«Олег! Олег, подойди сюда! Быстрее, у него кровь!»

Холодные пальцы касаются влажных висков, очерчивая подсыхающие ручейки, уходящие куда-то в волосы. В эту секунду связь мира с телом слишком приятно теряется – он не чувствует ничего. Ничего, кроме прохлады пальцев, судорожно касающихся его лица.

Отец почти не появлялся дома, а если и приходил, то поздно вечером, измотанный, с вымученной улыбкой трепал сына по волосам. Рассказывал ему, как идёт расследование – такие истории были лучше любой сказки на ночь. Когда он просыпался, отца уже не было, но в холодильнике обязательно стоял приготовленный на скорую руку завтрак.

Этот вечер немного отличался от остальных. Отец вернулся домой таким же уставшим, но довольным. «У меня выходной, – с порога говорит он, зная, как Игорь любит слушать его истории. – Накрыли ту банду, за которой гонялись полгода, представляешь?» Утром отец готовит ему завтрак – горячие бутерброды, как он любит, – и даже провожает в школу. Он улыбается и, как обычно, когда отец рядом, не задумывается о том, что в школу идти не хочется совсем. Не потому что учиться не нравится, нет.

Потому что старшие ребята в школе «Гром» используют как самое грязное ругательство из всех известных. Потому что его статус – «сын мента». Потому что побои не успевают заживать и новые синяки расцветают поверх старых. Потому что ожог от потушенной об лопатку сигареты словно прожигает дыру насквозь, через сердце. Потому что он мужчина, а мужчины не должны испытывать страх. Но он каждый раз позорно боится.

Но день проходит на удивление спокойно. Покидая стены школы он думает лишь о том, как отец будет гордиться, увидев две пятёрки в дневнике. Расслабляется и не замечает идущую за ним группу парней. Сильная рука хватает его за капюшон ветровки и оттягивает за гаражи, кидая на холодную землю. Бежать некуда – за спиной ряд гаражей и забор, ограждающий какое-то учебное заведение. Перед ним, отрезая все пути к отступлению, уже стоят знакомые лица. «Ну что, Гром, – выплёвывает самый старший. Игорь даже не старался узнать или запомнить их имена. – Это тебе за батю».

Первый удар – ногой – приходится в живот. Затем все удары сливаются в один, больно сразу везде. Его ещё никогда так не избивали – обычно били расчётливо, чтобы синяков не было видно под одеждой. Сейчас же удары были хаотичными, чересчур злыми, в полную силу. Он почти теряет сознание, когда удары резко прекращаются и кто-то грубо дёргает его вверх за волосы. Над ним возвышается всё тот же парень, второй крепко сжимает ладонями его лицо. В руке поблёскивает лезвие. Игорю впервые становится до ужаса страшно. Они что, убить его решили? Он дёргается, пытаясь вырваться из хватки, но получает очередной пинок. Третий парень ставит ногу ему на грудь, окончательно пачкая ветровку и прижимая к земле.

Старший опускается на корточки, вертит лезвие в пальцах прямо перед глазами, дразнит. Смеётся тихо, маниакально. «Сначала молния, – говорит он так, что слышит только Игорь, и переводит безумный взгляд на него. Куда-то на лоб. – Затем гром». Боль прошибает едва ли не насквозь. Он пытается вырваться, брыкается, из последних сил безуспешно толкается. Теперь его держат всей компанией по рукам и ногам. Ему бесконечно больно от новых ушибов, унижения, лезвия, полосующего лицо. Он терпит, старается не издать ни звука. Реальность теряется тёмными пятнами, свист и чей-то голос, чужой, не нападавших, слышится будто бы за сотни километров.

Последнее, что он помнит – как хватается за тонкое запястье, лишь на секунду выныривая из пугающей тьмы.