Прошла неделя, семь дней, наполненных физической и умственной активностью.

В армии не принято проявлять снисходительность, но всё, что им позволяли раньше, было отнято.

Они в дерьме. Ну, на самом деле нет. Это симуляция «В дерьме», и, честно говоря, он не испытывает ненависти к такому распорядку. Днём у Микки нет времени думать, а ночью он вырубается, едва гаснет свет; мышцы болят, а мозг отчаянно нуждается в отдыхе. И в каком-то извращённом смысле это даже приятно.

Но к концу второй недели его тело и мозг начинают привыкать. И это хорошо. Так и должно быть — он быстро учится, когда его разносят в пух и прах, в отличие от некоторых других бедолаг. Единственная проблема в том, что в итоге всё возвращается на круги своя.

К уже знакомой боли в мышцах прибавляется желание — вожделение.

После неожиданной ночной тревоги его колотящееся сердце успокаивается, но продолжает биться учащённо, что-то ноет в груди при каждом ударе, стоит ему на мгновение встретиться взглядом с офицером Галлагером, когда они выходят из казарм.

Это чувство не уходит, оно остаётся с ним. А как же иначе?

Неизменное и непоколебимое. Потому что, конечно, он не может.

Микки нуждается. Снова. Непривычный покрой униформы, которая ему велика. Призрак тёплого дыхания у его уха. Вес его командира, прижимающегося к Микки сзади, — удерживающего его на месте, — наполняющего его.

Микки нуждается в этом.

По-другому и быть не могло.

Один раз — ошибка. Два — закономерность.

Три — привычка.

Во всём здании темно, если не считать света, льющегося из дверного проёма, у которого Микки задерживается в третий раз. Уже стоило бы освоиться. Это должно было войти в привычку. Но единственное, что кажется ему знакомым, — это напряжение в мышцах, желание и любопытство, бурлящие в животе.

Потому что офицер Галлагер ещё не заметил его. Он стоит в своём маленьком кабинете, уставившись на табличку, висящую у двери. И, боже, он действительно впечатляет — сильный, высокий и идеально сложенный, с широкими плечами, гордо расправленными, даже тогда, когда на него никто не смотрит.

Вот только Микки теперь всегда смотрит.

— Сэр?..

Странно слышать свой собственный голос. Говорить первым. Не по уставу.

И всё же, когда Галлагер отводит взгляд от таблички и смотрит прямо на Микки, всё это исчезает.

Это именно то место, где он должен быть прямо сейчас.

— Рядовой Милкович. — Его голос звучит спокойно, но в нём слышится интерес. Он по-прежнему держит руки за спиной, когда подходит к стоящему у двери Микки. — Уже поздно.

Он не торопится, оценивая ситуацию. Такой уравновешенный. Всегда.

Микки хочет вылезти из собственной кожи.

— Да, сэр, — выдавливает он, чувствуя, как колотится сердце. Потому что… — Я просто выполняю приказ.

Бог любит троицу.

Между ними повисает тяжёлая тишина, как всегда, когда вокруг никого, кроме них двоих и света настольной лампы. Но намерения Микки ясны. Офицер Галлагер смотрит на него ещё секунду или две, а затем молча кивает, глядя за спину Микки.

Следующие несколько мгновений проносятся перед ним, пока он приходит в себя, а затем начинает действовать. Микки выглядывает в кромешную тьму коридора, а затем тянется, чтобы закрыть дверь, запирая их в кабинете.

Выполняет приказы.

Он делает прерывистый вдох — последняя возможность собраться с мыслями, прежде чем его лишат спокойствия на всю ночь. Как он предполагает. Надеется.

— Ты хорошо справляешься с нагрузками на этой неделе, Милкович.

Голос Галлагера за спиной звучит ровно, когда тот подходит к столу. Как всегда. Даже когда от его голоса у Микки по спине бегут мурашки.

Признание.

Микки проглатывает его, хватая свою рубашку за подол.

— Спасибо, сэр… — Он стягивает её через голову.

Он знает, что делать.

Затем он снимает брюки. Микки уже столько раз это делал, что тянется к ремню инстинктивно, перекинув рубашку через плечо, и стягивает брюки с ботинок.

И, когда он оборачивается, его снова бросает в дрожь от нервного возбуждения.

Потому что он видит, что офицер Галлагер смотрит на него. Снова наблюдает — он всегда наблюдает, — прислонившись к краю стола и скрестив руки на груди.

Боже, этого достаточно, чтобы свести Микки с ума. Один только этот образ. Даже без предвкушения, возникающего при воспоминаниях о том, что происходило здесь — где эти пальцы касались его, а эта сильная грудь прижималась к нему сзади…

Микки понятия не имеет, как ему удалось продержаться так долго.

— Если говорить прямо, ты лучший в отряде, — продолжает Галлагер, выбивая из Микки дыхание. — Впечатляет. Именно этого я от тебя и ожидал.

