал меня, Милкович.

Член Микки подпрыгивает под ладонями, начинает твердеть в предвкушении. И если ему показалось, что его пульс подскочил до небес, когда он снимал боксеры, то теперь его ритм в совершенно другой галактике, потому что чёрт возьми… Пиздец, это не может быть правдой.

Но это так.

Он стоит охуенно голый, а его горячий командир опустился на колено позади, приказывая Микки раздвинуть задницу прямо перед его лицом.

Никогда в своей никчёмной жизни он не подвергался такой тщательной проверке. Даже для того, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

Микки делает долгий, тяжелый вдох, его челюсть двигается, пока он подбадривает себя. Но он уже накаляется. Уже краснеет, розовое пятно на груди темнеет до глубокого, неоспоримого красного, когда он отпускает свое хозяйство, чтобы потянуться назад, его глаза закрываются.

Блядь…

Он выдыхает.

Приказывает себе собраться.

Скользит пальцами по ягодицам, а затем медленно раздвигает их, обнажая дырочку для пристального осмотра Галлагером.

И, чёрт возьми… Абсолютная тишина… Напряжение… Микки никогда в жизни не был так взвинчен и взволнован. Он, блядь, чувствует, как Галлагер смотрит на него, и это пиздец неловко. Это унижает. Это самая возбуждающая вещь, которую он когда-либо делал, и…

— О чёрт... — Микки подаётся вперёд, почувствовав, как что-то тёплое и влажное внезапно касается его дырочки, удовольствие проносится опасно низко в животе, а колени слабеют от абсолютного, блядь, шока. И, мать вашу… Ни за что.

Не может, сука, быть.

Позади него Галлагер берет всё, что пожелает, облизывая задницу Микки широкими мазками языка. Больше он нигде к нему не прикасается. Не единой другой точки соприкосновения. Только его рот. Его язык. Его дыхание, когда он спрашивает:

— Как тебе это, рядовой?

Приманка. Это приманка. Это грёбаная приманка.

— Как будто... ваш язык у меня в заднице, сэр, — выдавливает Микки, и это звучит чертовски хрипло. Ему нужно разобраться с этим дерьмом. Взять себя в руки, чёрт побери. Задача, которая превращается из сложной в невыполнимую, когда он чувствует, что его ответ вызывает смех Галлагера.

— Держи их широко, — инструктирует он, и только тогда Микки понимает, что его руки соскальзывают.

Он смещает пальцы ближе и раздвигает ягодицы, не веря, что делает это. И проглатывает стон, вот-вот готовый вырваться на свободу и приговорить его, когда чувствует, как чужой язык снова начинает порхать по его отверстию в быстрых влажных облизываниях.

Господи боже…

Микки кренится вперёд, теряя равновесие, его спасает левый ботинок, когда он быстро выставляет ногу вперед, чтобы удержаться. Он должен держать себя в руках. Он должен бороться до конца, независимо от того, насколько сильно разгорячён.

Позади Галлагер сосёт и лижет, а затем отстраняется, явно наблюдая, как анус Микки сжимается в ответ.

— Трудно поверить, что никто ничего с этим не делал, — говорит он, и это намеренно. — Ты лжёшь мне, Милкович?

И, видит бог, Микки хотел бы, чтобы это было так. Он хотел бы иметь буфер недавнего опыта. Что-нибудь, что могло бы снять напряжение.

— Нет, сэр...

Задумчивое «Хм...» в ответ не даёт понять, убеждён ли Галлагер.

— Сколько времени прошло?

Микки закрывает глаза. Не знает, благодарен ли он за паузу или это ещё больше сводит его с ума. Потому что ответ на этот вопрос красноречив. У него со времён учебки ничего не было. Если тебя разоблачат как гея, одним фингалом под глазом не отделаешься.

Боже, вечность прошла. И почему, чёрт возьми, это тоже смущает?

Микки проглатывает стон.

Чувствует, как его член пульсирует между ног, когда Галлагер повторяет:

— Сколько времени прошло, Микки?

Блядь…

— Месяцы.

И до него доходит только мгновение спустя, когда Галлагер неодобрительно хмыкает, его тон понижается:

— ...Грёбаный позор... — прежде чем он ныряет обратно и жадно облизывает его.

Потому что Микки продолжает бороться с пьянящим наплывом удовольствия. Он сдерживает стон, его глаза закрываются, а брови свободно хмурятся в безопасности, ведь Галлагер не видит его лица.

И тут он понимает.

До него доходит комментарий Галлагера.

«Это позор».

Что?..

Он...

Срань господня.

Микки роняет голову в порыве, захлестнувшем его как от зарождающегося осознания, так и от ощущения языка командира — горячего, влажного и умелого, — начинающего трахать его.

Выходит у него охуительно.

Галлагер отлизывал раньше не раз.

Офицер Галлагер. Командир Микки.

Он...

— Как тебе это, рядовой? — спрашивает он снова.

И на этот раз Микки недоверчиво и осторожно выдыхает. Он сбит с толку. Потрясён тем, как всё это время он умудрялся не замечать.

Галлагер такой же, как он.

Святое дерьмо, Галлагер такой же, как он.

— Хо… рошо, — признаётся он, наклоняя голову вперёд и широко раскрывая себя пальцами для этого языка, потому что боже... это так невероятно приятно.

