I'm dumb enough to storm the shores, yeah

There’s a red-light up ahead

I drive my car into it

I’m a little kid with a big death wish

— Baby Boy, Mother Mother

[]

Было тихо.

Лео эта тишина не нравилась.

Тишина означала три часа утра. Когда он единственный не спал, и это было худшим проклятием его бессонницы, которая по своей сути создавала в течении дня карман времени, когда Лео был один, пока все остальные спали. Кроме Лео, который лежал в тишине и убеждал себя, что тишина означает лишь отдых, она не означает брошенность, она не означает одиночество. Она была нужна. Он всё равно ее ненавидел.

Тишина означала медитацию. Его самое нелюбимое занятие на тренировках, когда они смирно и тихо и пытались сконцентрировать разум. Лео был не из тех, кого можно оставить наедине с собственными мыслями, потому что чаще всего они были куда более жестокими, чем что угодно, что ему когда-либо говорили. Но они все равно сидели в тишине и внутри Лео всё ныло и саднило в мольбе остановить, и зачастую он так и делал, потому что не мог вынести шум собственной головы.

Тишина означала медотсек. Даже с размеренным писком аппарата сердечного ритма. Все равно никто, кому приходилось здесь быть, не травил шутки и не смеялся. Может, медотсек и был его владениями, и здесь он чувствовал себя защищенным, здесь ему было наиболее комфортно, но это всё не значило, что здесь не было душераздирающе тихо.

Прямо сейчас Лео испытывал совсем другой тип тишины. Кажется, ему никогда не доводилось бывать в такой тишине. Неразбавленное отсутствие звука, бездна, поглощающая, сокрушающая.

Бездна. Бесконечный космос, как тюремное измерение.

Ужасу удалось пронзить апатию. Он в тюремном измерении? Выплыло туманное воспоминание, что его оттуда вытянули, но оно было таким расплывчатым. И там было чересчур много крови. Но сейчас, когда эта убийственная тишина окружала его и посылала волны затравленного холодного ужаса, проникая в кости, Лео задумался, не выдумал ли он это спасение.

Он был почти уверен, что его братьям удалось вытащить его домой целым. Ну, возможно не совсем целым.

Паника, необходимость знать, правда это или ложь? Далекий писк разорвал хрупкий саван. Повторяющийся. Перемежающий одну тишину другой.

Знакомое молчание медотсека. Лео прочувствовал свое тело изнутри — ощущение боли и тяжелой, свинцовой усталости. Со всех сторон его окружало что-то, что-то теплое и крепкое. Прижималось к его ноющему панцирю.

Лео должен был знать. Он пошевелил пальцами. Пальцы на левой пошевелились. На правой — нет.

Забавно, потому что это принесло облегчение. Что определенно не та эмоция, которую большинство испытывает, узнав, что потеряли свою правую руку. Но для Лео в тот момент это значило, что спасение случилось на самом деле, что бездна отступила и что он в безопасности. Даже по мере того, как сознание проклевывалось все яснее и пришло еще одно — что могучая, непоколебимая твердь, окутавшая его — это его старший брат.

Потом его пронзила еще одна мысль. Которая «ох, я только что потерял свою руку». Дыхание сбилось, по спине мурашками побежала истинная жуть, подкрепленная настоящей, крепкой болью от ударов, о которых он не хотел думать.

— Эй, эй, — голос Рафа донесся до него, будто они стояли по разные стороны водопада. Далекий, невнятный и тихий. Слишком тихий. — Всё хорошо, Раф с тобой. С тобой всё хорошо. Ты с нами? Лео?

Паника лишь обострилась, когда Лео понял, что не может откликнуться. Веки превратились в мешки с песком, и как бы он ни старался, его тело отказывалось сотрудничать. Его горло не издало ни писка, ни вибрации.

Раф свернулся, прижимаясь ближе, мягко поглаживая пластрон Лео, будто он еще ребенок, которого снова рвет посреди ночи. На его макушку приземлился теплый поцелуй.

— Всё будет хорошо.

Писк растворялся в белом шуме. Голос Рафа снова таял в тишине. Лео покатился обратно в бездну, не имея ни шанса сбежать.