И, чёрт возьми, Микки не знает, как справиться с тягостным теплом, разливающимся в груди. 

— Это не так уж сложно, сэр... — слышит он свой неуверенный голос и намеренно опускает взгляд, подходя к столу, чтобы положить на него сложенную форму.

Это всё сводит воедино. Этот момент, голос Галлагера, его аура. 

— Умение приспосабливаться — это главное, рядовой. Особенно, быстро приспосабливаться. 

Близко — проходясь взглядом по каждому сантиметру обнажённой кожи Микки и проникая прямо в его боксеры. 

— Особенно, когда дело касается личных потребностей.

Смысл сказанного не ускользает от Микки, и он быстро кивает, выпрямляясь и отходя от стола. В конце концов, они уже говорили об этом. 

— Да, сэр.

— Я серьёзно.

— Да, сэр.

— Микки.

Это мгновенное притяжение, потребность подчиняться приказам и посмотреть вверх, их взгляды снова встречаются после столь долгого времени, и на этот раз они так близко, что Микки чувствует это всей своей проклятой душой. Жар охватывает его, когда он замечает блеск в больших добрых глазах напротив.

Это гордость. 

— Я знал это, — говорит Галлагер. — Ты именно такой человек, Милкович. Отличная работа.

Микки… не может говорить.

Не может вспомнить, как двигаться.

Он понимает, что опускает глаза на губы Галлагера, и останавливает себя, отводя взгляд.

Потому что… блядь.

Блядь.

— Ты не умеешь принимать комплименты, не так ли, солдат?

Микки стискивает зубы, отчаянно пытаясь унять жар, который расползается по щекам. 

— Нет, сэр.

— Почему нет?

— Наверное… не привык к такому.

— Хм, — произносит Галлагер, протягивая руку и нежно касаясь груди Микки кончиками пальцев, слегка приподнимая его жетоны. — Кое-что, над чем стоит поработать.

Забавно, не так ли? В каком-то извращённом смысле. Вероятно, это связано с тем, что сердце Микки сейчас бешено колотится. 

— Вы имеете в виду в свободное время, которого у нас так много?  

Когда их не заставляют тренироваться в отступлении и прочем дерьме.

Уголок губ Галлагера приподнимается в тихой усмешке, но, кажется, он не находит его оправдание убедительным. 

— А как бы ты это назвал? — возражает он. — То, что происходит сейчас?

Не свободное время. Технически. Как бы он это назвал? 

— Выйти из спальни после отбоя.

Теперь Галлагер ведёт его за собой. Физически. Сжимает в пальцах жетоны и тянет, пока цепочка не натягивается между ними, вынуждая Микки попытаться снова. Потому что на самом деле… 

— Как бы ты назвал это на самом деле?

Что Микки делает здесь сегодня вечером?

С трудом сглотнув, он снова пытается собраться, опустив взгляд. Он точно знает, зачем он здесь. 

— Удовлетворение моих потребностей...

Наконец-то. Блядь, наконец-то.

И на этот раз он проявил инициативу.

Галлагер, стоящий перед ним, кивает. Одобрение. Гордость. Последнее особенно сильно ударяет по нервам. 

— Хотя… кажется, твои потребности немного изменились с прошлого раза.

Затаив дыхание, Микки смотрит на него, остро осознавая, что не может отвести взгляд от его губ — рефлекс, заставляющий его облизывать собственные. Тяга, болезненное любопытство и...

— Сэр?..

Потому что, не говоря ни слова, офицер Галлагер притягивает его к себе за жетоны, и их губы сливаются в поцелуе — нежном, но таком неожиданном, что Микки приходится балансировать на краю стола, опираясь на эту широкую грудь, и...

Это выбивает из него дух.

Расслабляет каждую мышцу, а затем разглаживает, расплавляет и...

Гравитация снова давит на Микки, когда они отрываются друг от друга, и звук прерываемого поцелуя оглушает в туманной искривлённой пустоте пространства между ними.

И он...

Он не...

Микки моргает, дыхание вырывается из его приоткрытых губ, пока он пытается сфокусировать взгляд на лице своего командира.

— Мне тут нужно кое-что закончить, — бормочет он, и Микки ловит каждое слово, на этот раз не в силах отвести взгляд. — Подожди меня, ладно, Милкович?

Эти слова сопровождаются подталкивающими движениями и взглядом в сторону другой стены. Двери́.

Личная спальня Галлагера.

Микки колеблется. Кажется, с поцелуем он утратил способность мыслить здраво.

Потому что это не может означать того, о чём он думает...

Но. 

— Иди, — настаивает Галлагер, отпуская жетоны.

Теперь они тёплые, когда падают обратно на обнажённую грудь Микки. От того, что их держали. Пропитанные властью державшего их человека.