Галлагер сзади лижет его глубокими, голодными движениями, и это заставляет Микки качнуться вперёд, жетоны, висящие на шее, тоже приходят в движение, болтаясь туда-сюда.

У него снова голова кругом, он пытается разобраться во всех ощущениях, в разоблачении и в новой безумной информации об этом человеке. И как только он не понял раньше? Хотя остальные члены взвода Микки тоже не поняли этого о нём самом.

Слишком много всего нужно осмыслить. Со слишком многим бороться, потому что Галлагер знает, как вытрясти из человека душу языком, но он всё ещё командир Микки. Тот, кто по-прежнему одерживает здесь верх. Это Мики как идиот, с голой задницей, лишь в жетонах и ботинках, со стекающей по внутренней стороне бедра слюной.

Он резко выдыхает, его переполняют эмоции — сбивающая с толку смесь стыда, удовольствия, возбуждения и унижения. И вишенка на торте — выворачивающая наизнанку потребностью кончить, оргазм нарастает где-то внизу живота, независимо от чувства унижения.

А оно присутствует.

Офицер Галлагер внезапно вырастает позади — одна большая рука на плече Микки, вторая на его спине, чтобы заставить его двигаться вперёд, к пустой стене, если не считать таблички, слишком тёмной, чтобы можно было прочитать надпись на ней.

Микки опирается на стену предплечьем, и у него нет времени оглянуться, потому что Галлагер снова опускается на колено, а затем сам раздвигает его ягодицы, ныряя обратно между ними.

— О чёрт... — Микки и лоб прижимает к стене, удовольствие густым и тёплым клубком разливается между ног. И едва он встаёт так, ему больше не нужно сосредотачиваться на том, чтобы держаться прямо, всё начинает затуманиваться, сливается воедино с ощущением рта Галлагера.

Потому что это безумие, то дерьмо, которое он вытворяет с Микки — пальцы раздвигают его и кружат по гладкому ободку, а язык просто… просто, блядь, превращает Микки в ничто — в месиво, — голова Микки соскальзывает, щека прижимается к стене, когда он подтягивается, потому что у него колени, блядь, подгибаются, а Галлагер ненасытен. Словно умирающий с голоду. И может Микки не единственный, кто так долго ждал.

Но Микки проглатывает все звуки, пытающиеся сорваться с его губ, потому что он должен сохранить лицо. Меньше чем через три часа ему придётся смотреть Галлагеру в глаза, будто ничего и не было, будто он не позволил ему вылизать свой зад в его кабинете.

У Микки осталось не так уж много достоинства, но он цепляется за те крохи, которые ещё в состоянии найти. И прямо сейчас это означает заткнуться на хуй. Сдерживать стон, который вырывается из глубины его проклятого нутра, когда Галлагер протягивает руку между его ног и сжимает головку члена, потому что после этого, блядь, свет гаснет. Это слишком, удовольствие пульсирует и взрывается, и Микки, блядь, зажмуривается, кончая на стену горячими струями; рука Галлагера продолжает двигаться по его стволу.

Потребности, которыми пренебрегали.

Микки испускает последний прерывистый вдох. Прижимается к стене, подняв предплечья над головой. Он не может достаточно быстро наполнить лёгкие, всё несётся вперёд очень быстро, очень громко и очень реально.

Но боже…

Чёрт возьми, это было охуительно приятно…

Звук поднимающегося Галлагера заставляет Микки открыть глаза и повернуть голову, чтобы посмотреть на него, когда тот подходит и встаёт рядом.

Его лицо затенено и неподвижно. Снова серьёзно. Красиво… Господи боже, он такой чертовски красивый…

— В следующий раз, когда подумаешь улизнуть, чтобы сделать какую-нибудь глупость, это будет только потому, что ты решил закончить ночь у меня, — говорит он ему, смотря на Микки сверху вниз. — Понял?

Потребуется не менее часа, чтобы по-настоящему осмыслить это, но Микки, всё ещё тяжело дыша, кивает, потому что этого от него и ждут. И он не думает, что в нём ещё остались хоть какие-то силы, пока Галлагер снова не доказывает ему, что он совершенно неправ, резко подняв руку, чтобы схватить Микки за подбородок, заставить поднять голову и посмотреть на него.

— Кончишь ещё, Милкович?

Блядь…

Микки сглатывает комок в горле, губы болят от укусов, когда он смачивает их.

— Да, сэр...

Его ответ обдумывается Галлагером с расчетливым взглядом. Будто он на самом деле пытается определить, сдержит ли Микки своё слово.

И как раз в тот момент, когда кожа Микки снова начинает гореть от этого низкого, неприятного жужжания, Галлагер отпускает его, отступая назад.

Микки закатывает глаза, прикрыв веки.

Прислушивается к шелесту собираемых бумаг.

Затем дверь позади него открывается, голос Галлагера звучит максимально ровно:

— Одевайся, рядовой. Увидимся в четыре.

И Микки удаётся сдержаться до той секунды, когда закрывается дверь, его ноги наконец подкашиваются, и он падает на колени, едва оставшись один.

Он тяжело, надрывно вздыхает, всё, что только что произошло, начинает обретать осязаемую реальность.

Господи, блядь, боже…

Вот вам и скрывался годами.

═══════ ⟞⟦✮⟧⟝ ═══════