Паника никуда не делась. Он не хотел быть здесь. Он хотел подбодрить всех, хотел увидеть, в порядке ли они. Но неумолимый выворачивающий ужас его потерянной руки, и Крэнга, и…

Ох. Тишина изменилась. Бездна больше не напоминала тюремное измерение. Она больше напоминала три часа утра. Одиночество, но с обещанием чего-то еще.

Лео отчаянно попытался ухватиться за это чувство, но он был так слаб и так устал. Вместо этого его взбудораженный разум продолжал выть, отчего истерика стала болезненной, потому что у него не было сил даже попытаться.

Щипок настоящей боли выдернул Лео обратно в его ноющее тело. Кто-то извинился, и поверх глодающей боли на кончике того, что осталось от его правой руки, пришло чувство мягкого похлопывания.

Лео с испугом осознал, что его глаза открыты и смотрели в пространство, отчего всё расплывалось, но он не спал, как предположил раньше. Его глаза были открыты, и он не мог заставить их слушаться и сфокусироваться. 

— Кажется, он вздрогнул, — сказал Раф. Он был рядом, хоть и не окутывал, как в прошлый раз. Он был слева от Лео.

— Это может быть рефлекс, — ответил Донни, наклоняясь и попадая в его поле зрения справа. Лео не мог заставить свой взгляд сосредоточиться, отчего он оставался неразборчивым фиолетовым смазанным пятном. Донни вытащил что-то из кармана худи и посветил этим ему в глаза.

Лео пришел в ужас от того, что не может открыть рот и сказать ему, чтобы завязывал. Лучшее, что ему удалось, — это едва заметно отдернуться прочь от света.

— Хотя бы небольшая осознанность присутствует, — отчитался Донни. — Привет, Леон, с тобой всё хорошо. Можешь постараться сконцентрироваться на мне?

Не получив ответа, Донни взял его руку и крепко сжал. Отклик пробежал по его руке, но он не смог сжать в ответ.

Донни прерывисто выдохнул. Раф спросил с надеждой в голосе:

— Есть ответ?

— Не похоже, — тихо ответил Донни. Было слишком чертовски тихо.

Руки отпустили. Фиолетовое пятно двинулось. Ладони Лео стало холодно. Хищная бездна засела на краях его сознания, и чем больше он ее замечал, тем ближе она подбиралась, пока его зрение не поглотило полностью тьмой. Кошмарной. Одинокой.

Было тихо. В ушах стоял звон. Лео был один в бездне.

Нет. Было три часа утра. Метафорически было три часа утра. Он чувствовал это будучи в пустоте, в пелене, будто он сидел в мраке. Там был…

Его тело изошло мурашками. Потому что у него было тело. Ужас остыл и свернулся в костном мозгу. Он медленно заморгал, потому что еще прежде чем он смог погрузиться под собственную кожу, его глаза уже были открыты.

Всё еще его медотсек. Писк, доносящийся словно через вату. Он сидел ровно, но ничем не мог двинуть.

Донни делал записи, стоя едва ли в радиусе его несфокусированного взгляда. Писк продолжался. Его легкие сдавил спазм, он пытался вернуть контроль, он сражался за воздух, и вдох вышел прерывистым.

Перестук по клавишам замер. Донни отложил планшет, встал рядом и коснулся его колена.

— Леонардо, — позвал он твердо. — Ты со мной?

Тело Лео ответило лишь автоматическом циклом вдохов-выдохов и бездумным миганием. Он не мог продавить дальше этого, не мог прорваться. В этот раз Донни не двигался, уперев в него пристальный пытливый взгляд. Лео удалось подчинить мигание и опустить веки несколько раз подряд в попытке разогнать нечеткость и сфокусироваться на своем близнеце.

Удалось. Душераздирающая тревога исказила лицо Донни, рот жалобно искривился. Темное выражение тяжело опустилось на его лицо, страх, наживую смешанный с беспокойством. Когда Лео удалось сфокусироваться на нем, он незамедлительно заметил изменение.

— Привет, Леон, — заговорил Донни, с трудом сглотнув. — Всё хорошо. Ты испытываешь кататоническую диссоциацию. Мне нужно, чтобы ты мне помог. Как думаешь, сможешь?

Лео бы хотел с огромным удовольствием. Впрочем, ужас сомкнул когти на его сердце и дернул его обратно в бездну так стремительно, будто он вовсе никогда не всплывал. Он рухнул в мрак головой вперед, будто в свободном падении.