Внезапно опустившаяся на его бедро рука продолжает подталкивать Микки в нужном направлении. И когда она исчезает, Галлагер садится за стол, оставляя Микки всего в нескольких шагах от двери в соседнюю комнату, и...

Это кажется… неправильным.

Запретным.

И почему это делает ситуацию ещё более соблазнительной?

Микки входит в комнату Галлагера и оглядывается вокруг, замечая небольшой комод, аккуратно застеленную кровать и сундук у её изножья.

Всё в бежевых и армейско-зелёных тонах, порядок безукоризненный. По уставу. И Микки, блядь, здесь не место.

— Средний ящик, — доносится голос из кабинета. Будто ему тут всё же место.

Микки оглядывается через плечо — последняя проверка — и осторожно выдвигает второй ящик тумбочки рядом с кроватью.

Внутри — книги. Идеально сложенные носки.

Микки поднимает что-то, завёрнутое в тёмную кожу, и чувствует, как воздух вокруг него снова сгущается: густой, пьянящий и не от мира сего.

Тонкий прозрачный флакон смазки.

Когда проходит достаточно времени в полной тишине, снова раздаётся голос Галлагера:

— Будь всегда наготове, рядовой, — уверенно произносит он под шелест бумаг. — Верю, что ты придерживаешься того же мнения.

Чёрт возьми…

— Д-да… — наконец выдавливает из себя Микки. — Да, сэр.

С первого дня им вдалбливали в головы, что это правило должно стать частью их жизни. Но Микки с трудом верится, что это именно то, что имелось в виду.

Важно поддерживать оружие и снаряжение в рабочем состоянии и готовым к использованию. Необходимо иметь запасной план на случай непредвиденных обстоятельств. Какие-то такие вещи, а не...

Микки колеблется, крепко сжимая флакон в руке, и переводит взгляд на идеально застеленную кровать.

Это грёбаное безумие.

— Вы, э-э… Вы уверены, что это нормально, сэр?

Он не осмеливается оглянуться. Знает, что не должен задавать вопросы командиру, особенно когда ответ звучит твёрдо и спокойно. 

— Милкович, это приказ.

Точно.

А как иначе.

Микки кивает, и каждая клеточка его тела говорит ему не испортить идеально заправленные простыни, когда он стискивает зубы и осторожно садится на край матраса. Он наклоняется, чтобы развязать шнурки, и его дрожащие пальцы путаются в них. Он снимает ботинки. Снимает носки. Аккуратно складывает их рядом. И…

— Ляг...

Волнение, пронзающее Микки, настолько сильное, будто Галлагер здесь, рядом с ним. В его личном пространстве. И он не знает, хуже или лучше ему от того факта, что это не так.

Любые здравые мысли были полностью стёрты поцелуем. Но он знает, как выполнять приказы — любые приказы — все, что исходят из уст этого мужчины. Поэтому, сделав небольшой вдох, чтобы успокоиться, Микки поднимает ноги и ложится на спину, уставившись в потолок.

Он ощущает немедленный прилив острого возбуждения. Это реальность.

Прямо сейчас он лежит в постели офицера Галлагера. В одних трусах. Это неправильно и незаконно, и Микки так чертовски возбуждён, что дрожит от предвкушения.

Он осмеливается повернуть голову, и это становится ошибкой. Потому что достаточно одного вдоха, чтобы почувствовать запах подушки Галлагера — его мыла и лосьона после бритья, — боже, ему не следует здесь находиться.

— Сэр… — зовёт он негромко, недостаточно, чтобы его услышали.

Но из кабинета доносится:

— У тебя есть всё, что нужно. Ты умный парень, Милкович. Сможешь разобраться.

И... он прав…

Микки может…

У него есть всё, что нужно.

Он сглатывает, и его переполняют дурные предчувствия.

Но если он и собирался проявить хоть каплю самосохранения, то нужный момент уже упущен. У него есть потребности. И Галлагер настраивает его на успех. Настраивает его на получение желаемого.

Поэтому.

С лёгким возбуждением Микки просовывает большие пальцы за пояс своих боксеров и медленно спускает их по бёдрам. От удовольствия, которое он уже испытывает, обнажаясь таким образом, он едва не кончает.

Он стягивает бельё до лодыжек и сбрасывает с кровати. Ложится, со стояком и совершенно голый, если не считать жетонов, а затем поднимает голову, чтобы с болезненным любопытством взглянуть на себя.

За дверью, в кабинете, Галлагер сосредоточенно изучает стопку бумаг перед собой.

Но это не значит, что так и будет дальше.

Это мысль, которая приводит в ужас. Она вызывает смущение. Испытывая неясное чувство дискомфорта и желания, Микки тянется, чтобы взять смазку.

И это пиздец.

Это пиздец, не так ли?

