— Тебе ещё не надоели эти кошки-мышки?

Адольф молчит, только сверлит мрачным взглядом ближайшую стену, стараясь не шевелить связанными за спиной руками. Рейх довольно ухмыляется, явно наслаждаясь своим превосходством в целом и очередной маленькой победой в частности, достаёт из лежащей на столе пачки сигарету, щёлкает пальцами, зажигая тёмно-красные искры, и лениво затягивается.

— Знаешь, приятель, — говорит он, выдыхая облако сизого дыма. — Мне нравится твоё упорство в попытках прикончить меня, но тебе явно не рассказывали, что убить Хранителя не так-то просто.

— Я знаю, что пары пуль для тебя недостаточно, — хмыкает Адольф, стараясь выглядеть безразличным, — но боль ты всё равно чувствуешь.

Ответом ему становится тихий смех, и самому тоже хочется ядовито улыбнуться. По крайней мере, чувство юмора у них похоже.

— А ты садист, — скалится Рейх. — Мне нравится.

— Ещё бы тебе не нравилось, — цыкает Адольф, закатив глаза. — Ты бы тогда не стал тут главным.

— Какая страна, такой и Хранитель, да? — хищный оскал становится шире. — Ты ведь тоже не святой, Адольф.

— Я и не Хранитель, — фыркает он.

Рейх снова смеётся, в этот раз заливисто и долго, не стесняясь показывать острые зубы. В такие моменты особенно легко понять: он не человек, даже не пытается им притвориться.

— Что смешного я сказал? — уже не скрывая раздражения, спрашивает Адольф.

Рейх затихает и смотрит на него в недоумении, но после снова улыбается:

— Так ты ещё не знаешь?

Его голос, высокий и звонкий, внезапно становится похожим на скрежет металла, и Адольфа пробирает дрожь. Тем не менее, хватает смелости задать очередной вопрос:

— Не знаю чего?

Рейх вместо ответа грубо берёт его под руку и заставляет встать с места — затёкшие плечи отзываются болью. Адольф не понимает, куда его ведут, пока хватка не исчезает. Рейх разворачивается к нему лицом и достаёт револьвер из кобуры.

— Не пугайся, — ухмыляется он. — Меткость у тебя и правда неплохая, но позволь показать, что на самом деле значит стрелять без промаха.

Адольф не вслушивается и напряжённо следит за револьвером, пока Рейх не берёт его за подбородок, вынуждая посмотреть на себя, и отбрасывает оружие куда-то в угол.

— Считай, что ты очень нравишься мне, потому что я сам подскажу тебе, как меня убить, — неожиданно серьёзно произносит он.

— Ты настолько уверен, что я этим не воспользуюсь? — шипит Адольф, но Рейх лишь отходит в сторону.

Они оба стоят перед большим зеркалом, занимающим всю стену, и в груди что-то ломается. У них светлые волосы, только у Адольфа растрёпанные и отросшие, а у Рейха аккуратно подстриженные и уложенные назад. У обоих голубые глаза, похожие на маленькие кусочки льда, и совершенно одинаковые лица.

— Дуэль перед зеркалом — безумно романтично, но настолько же бессмысленно, — прерывает молчание Рейх, положив руку на плечо Адольфу. — Ты не решишься на такое, и мы оба это знаем.

Ответить не получается: в горле будто застрял колючий комок. Дышать тоже становится сложно, но Адольф старается это не показать. Только вот перед зеркалом все его эмоции видны как на ладони.

— Ну и жалкое же зрелище от тебя осталось после войны… — с отвращением замечает Рейх, сжимая плечо Адольфа крепче. — Пожалуй, тебе нужен отдых, не думаешь?

И прежде, чем Адольф успевает открыть рот, со всей силы толкает его в зеркало. Звон стекла заглушает безумный смех, осколки больно впиваются в кожу, а мир вокруг стремительно гаснет, уступая место вязкой темноте.

Адольф приходит в себя в своей комнате и снова чувствует себя разбитым. Понять, было всё произошедшее сном или явью, сложно, так что приходится встать и осмотреться в поисках изменений. Адольф почти убеждает себя в том, что просто видел очередной кошмар, когда открывает шкаф с одеждой и видит на полке аккуратно сложенную форму. Ту самую, которую носил Рейх. Окончательно развеивает иллюзии зеркало, столь же внезапно появившееся на внутренней стороне дверцы: в нём отражается высокий блондин с острыми чертами лица.

Адольф медленно закрывает шкаф и приваливается к нему спиной, вынужденный признать, что Рейх победил. Он и правда умел стрелять без промаха и даже без револьвера в руке.

На лицо снова просятся слёзы, и сил сдерживаться не хватает. Адольф чувствует себя отвратительно и понимает, что ненависть к себе с ним останется навсегда, ведь все жертвы минувшей войны на его счету. Это к нему все обращались «мой Рейх».