Когти страха пронзили его броню, защищающий его метафорический панцирь. Тьма не защищала, она была тюрьмой. В ней эхом гулял грохот собственного сердца. Было одиноко и страшно. Было тихо. Было три часа утра.

Было три часа утра. Почему это было так важно? Лео остался в подвешенном состоянии, застрявший, извивающийся, одиночество физически саднило, саднило сильнее, чем синяки, и надтреснутый панцирь, и сломанные ребра, и пропавшая рука. Это была та тишина. Но вся соль тишины трех часов утра было в том, что он всегда мог кого-нибудь разбудить.

Но здесь кого ему было будить?

Пожатие на его левой руке, такое сильное, что его пальцы до боли сдавило вместе. На волнах этой пульсирующей боли его тело вернулось. Ах, точно, его тело, его чертово тупое тело. Сломанное и тупое. Тупое.

Что-то было неправильно. Глаза Лео были закрыты, так что он их открыл. Рядом с ним — оранжевое пятно. Медотсек. Майки держал его за руку и плакал.

На это осознание понадобилось больше времени. Звон в ушах медленно уходил. Размытые плечи Майки дрожали, и это было неправильно. Это было так неправильно. Майки не должен был плакать по-настоящему, так, что все его тело колотило от взрыдов. Так, что он едва мог дышать. И факт, что он сжимал руку Лео, свидетельствовал о неприятной правде, что, возможно, он оплакивал Лео. А Лео этого допустить не мог ни в коем случае.

Он не мог заставить глаза сфокусироваться, не мог поднять голову. Ему понадобилась каждая крупица силы воли, но он двинул пальцами. Он должен был сжать его руку в ответ, но до этого и близко не дошло.

Плач прекратился так молниеносно, что Лео испугался, дышит ли Майки вообще. Потом его младший брат медленно поднял голову, взглянул на него красными глазами и выдавил тихое:

— Лео?

Он хотел откликнуться. Невероятный вес, давивший ему на грудь, не давал ни единого шанса вдохнуть и выдавить хоть что-нибудь за контур сомкнутых губ. 

— Ты здесь? — Майки наклонился ближе. Его нижняя губа дрожала, но он продолжал переводить взгляд между его безответным лицом и пальцами. — Ты можешь сосредоточиться на моем голосе? Дон сказал, мы должны заземлять тебя, я читал немного…

А потом его голос надломился, разбился вдребезги, и он отвернулся и снова принялся всхлипывать, пряча лицо в ладонях. Жалкие звуки переросли в вой:

— Тебя тут нет! Я просто выдумываю, я…

Лео хотел быть здесь. Очень, очень хотел. Вместо этого вернулся мрак. Внезапное и резкое скатывание туда выдернуло его из физических ощущений со скоростью света.

Ладно. Неважно. Он может остаться здесь. Это как сидеть одному под огромным деревом. Ветки колышутся, отбрасывают неверные тени. Было тихо. Было три часа утра. Кто-то еще не спал.

… что?

Разум Лео взбунтовался против этого ощущения. Тяжесть прорвалась в сознание, тело, конечности, легкие, веки. Пространство, в которое он пялился, сфокусировалось. Лео очнулся. Лео был в сознании. Лео был жив.

Он вовсе не ожидал, что обнаружит себя живым. Справиться с этой мыслью было скорее тяжело. Но прямо сейчас он не хотел снова погружаться в бездну, он хотел знать, почему он сидит напротив своего папы.

Лео сидел на полу скрестив ноги. Сплинтер сидел напротив в зеркальном положении. Он говорил размеренным спокойным голосом, как будто говорил уже довольно долго:

— Глубокий вдох, Синий. Задержи его. Подумай о нем. Потом выдохни. Пусть твои мысли сойдут на нет. Ты тут главный.

Миленькая мысль. Лео позволил глазам закрыться и слушал речь Сплинтера. И одни неторопливые, но упорные уговоры спустя заставил свои легкие следовать ритму, который задавал его отец. Минуту или после того как он начал дышать в ритм, Сплинтер спросил:

— Ты меня слышишь, мой малыш Синий? Вдохни глубоко, полной грудью.

Лео вдохнул глубоко, полной грудью.