Конечно, Микки трижды разденется догола для этого мужчины. Предоставит свою задницу для осмотра его умелым языком. Но это?.. Он действительно собирается лежать здесь и дрочить для него?

Да.

Чёрт возьми, да.

В конце концов, это приказ.

Щелчок открывающейся и закрывающейся крышки оглушителен, хотя этого недостаточно, чтобы привлечь внимание Галлагера. Но ничего. Микки использует тонкую, мимолётную завесу уединения по максимуму, смазывая пальцы, пока упирается ступнями в грубое армейское одеяло.

Он тянется между ног, но внезапный приступ нервозности заставляет его подтянуть колени к груди — хоть как-то прикрыться.

Потому что это безумие.

Безумие. Безумие. Безумие.

Но боже, когда пальцы Микки подбираются достаточно низко...

Это похоже на удар током, всё его тело напрягается от тёплого скольжения среднего пальца по дырочке.

— Чёрт… — удивлённо бормочет он на выдохе.

Ему не привыкать. Дома он точно знает, как обращаться со своими пальцами и флаконом смазки.

Но дело не в этом.

Это другое.

Сейчас всё интенсивнее — во всех смыслах, в каждом нерве, — дикий трепет пронзает его насквозь, когда он снова выглядывает за дверь в кабинет.

Офицер Галлагер по-прежнему сидит за столом, словно мраморная статуя с идеальными плечами и мощными бицепсами под мягкой оливковой тканью футболки.

И подумать только, он знает, что Микки сейчас здесь… в его постели… трогает себя… Подумать только, он приказал ему сделать это… Хочет, чтобы он…

Микки сжимает колени, и по его телу пробегает непристойно-грязная волна удовольствия, когда он погружает кончик пальца внутрь.

Он закусывает губу. Отгоняет от себя ужасающее желание что-то сказать. Привлечь к себе внимание. Нарушить ту приватность, которую ему сейчас предоставляют.

Ещё немного глубже, медленно и плавно. Бёдра, которыми он сжимает запястье, начинают дрожать, но это от невероятного возбуждения и…

— Сэр?..

Нервы. Галлагер переворачивает страницу, но не поднимает глаз. 

— Продолжай, рядовой…

Микки подчиняется.

Он упирается затылком в подушку Галлагера и заставляет себя закрыть глаза, начиная водить пальцем внутри. Потому что это приятно. Это самое острое ощущение, которое Микки испытывал за всю свою короткую, полную дерьма жизнь, и...

— Ну вот, я знал, что у тебя получится…

Жар заливает лицо Микки, расползаясь по груди.

Больше смазки. Из-за нервов он выдавил слишком мало, как какой-то неопытный пиздюк. И ему точно понадобится ещё, учитывая, что он не может расслабиться.

Микки вводит палец внутрь, чувствуя напряжение и скованность, но Галлагер хочет этого. Он хочет этого. И с хрипом в горле от пульсирующего удовольствия Микки разводит колени, слегка раздвигая бёдра.

Это освобождает место для более свободного движения руки. Даёт облегчение его дрожащим бёдрам. Пользуясь улучшением угла обзора, Микки выглядывает из-за коленей, чтобы увидеть, как Галлагер повернул голову и теперь полностью сосредоточил внимание на нём.

Бля…

То, как его дырочка сжимается вокруг пальца, говорит о многом, но Микки ничего не может сделать, потому что чёрт, он смотрит… Он наблюдает за ним…

Это наполняет низ живота Микки отвратительным желанием. Он откидывает голову на подушку, не в силах поддерживать зрительный контакт, даже если бы захотел. Член подёргивается, естественная смазка стекает на живот, пока он растягивает себя для своего командира и...

— Ещё один, рядовой, — говорит Галлагер, как всегда спокойный, даже когда сидит здесь и смотрит, как Микки дрочит. — Когда будешь готов.

Он готов.

Он, блядь, готов.

— Да, сэр… — И, конечно, это было недостаточно громко, чтобы тот услышал, но, должно быть, всё в порядке. Потому что Микки делает ещё один вдох, стараясь успокоиться, а затем медленно вводит средний и безымянный пальцы до первой фаланги. — Чёрт…

Было бы охуенно найти этому чувству название, но он испытывал его только в этом кабинете поздно ночью. Только выставив себя перед Галлагером, обнажённый и восхитительно уязвимый.

Он больше нигде не сможет почувствовать это.

Не хочет чувствовать это где-то ещё.

Он чувствует, как скулит, двигая пальцами в приличном темпе, а затем снова заглядывает под колени, чтобы убедиться, что Галлагер всё ещё наблюдает за ним.

Идеальное попадание. Это как удар молнии.

Это так заводит Микки, что мозг кричит ему остановиться, но тело гонится за острыми ощущениями, сердце колотится в груди, когда он раздвигает ноги на кровати, широко расставляя бёдра.

