«Обвиняется в совершении преступления»

Звук доносится будто из бочки, ничего не слышно, да и вникать сил уже нет. Зал суда почти пустой, рядом с ним только адвокат, но его за руку, в поисках поддержки, не возьмёшь. И вряд ли он обрадуется такой фамильярности.

«Учитывая обстоятельства»

Из приоткрытой форточки дует ледяной, вовсе не мартовский ветер, заставляя вздрогнуть. Синоптики снег обещали. Шарф, связанный Юлей на годовщину, остался в раскуроченной машине. Как и вся его жизнь. Ссадины на лице и руках зажили, а раны душевные останутся с ним навсегда. Шрамы на сердце будут кровоточить не переставая.

«Более мягкая мера пресечения»

Внутри всё обрывается. Адвокат смотрит сочувственно и качает головой — не вышло. Изначально всё шло против него. Против правосудия. Против здравого смысла, в конце концов.

«Назначить наказание в виде лишения свободы сроком на два года»

Он выбегает из здания, снежинки вперемешку с дождём врезаются в лицо, Петербург холодный и серый. Тепла больше нет и вряд ли появится.

Домой возвращаться сложно и больно, но больше идти некуда. Дома под ногами детские игрушки, Юлина косметика на полочке у зеркала, три зубных щётки, одна маленькая, яркая, со смешным сиреневым крокодилом. Вчера, отодвинув тумбу в поисках ключей, он заметил разрисованные цветными фломастерами обои. Глаза щиплет до сих пор.

Надо возвращаться в колею, надо работать, отгул не резиновый, но он который день не может уснуть. Бродит по квартире неприкаянным духом, будто тоже умер. Спотыкается о давно потерянную любимую игрушку сына, словно назло появившуюся на полу сейчас.

Завтра ему рассказывать об этом на сессии у психолога — Фёдор Иванович настоял, — а сегодня можно закутаться в плед, забыв переодеться в домашнее, и уснуть от изнеможения под утро, сжав в руках плюшевого щенка, от которого ещё пахнет семьёй. Пахнет домом.

«И всё же, Игорь Константинович, попробуйте. Сходите один раз. Не обещаю, что станет легче. Но многие находят в этих встречах опору. Силу двигаться дальше»

Он приходит на встречу. Слушает, не рассказывает. Больно даже звук издать. Приходит на следующую, и на последующие после этой. Однажды даже шутит на сеансе у психолога, что ходит в клуб анонимных алкоголиков. Тут же чувствует себя виноватым: и за неуместную шутку, и за то, что позволил себе шутить.

На встречах группы психологической поддержки он держится особняком, ни с кем не заводит знакомств и, видимо, выглядит так, что к нему не подходят тоже. Но он ходит, слушает, впитывает. Медленно учится жить дальше. Возвращается на службу, игнорирует сочувствующие взгляды, но становится закрытым и немногословным.

Начинает курить, в надежде, что табачная горечь сможет на жалкие минуты перекрыть ноющую боль в душе. В итоге пропитывается дымом и, кажется, сам становится его цвета. Серым. Сливается с Питером. Психолог реагирует нейтрально, но он понимает — не одобряет.

Однажды он замирает посреди комнаты с игрушкой в одной руке и наполовину заполненной коробкой в другой. Запоздало понимает, что убирается. Складывает ненужные вещи в коробки. Пока что не собирается их выбросить, спрячет где-нибудь, чтобы не спотыкаться каждый день и не бороздить и так едва заживающие раны.

В коробки отправляются Юлины вещи, украшения, косметика. Камеру ставит на полку, хотя помнит, что её надо держать в чехле — может испортиться от вездесущей пыли. Вряд ли он теперь ей воспользуется, так что оставляет на видном месте. Не хочет, чтобы эта уборка выглядела как побег от прошлого и попытка забыть.

Убираясь и отодвигая мебель, он находит ещё несколько детских каракуль на обоях, с улыбкой вспоминает, что Юля несколько раз делала неожиданные и необъяснимые перестановки. Теперь понятно зачем. Сердце ноет, когда в руке оказывается тот плюшевый щенок. Он обещал, что, как только сын подрастёт, они заведут такого настоящего. Полноценная, идеальная семья с золотистым ретривером. Мечта, которой теперь не сбыться. Щенок остаётся на подушке.

Фосфорные звёздочки, расклеенные по потолку во всей квартире, рука снять не поднимается.

На одной из встреч он почти начинает говорить, но снова сталкивается с комом в горле. Кто-то рассказывает вместо него. Какую-то жуткую историю, с такой бы в полицию обратиться. Полицейская чуйка внутри него заставляет слушать внимательнее. Кажется, что голос знакомый, да и черты лица какие-то узнаваемые, но спикера он никогда здесь не встречал.

Пока группа ведёт обсуждение, он рассматривает парня — ему кажется, что юнец совсем. Тяжело, должно быть, пережить такой ужас в таком молодом возрасте.

«Мне сказали, вы тут давно и ни с кем не говорите. А я вас в новостях видел. Вы полицейский»

Голос нагоняет уже на улице, под порошащим снегом. Он оборачивается, парень тушуется под взглядом, который никак не получается откалибровать. В последнее время он как служебный пёс: смотрит либо угрожающе, либо устало.

Ему хочется ответить, что тоже где-то парня видел. Осматривает его бегло, цепляется за тёмные круги под глазами, обветренные обкусанные губы, нездорово выпирающие скулы, несколько хаотично торчащих из-под нелепой шапки рыжих прядей.

— Сергей, — протягивает он руку. На пальцах пластыри, ногти обкусаны до кровоподтёков. Руку пожимает на автомате. — Извините, что я к вам лезу. Знакомое лицо в такой обстановке… успокаивает, хоть мы и не знакомы.

— Игорь Гром, — получается почти по уставу, только «майор полиции» и корочки не хватает. Рука у Сергея ледяная, чуть влажная. — Я вас тоже где-то видел, никак не мог вспомнить, где.

Парень кивает вперёд, на остановку. На застеклённой рекламе лицо его нового знакомого, какие-то ссылки, большая надпись «Vmeste». Сравнивая два образа замечает, как сильно его изменила трагедия. Удивительно, как он на ногах ещё держится.

— Хотите кофе? — с надеждой спрашивает Сергей, пряча руки в карманы.

Игорь неожиданно не находит поводов отказаться.