— О, — голос его отца слегка дрожал. — Я очень рад, что ты вернулся, Леонардо. Выдохни с силой. Держи спокойный ритм.

Лео спокойно выдохнул.

— Молодец. Твоя братья будут очень рады услышать, что тебе удалось одержать эту маленькую победу. Снова сделай медленный вдох и задержи.

Вдох. Задержать.

— Выдыхай, осторожно, и попробуй открыть глаза для меня, сын мой.

Лео выдохнул. Он не позволил себе задуматься об этом — его веки затрепетали и поднялись, а взгляд, начав с прекрасного далеко, наконец сфокусировался на отце.

Глаза Сплинтера блестели.

— Я так рад тебя видеть. Не будем торопиться, хорошо? Давай вдохнем вместе.

Они вдохнули. Вдох Сплинтера заметно дрожал. Он не сводил с Лео глаз, будто тот мог исчезнуть в любой момент.

Он мог. Лео не знал, что чувствовать. Спокойные инструкции страховали его, но положение было чересчур шатко, как будто он стоял на самом краешке мрака, погрузив в него пальцы ног и ожидая, что любой промах опрокинет его под защитные стены.

— С тобой всё хорошо. Ты в безопасности. Тебе нечего бояться. Мы заботимся о тебе, и мы заботимся друг о друге, — сообщил ему Сплинтер невероятно серьезно. Всё в его языке тела кричало о серьезности. Совсем непохоже на его легкомысленного отца. Лео устроил бы ему разнос, если бы мог двигаться. 

— Вдох. Не торопись, оставайся спокоен. Нам некуда спешить. У нас много времени. Почувствуй пол додзе под своими пятками. Продолжай смотреть на меня. Выдох.

Папа не считал, что вокруг есть какая-то опасность. Лео попытался перенять у него этот покой, попытался заставить край, на котором он стоял, отступить.

— Я тобой бесконечно горжусь, — сказал Сплинтер, и всё заколыхалось в совсем ином ключе. — Ты такой сильный. Ты мой дорогой малыш Синий. Ты сможешь справиться с этим, как справляешься всегда и со всем, своими стойкостью и упорством. Ты выжил.

Лео упал.

Мрак принял его обратно. Без единого сомнения немедленно обволок его, стирая весь достигнутый прогресс. Это лишало всякой воли бороться. Было больно.

Бездна была тиха и холодна. Ее пронизывала какая-то густая эмоция, что-то вроде скорби. Скорбь поглощала всё остальное, превращала в склизскую кашу. Мрак был заражен, загрязнен.

Осознание, что для скорби нет причин, заняло слишком много времени, потому что никто не умер. Почти как будто скорбь принадлежала кому-то еще. Чувство, будто за тобой наблюдают, как когда смотришь в темное окно и замечаешь смутный силуэт. Лео запаниковал. Он проснулся.

Был лежал в собственной кровати. В углу жужжал вентилятор. Все братья знали, какие ритуальные танцы с бубном нужно выполнить, чтобы уложить спать местную жертву бессонницы: ночник, который ему сделал Донни, в процессе благородно делая вид, что это вовсе не ночник; идеальная температура, продуцируемая вентилятором, который кроме движения воздуха также давал источник белого шума; три одеяла, одно на ноги, остальные одно поверх другого, череда кремов, маска для лица, примерно пятьдесят подушек…

Кто-то воспроизвел для Лео его самые комфортные условия и оставил его спать. Единственное, что отличалось от нормы, — датчик на пальце, сдавливающий едва заметно. Он выглядел как пульсометр, но крохотный, беспроводной и фиолетовый.

Лео не понравилось давление, так что он его снял — сунул палец в ладонь и потянул. Это был предел его способностей двигаться — лежать на боку и смотреть на фиолетовое устройство в своей ладони да пытаться додуматься, что это такое.

Только когда его дверь ломанулась нараспашку, его мозг допетрил, что, возможно, это и есть пульсометр, который он только что снял.

На Донни болталось безразмерное красное худи, практически закрывавшее голые колени. Он тяжело дышал, но выдавил придушенным голосом:

— Если ты умер, я тебя правда прибью.

Его близнец пересек комнату в два широких шага, но увидел его лицо и запнулся.

— Ох дерьмо, ты не спишь. Ты сам снял кардиомонитор?