Он хочет предоставить Галлагеру лучший обзор. Знает, что это неправильно. Сжимает пальцы и задерживает дыхание, чтобы не застонать и...

— Убедись, что делаешь всё тщательно, Милкович. — И, чёрт возьми, либо голос Галлагера стал ниже на октаву, либо Микки принимает желаемое за действительное. — Ты меня слышишь?

Микки сдерживает стон. Он трахает себя, но вынужден отвести взгляд — слишком много всего сразу. 

— Да, сэр…

— Я ведь пойму, если ты будешь халтурить, да?

— Д... да, сэр...

— М-м-м. — В соседней комнате шуршат бумаги. Деревянный ящик открывается и закрывается. Он закончил с отчётом. — Трёх должно хватить.

Ещё один прилив острого возбуждения — от приказа, намёка и осознания того, что теперь, когда отчёт закончен, ничто не отвлечёт Галлагера. Теперь его взгляд направлен только на то, что у Микки между ног.

Он должен оседлать волну, которая накатывает на него. Он не может сейчас остановиться. Он весь в этом ощущении, которому нет названия, пальцы на ногах поджимаются, он делает глубокий вдох, убеждаясь, что Галлагер наблюдает, а затем медленно вводит в себя три покрытых смазкой пальца.

От удивления у него приоткрывается рот, но лишь на секунду. Он быстро приходит в себя. И то, как Галлагер наблюдает за всем этим из-за своего стола, полностью развернув кресло к Микки, — чёрт, это уже слишком.

Микки снова опускает голову на подушку, его глаза закрываются.

Три — это много, но Галлагер тоже большой. Всё закончилось быстро, но Микки помнит, как в прошлый раз член командира полностью погрузился в него. С тех пор он жаждет этого, как и положено маленькому извращенцу.

И теперь он это получит.

Галлагер даст ему это, если Микки хорошо справится.

От одной мысли в животе Микки зарождается удовольствие, а предвкушение разливается по нервам самым ошеломляющим образом.

Потому что Галлагер наблюдает. Галлагер ждёт. Микки можно посчитать извращенцем, но он ничего не может с собой поделать, не может не поддаться унизительному возбуждению, свободной рукой он подцепляет колено и тянет вверх, выставляя себя напоказ, чтобы его командир мог наблюдать, как он вводит три пальца глубоко внутрь.

Микки готов потеряться в ощущении растяжения и жжения. И не важно, что он, должно быть, выглядит как шлюха. Пусть он шлюха. Он голый в постели офицера Галлагера и трахает себя, чтобы растянуть свою дырку. И чёрт, он близок к тому, чтобы…

— С... сэр...

Он ведь не должен кончить, да? Он даже не прикасался к члену, но он так возбуждён, что это причиняет боль, а Галлагер ничего не говорит и...

Микки зажмуривается и крепко сжимает губы, когда наслаждение охватывает его мощными, дрожащими волнами. Он изливается на живот, не прикасаясь к члену. Мышцы сокращаются, сжимая пальцы, и он мечтает, чтобы на их месте был член Галлагера. Он не слышит ничего. Кажется, что воздух вокруг заглушает все звуки, и даже собственное прерывистое дыхание звучит словно издалека.

И…

Блядь…

Микки откидывается на матрас, чувствуя, будто его тело весит полтонны.

Внезапно время становится тяжёлым и нереальным. Он прижимается к подушке, наслаждаясь ароматом лосьона после бритья офицера Галлагера…

Вдалеке он слышит движение. Шум в кабинете. Металлическое кресло откатывается, уверенные шаги по линолеуму приближаются. Тело Микки словно вырывается из густой пелены.

Когда он открывает глаза, головокружение от ощущения, что Галлагер наконец-то вошёл в спальню и приближается к нему, заставляет его сердце биться чаще. Тепло разливается от лица по всему телу. Он снова начинает осознавать реальность, замечая резкий контраст между идеально выглаженной формой Галлагера и своим измождённым обнажённым телом.

Но если Галлагер и хочет смотреть на него свысока, то никак не показывает этого. Напротив, его взгляд полон спокойного удовлетворения. Он присаживается рядом на край кровати и осторожно вытирает сперму с живота Микки.

Такого Микки не ожидал, и он не помнит, чтобы видел, как Галлагер доставал салфетку, но время сейчас течёт странно. После оргазма всё кажется тяжёлым и важным — каждое осторожное движение по его животу, то, как Галлагер вытирает его, а затем на мгновение отстраняется, прежде чем приближается снова.

Микки должен что-то сказать, верно? Нужно спросить, правильно ли он сделал, или что ему делать дальше, или...

— Я… — Он слегка откашливается. — Я хорошо справляюсь, сэр?..

Господи, он звучит так жалко.

Но…

Что-то в лице Галлагера меняется — искра чего-то вспыхивает в изгибе губ. Едва заметно, но Микки никогда раньше этого не видел. Это сумасшествие, но от его вопроса Микки пронзает небольшая колкая посторгазменная волна. 

— Почему бы мне не взглянуть?..

Матрас прогибается под его весом, когда Галлагер садится на край кровати. Его уверенность настолько обезоруживает, что Микки едва успевает осознать эйфорию от того, что командир так близко. Прежде чем он успевает опомниться, Галлагер берёт его за лодыжки и поднимает их, прижимая колени Микки к его груди.

Это положение заставляет Микки чувствовать себя очень открытым и невероятно возбуждает. Он прошёл путь от того, чтобы украдкой поглядывать на кого-то в другом конце соседней комнаты, до такого уровня близости, когда нет никакой возможности спрятаться.

Галлагер маневрирует его телом, будто это пустяк. Подставляет колени под поясницу Микки для поддержки, и располагает ладони высоко под бёдрами, удерживая Микки в открытом положении прямо перед своим лицом.

— Чёрт возьми… — слышит Микки свой собственный выдох. Но, не успев возразить, обхватывает себя за бёдра, чтобы удержаться в этом положении.

— Давай посмотрим, как ты справился, — предлагает Галлагер. Теперь его руки свободны, и он может осмотреть Микки.

Каким-то чудом Микки удаётся успокоиться — даже после всего случившегося, — когда большие пальцы Галлагера слегка дразнят ободок, проверяя растяжку, ради которой Микки так старался.

Ленивое удовольствие тут же ползёт вверх, скапливаясь под коленками Микки. Пульс учащается, он смущён, но в то же время невероятно возбуждён, потому что вынужден лежать, пока Галлагер осматривает его дырочку.

Один палец, собрав остатки смазки, кружит у входа, пока другой проникает внутрь. Лишь слегка, только чтобы проверить сопротивление.

— Неплохо, — заключает Галлагер, и Микки вздрагивает от близости его голоса. — Но не помешает провести более тщательную проверку, не так ли, рядовой?

Боже… Что это значит?.. 

— Да, сэр...

— Дополнительные усилия всегда приветствуются, — говорит Галлегер, глядя прямо на Микки. — Ты согласен?

И, чёрт возьми, Микки умрёт. 

— Да, сэр, — выдыхает он, дрожа от волнения. Он умрёт, но это будет того стоить.

Последнее, что он увидит, — это как его командир откровенно разглядывает его, облизывая губы. Ощущение дыхания, когда он наклоняется, а затем медленно и тщательно проводит языком прямо по дырочке Микки и...

Живот Микки напрягается, пальцы ног поджимаются, когда лицо Галлагера оказывается между его ног, и он слегка посасывает края дырочки, прежде чем лизнуть её.

Потому что это безумие. Это безумие! Это…

— Хм… — Микки задницей чувствует вибрацию голоса. Тёплое дыхание, когда он слегка отклоняется назад, чтобы посмотреть, как сжимается дырочка Микки. — Как всегда впечатляет, Милкович.

Его лишают всякой возможности ответить, слова теряются в ощущении языка Галлагера, обводящего анус по кругу, а затем проникающего внутрь, проверяя, насколько Микки растянут.

И, боже, Галлагер всегда был таким дотошным ублюдком. Он всегда был предан делу, даже в тот самый первый раз, когда Микки стоял здесь со спущенными штанами.

Но это…

Чёрт возьми, это...

Большие ладони Галлагера лежат на бёдрах Микки, удерживая его на месте, пока он вылизывает его, трахая языком, а затем откидывается назад, чтобы посмотреть, как дырочка опять сжимается от отчаянной потребности и как его слюна стекает между ягодиц Микки.

— Сэр… — Он не может кончить снова. Не во второй раз. Не раньше, чем его трахнут. — Я сделал, как вы просили…

Ещё один благодарный взгляд, «М-м-м» и быстрое облизывание, которое становится жадным, и в животе Микки завязывается тугой узел удовольствия, когда он чувствует влажное долгое посасывание, прежде чем Галлагер отстраняется.

— Да… И ты хорошо постарался…

Блядь... слава богу…

— Как я и ожидал.

Жар, разливающийся по лицу Микки, почти невыносимый. Всё это почти невыносимо. И всё же он не хочет, чтобы это прекращалось, хотя и знает, что это неправильно! Он знает, что это неправильно, — то, как этот мужчина может так сильно его возбуждать, заставить дрожать и твердеть, как камень, от неприкрытого унижения, в то же время вызывая в груди пожар от похвалы, слетающей с его губ.

Это безумие!

Это огромная чёртова проблема.

И Микки нуждается в том, чтобы Галлагер взял его, выбив из головы все мысли, иначе он сойдет с ума.