Так и не дождавшись ответа, Донни присел на корточки рядом с его кроватью и с удивительной бережностью забрал монитор из его ладони.

— Спасибо за сердечный приступ. Ты не против всё-таки не снимать его? Так я знаю, что ты не умер.

Монитор снова аккуратно водрузили ему на палец. Последовала долгая пауза. Лео ненавидел эту тишину.

— Ты со мной, Леон? — сказал Донни, и худшее в этом вопросе было то, что в нем не прозвучало ни крупицы надежды. Наверное, Донни задавал его сотни раз и не получал ответа, и потому сейчас звучал совершенно поверженно.

Донни с силой потер лицо и медленно выдохнул.

— Ты должен был его снять. Никакого другого логичного объяснения этому нет. Я чувствую себя так тупо, потому что вряд ли ты меня на самом деле слышишь, но папа сказал, что зашел довольно далеко заземляя тебя. Так что давай попробуем? Привет, Леон. Сейчас три часа сорок две минуты утра. Ты дома, в безопасности, в своей спальне, укрыт своими одеялами. Ты здесь со своим братом-близнецом Донни. Я никуда не ухожу. Дыши. Окей? Давай подышим. Вдохни вместе со мной. Подержи. Выдох. Медленно. Для протокола, я это ненавижу. Вдох. Задержка. Выдох.

Лео дышал. Что-то в глазах Донни зажглось. Он улыбнулся ужасной улыбкой.

— Ох. Привет. Ты правда здесь.

Лео вдохнул. Не думая об этом особенно, он снова снял монитор, и тот остался лежать в его ладони.

— Я… тебя ненавижу, — выдавил Донни. Но его глаза сияли. — Ну почему это — первое же, что ты сделал? Ты существуешь, чтобы доставать меня?

Дело было не в этом. Лео знал причину, по которой он это делал, но не мог передать. Он смотрел на фиолетовое в своей руке.

— Выдыхаем, — напомнил Донни, тоже выдохнув. — Задержка. Вдох. Тебе же не нужно, чтобы я напоминал тебе, что мы все очень тебя любим, я верю, что ты достаточно умен, чтобы это знать. Выдох. Как думаешь, сможешь ответить на вопрос-другой? Это очень важно.

Хм. Это звучало трудно. Он не знал, справится ли, пока он стоял едва ли на палец выше черных вод бездны.

— Леон, посмотри на меня, — Донни взял его лицо в свои руки, изучая серьезным, собранным взглядом. — Ты чувствуешь какую-либо боль?

Боль.

— Всё хорошо, эй, смотри на меня, смотри на меня, — за всю свою жизнь Донни не говорил с такой нежностью. От этого что-то в Лео некомфортно кололо. Эти предательски смутные крюки помогали ему оставаться здесь. — Прямо сейчас ты чувствуешь какую-либо боль? Сосредоточься на ощущении.

Ощущение. Лео это ненавидел. Донни тоже, он это знал. Донни спрашивал лишь потому, что это было важно. А Донни выглядел так, будто заплачет в любой момент, и если слезы Майки были кошмаром, то слезы Донни были бедствием апокалиптического масштаба, это был конец света. Он не мог этого допустить. Он заставил себя ощутить свое тело.

Было довольно больно. Но в застарелом смысле, как будто тело исцелялось несколько дней, а его позвать забыли. Синяки будто простирались до костей. Если он сосредотачивался слишком сильно, по его нервам стреляла горячая боль, особенно в районе пропавшей руки. Все эти ощущения были смазанными, будто не устроился в своем теле как следует.

Лео скинул монитор в ладонь и показал «ок».

Донни всего целиком тряхнуло. Он уронил голову к плечу Лео, подрагивая, и ничего не сказал. Спустя какое-то время Лео ткнулся лбом в его голову. Ровно настолько, чтобы он почувствовал намерение.

— Окей, — прошептал Донни и поднял голову, тут же отирая глаза длинным красным рукавом украденного худи, уничтожая любые свидетельства слез. — Ты окей. Я окей. Мы все окей.

Лео не хотел заставить его плакать. Он достал краешек его рукава и легонько потянул.

Донни замер, забыв отереть глаза, повернулся, чтобы увидеть, как Лео держит другой конец слишком длинного рукава.

Лео снова потянул.