Вот почему в его следующем приливе возбуждения, в предвкушении, которое грозит перерасти в панику, когда он слышит, как Галлагер расстёгивает ремень, молнию и спускает штаны, возникает это сладкое чувство облегчения. Матрас снова прогибается, и слышен щелчок открывающейся и закрывающейся крышки флакона со смазкой.

Это облегчение.

Голод.

Потребность.

И Галлагер даст ему это.

Конечно, даст.

Широкие плечи загораживают тусклый свет, льющийся из кабинета, но Микки всё равно видит его лицо. Добрые глаза. Чёлку, выбившуюся из-под зачёсанных назад волос.

Галлагер великолепен, и Микки делает всё возможное, чтобы он поскорее оказался внутри него, его налитые тяжестью руки тянутся к оливково-зелёной униформе.

Но у Галлагера всё под контролем. Он всегда всё контролирует. И этот момент не исключение: головка его члена идеально упирается в растянутое отверстие, и боже…

— Поговори со мной, рядовой.

— Блядь...

— Микки...

Когда его глаза распахиваются, Микки видит, что Галлагер смотрит на него. Ждёт. 

— Мне это нужно, сэр… — выдыхает он, слишком возбужденный, чтобы беспокоиться о том, как сейчас звучит. — Мне это нужно… Чертовски нужно…

Должно быть, это до смешного очевидно. У него всё на лице написано. Но Микки говорит это, он здесь, и он пришёл сам. Вот почему в его груди что-то сжимается, когда это наконец происходит — когда Галлагер обдумывает его слова, а затем даёт ему это, медленно проникая в Микки.

Он заполняет его полностью, пока Микки не закрывает глаза, удовлетворённо вздохнув, и всё в его теле, голове и вокруг него не приходит в идеальное равновесие.

Да…

Блядь… Да…

Момент снова становится тяжёлым, но на этот раз Микки движется вместе с Галлагером.

Он цепляется за него, испытывая глубокое, гортанное удовольствие, когда тот начинает медленно трахать его.

Боже, да, это именно то, что ему нужно.

— Чёрт, — стонет он. Его голос звучит хрипло, как скрип старого каркаса кровати под ними. И внезапно Микки смутно осознаёт весь путь — от стены к столу, а потом прямо сюда, где он пачкает простыни в кровати Галлагера.

Это совсем не то, чего он ожидал, придя сюда сегодня.

Это осмысленно, и интимно, и безумно пугает, не так ли? Микки лежит под своим командиром, обхватив его бёдрами, а Галлагер трахает его, и не похоже, что он пытается выебать из него неповиновение или что-то в этом роде, и это...

Чёрт возьми, это ужасает.

Микки не знает, бежать ли ему от этого ощущения или цепляться за него изо всех сил. Вонзить в него ногти и не отпускать. Всё, что он знает, — это то, что ему так хорошо, что он может умереть. Всё, что ему нужно, — один толчок, и всё закончится — тело возьмёт верх над разумом.

Потому что к этому всё сводится.

Внутри него нарастает жар.

Уверенные, ритмичные движения бёдер Галлагера, его член, заполняющий Микки так, что у него даже не находится слов, чтобы описать свои ощущения.

Тепло его руки, на мгновение прижавшейся к щеке Микки так быстро, что это кажется ошибкой, а затем скользнувшей к его горлу — всего на секунду, — не останавливаясь, пока не ложится на плечо Микки, крепко прижимая его к матрасу.

Слишком много всего, что надо осмыслить. Слишком много нервных импульсов одновременно поступают в разные части его мозга.

Нужно задвинуть это подальше. Тело важнее разума.

Он нуждался в этом, и теперь получил желаемое и вцепился в него зубами, решив забыться в ощущении тяжёлого тела Галлагера, навалившегося на него.

— Поговори со мной, — слышит Микки, но не знает, что сказать.

Поэтому он просто цепляется за ощущение — отдаётся ему, — приподнимаясь на локте, чтобы обнять Галлагера за шею и прижаться к нему — грудь к груди — мягкая, тёплая ткань на его обнажённой коже.

Галлагер не задаёт вопросов, но помогает: их тела движутся вместе, и он обнимает Микки за спину, чтобы поддержать его.

Господи боже, он такой сильный. Такой крепкий. Такой невыносимо сексуальный. 

— Поговори со мной, Микки.

И, боже! Он издаёт мучительный стон, слова вырываются из него с каждым движением бёдер Галлагера. 

— Ох… чёрт… как… хорошо…

Член проникает глубоко — твёрдые мышцы под мягкой тканью, — и Микки вспоминает все препятствия, через которые Галлагер заставил его пройти, все обручи, через которые он перепрыгнул, чтобы достичь этого момента. Это так приятно, что он сейчас кончит. Снова. 

— Чёрт…

Когда его накрывает волной удовольствия в этот раз, он понимает, что первый был просто разминкой. Каждая мышца в его теле напрягается и дрожит, он цепляется за Галлагера — притягивает его к себе, уткнувшись лицом в его футболку, и кончает, вдыхая его запах. Боже, он так чертовски приятно пахнет…

Он едва различает хриплое «Чёрт…» над собой, но Галлагер сосредоточенно и тщательно трахает Микки сквозь оргазм, двигая бёдрами, в то время как Микки сжимает в себе его член.

И вот оно.

То, в чём он так чертовски нуждался. Чуть более интимно и лицом к лицу, но ему, чёрт возьми, даже это нравится, не так ли? Микки кайфует. Смотрит, как Галлагер выходит из него и пару раз проводит рукой по члену, и, боже, он прекрасен, когда кончает.

Микки теряется в этом образе. В его ауре. В лёгком прищуре Галлагера и его прерывистом дыхании, и даже после всего — даже когда момент проходит и их дыхание выравнивается — Микки понимает, что подсел.

Раньше он никогда этого не видел. У него не было такой возможности. И пусть его ведёт от эндорфинов, но, чёрт возьми, Галлагер такой…

Взгляд Микки опускается на его приоткрытые губы, и в нём вновь пробуждается желание — воспоминание о том, как они касались его губ в другой комнате.

Власть разума над телом.

Удовлетворение приходит мгновенно. Микки наклоняется вперёд и прижимается губами к его губам. Это немного грубо и неловко, но ощущается прекрасно. Что-то лёгкое трепещет в груди, пальцы впиваются в воротник футболки Галлагера и не отпускают.

И на секунду ему приходит в голову, что они могли бы оказаться где угодно. Когда угодно. Быть кем угодно, а не…

...не как сейчас.

Офицер Галлагер.

Командир Галлагер.

Стоп. Блядь.

Микки отстраняется, чувствуя, как груз реальности обрушивается на него. Вспоминая, где они находятся. Что он только что сделал. Как чертовски правильно это было — настолько правильно, что Микки уже знает, что только что всё испортил, — и как ему снова захочется этого дерьма, если не прекратить это прямо сейчас.

Ему нужно убираться отсюда на хуй, но…

— Микки, — окликает Галлагер, и его голос звучит так же искренне, как и его руки, которые успокаивают Микки, — всё в порядке…

Галлагер выводит Микки из состояния отступления. Его слова звучат нежно, понимающе и уверенно.

— Просто… позволь себе это.

Потому что Микки может запаниковать. Может словить паническую атаку.

Но ещё он мог бы просто… Лечь, чёрт возьми. Насладиться послевкусием — расслабиться — хотя бы на секунду.

Галлагер такой мудрый.

И это не приказ. Вовсе нет. На самом деле, через секунду вес, лежащий на Микки, смещается, когда Галлагер тянется к тумбочке у кровати, а затем скатывается с него и устраивается рядом.

Он даёт Микки выход. Путь отступления.

Но…

Микки медленно приходит в себя… Откидывает голову на подушку, выдыхает — долго и странным образом успокаивающе, — прикрывая глаза…

Он позволит себе это только сейчас.

Сидящий рядом Галлагер ведёт себя спокойно — как всегда держа всё под контролем. И, возможно, это немного умиротворяет Микки. Если тот не паникует, то и Микки не нужно. По крайней мере, не сейчас.

Он может сосредоточиться на том, как расслабляются мышцы. Каким приятным и тяжёлым ощущается тело. Рядом слышен щелчок зажигалки, а затем треск бумаги и запах табака — всё это успокаивает.

Микки поворачивает голову, чтобы посмотреть, как дым струится из сжатых губ Галлагера... Странная непринуждённость в том, как он протягивает ему сигарету, не говоря ни слова...

Это... буднично.

По-дружески.

Нервы Микки трепещут от того, как сильно ему это нравится.

Он берёт сигарету, делает затяжку и возвращает Галлагеру, закрывая глаза и погружаясь в умелые движения салфетки по его животу, на этот раз гораздо более забрызганному.

Когда Галлагер заканчивает заботиться о нём, матрас снова сдвигается, скрипя, и одеяло удобно ложится на тело Микки.

Он может уйти в любое время.

Если захочет. Дверь широко распахнута.

Он не хочет.

В ту же секунду, как он выйдет на улицу — с первым же шагом в ночной воздух, — его мозг начнёт работать с частотой тысяча мыслей в секунду.

Микки такого не хочет.

Он хочет этого. Как бы странно и буднично это ни звучало.

Уютная тишина. Тёплое тело Галлагера рядом. Осознание того, что, пока он в этой постели, обо всём позаботятся. У Галлагера всё под контролем.

Так что он остаётся.

И по крайней мере в этот момент, когда Галлагер протягивает ему сигарету, Микки не может сдержать довольную улыбку, которая расцветает на его губах и становится всё шире, когда Галлагер улыбается ему в ответ.