— Прямо сейчас ты метафорически разбиваешь мне сердце, надеюсь, ты это понимаешь, — пробормотал Донни, усаживаясь обратно и пододвигаясь ближе. Когда он моргнул, его утверждение было доказано единственной слезинкой, сбежавшей по щеке. — Я здесь. Всё хорошо. Я знаю, что прошу о многом, но если тебе что-нибудь нужно, можешь дать мне знать? Я пытался предвосхитить всё, что может тебе понадобиться, но без твоего отклика я работаю вслепую. Какой-либо дискомфорт? Мы что-то упускаем?

Лео прогнал бессвязные слова через свой разум несколько раз, не отпуская слишком длинный рукав. Донни всегда выглядел мельче в одежде Рафа, его грациозный силуэт прятался в бесформенной ткани. Младший брат в одежде старшего брата.

Никакого дискомфорта. Все раны явно обработаны. Раз Донни сказал, что с ним всё хорошо, значит, он сам лично в этом удостоверился. Он отпустил, чтобы показать «ок».

Донни неохотно кивнул.

— Я бы хотел обсудить заземление, если можно. Наши исследования предполагают выработку системы. Они обычно используют шкалу от нуля до пяти, учитывая человеческую склонность иметь пять пальцев, но я полагаю, мы можем адаптироваться к трем пальцам и добавить ноль, чтобы получить в итоге четыре уровня.

Лео не имел ни малейшего понятия, о чем Донни говорил. Это было так знакомо, что он почти улыбнулся.

— Мы хотим иметь понимание, насколько заземленным ты чувствуешь себя в данный конкретный момент, — пояснил Донни и для примера сжал свою руку в кулак. — Ноль соответствует «совсем не заземлен, очень близок к тому, чтобы потерять связь с миром».

Числа. Ну конечно, Донни хотел добавить к его бедам еще и числа. Решительная складка на его лбу только усилила веселье Лео. Его близнец относился к этому крайне серьезно.

— Один палец, — Донни продемонстрировал. — «Вроде как стабильно». Два пальца. «В сознании, воспринимаю окружающее, но не полностью здесь». Три пальца… — Донни выпрямил большой палец, полностью раскрыв ладонь. — Ты полностью в сознании. Понимаешь?

Даже Лео был в состоянии посчитать до четырех. Он снова показал «ок».

— На данный момент могу я услышать число по шкале? — попросил Донни. Лео пораскинул мозгами. Он бы не сказал, что и близко стабилен. Он свернул «ок» в кулак.

Донни заметно закусил губу, потом скорчил тяжелую гримасу, которая, будь Донни кем-нибудь другим, могла бы предполагать улыбку.

— Вас понял. Спасибо за сотрудничество. Как насчет попытаться поднять это до единицы? Я могу провести тебя через дыхательные упражнения.

Общение давалось с таким невероятным трудом, но Донни того стоил. Лео подтянул открытую ладонь к подбородку, дернул в сторону и сомкнул пальцы. Вяло.

Донни надломленно посмеялся.

— Догадываюсь. Язык не повернется сказать, что ты в последнее время занимался чем-то интересным. Я был бы…

Что бы Донни ни хотел сказать — всё исчезло, потому что паровоз его мыслей рванул вперед и заглушил его слух. Его разум дал отмашку панике, и это было тупо, но его мысли были быстрее. Он не занимался ничем интересным в последнее время, потому что ему было больно, он был один. И он не должен был позволять себе думать, потому что думать плохо.

Мрак вернулся и принес с собой тишину. Застрял. Скалы и твердая поверхность. Мрак проглотил его, обернулся вокруг его горла, сдавил грудную клетку.

Лео мог со средней степенью уверенности сказать, что мрак больше не означал метафорические три часа утра, где Лео был один, потому что все остальные спали. Он скорее напоминал тишину медитации. Лео был один, потому что все остальные стихли.

С давящей тишиной было справиться не легче, чем когда он был в сознании. Но сидя в мелькающем мраке, он больше не мог отрицать этого чувства. Как будто кто-то тихо сидел рядом с ним.

«Кто тут?» — спросил он испуганно.

Ответа не последовало. Бездна оставалась таким же ничем, как и всегда. Ни намека на рябь или движение, никакого ответа.

Лео не стал спрашивать снова. Ему не нравилось чувство, будто он теряет рассудок. Оно сбивало с толку.