— У наземников есть сказка. Сказка о людях и Рае.

      Его принц слушает внимательно, вперив в наставника разноокий взгляд. За окном шумят деревья. Их кроны не зелены: им не хватает света, и листья чернее ночи. Эти деревья не смогли бы вырасти на поверхности: те болезни, с которыми растения под небом справляются шутя, их бы уничтожили.

      Ночами под землёй ветрено. Чтоб можно было легко дышать днём, ночью воздух нужно перегонять, искусственно насыщать влагой и кислородом.

      — Люди жили в Раю с момента своего создания. В Раю им было хорошо: причудливые птицы пели им свои песни, животные, не пуганые охотниками, горделиво расхаживали вдоль бурных рек, чьи воды могли течь и против земного притяжения. В Раю всегда светило солнце — золотое-золотое, мягкое-мягкое. Оно не жгло кожу, как солнце Сумеру, но давало достаточно тепла. Снег там никогда не выпадал, а цветы вечно цвели — белоснежные, с золотыми сердцевинами.

      Создать цветы было делом трудным. Растения не желали тратить драгоценную энергию на то, чтоб дать людям красоту, но какая же жизнь без цветов? Со стороны могло показаться, что бесконечные поля интейватов цветут сами по себе, но под этими полями были проложенные людскими руками каналы, подводящие воду и удобрения.

      Людскими руками. Всё — людскими руками.

      — В Раю не приходилось страдать. В Раю людей опекало само мироздание. Если бы вы захотели есть, вы могли бы сорвать с дерева сладкий плод и быть уверенным, что он съедобен — ядовитых плодов в Раю не росло. Животного мяса там не ели: разве можно убить кролика, ластящегося к твоим рукам? Разве можно зарезать птицу, что убаюкивает тебя своей колыбельной? Да и не было там ни ножей, ни иного оружия. Само понятие — нож, острота, — было странным для Рая.

      Мироздание не благоволило Каэнри’ах. Но разве это причина отчаиваться? Наземники могли положиться на своих божеств: в краях ветра энергию давали ветряки, в краях трав не было нужды в домах, ведь кроны надёжно укрывали от погоды, в краях воды сама текущая по сосудам кровь дарила жизнь. И главное — под крылами богов никакие исчадия Бездны не смели появляться. Их гнали под землю.

      Туда, где их растирали лопасти построенных людским умом механизмов.

      — В Раю не было грусти, тоски, печали. Не было даже слов для обозначения этих эмоций. Не было и слова «боль». Были лишь луны на небесах, было сияющее солнце, и были разноцветные травы. И люди, и животные не рождались и не умирали: они появлялись однажды и существовали всегда. Растения не увядали, а с каждым днём ярчали.

      Сформировать размножение у животных под землёй было тем ещё вызовом. Про это были написаны десятки томов, сотни монографий. Наземные животные не успевали адаптироваться к куда более трудным условиям, а среда, в которой они могли существовать, ещё не была создана. Сейчас же спустить наземных животных в Каэнри’ах было попросту невозможно: попробуй каэнрийский хищник пообедать сумерской птичкой, он тяжело заболел бы, и отрава разнеслась бы дальше — по рекам, по земле. Слишком велика была разница в самом основании: для подземных животных сформировали иные белки, иные жиры, иные генетические структуры, доступные познанию людей, но не богов. Когда случалось маловероятное, и подземное животное проникало на поверхность, наземники часто путали их с монстрами скверны: слишком иные они были. Каэнрийцы же умели обрабатывать их мясо так, чтоб оно становилось пригодным в пищу, пусть и редко этим пользовались, предпочитая синтезировать еду искусственно. Вкус хуже, но разобраться с биосовместимостью проще.

      В конце концов, люди на земле и под ней оставались одними и теми же.

      — А что потом? Почему ты говоришь «были»?

      — Потом? Потом люди в Раю стали задумываться. Нельзя быть вечно счастливым, вечно среди цветов да света. Мироздание покровительствовало людям, но взамен оно требовало рабской покорности. Люди же стали изучать, экспериментировать, создавать новое. Люди стали перечить мирозданию. Они сделали возможной боль — чтобы оттенить счастье и придать ему новых оттенков, они наточили первые ножи — чтобы выцарапывать на камнях прекрасные петроглифы, они смяли траву не ступнёй, но колесом — перевозя на нём себе подобных. Наземная сказка говорит, что люди просто съели плод с запретного дерева. Я позволю себе лишнее суждение, мой принц. Наземные сказки просто не знают, как тяжело познание — и думают, что достаточно вкусить, и всё случится само. Мы же должны понимать и помнить, иначе не удержим наш хрупкий баланс. Вы — в первую очередь.

      …строения под землёй и под небом отличаются так же, как небо и земля. В пещерах меньше пространства, приходится сверлить камень, но все же каэнрийские дома выше наземных дворцов. Они стремятся к звёздам, они — высоки и летучи, будто архитекторы хотели спеть о Рае, до которого можно дотянуться, если достаточно постараться. Их своды — остроугольны и сглажены одновременно, и если на земле пользуются простыми формами, то в Каэнри’ах — многообразия и звёздчатые стены.

      В лабиринтах Каэнри’ах легко запутаться, но если ты достаточно умён, чтоб считаться человеком, чтоб считаться каэнрийцем, то найдёшь выход.

      — Но разве съесть плод — это преступление?

      — Преступление, мой принц. Боги и сами понимают не всё. Боги надеются на грубую силу, и их оскорбляет, когда кто-то может жить без неё — и лучше. Боги завистливы и обидчивы. Они не выдержали зрелища людей, покусившихся на большее. Они изгнали их из Рая, а Рай уничтожили.

      — Но это же глупость, Дайн! Уничтожать Рай — для чего?

      — Так говорит сказка, мой принц. Может, из Рая наружу хлынули люди, несущие с собой знание? Может, скверна, подобная той, с которой мы боремся на дальних рубежах?

      Его принц нахмурился и насупился. Когда он вёл себя так, он отчаянно напоминал Дайнслейфу себя же маленького. Будто не шестнадцать, а пять, видят звёзды.

      — Дайн, — тихо сказал его принц. — Но ведь люди в Раю могли этого избежать? Могли как-то… бороться? Если бы у них было больше времени, если бы они были более скрытными?

      — Сказка не рассказывает об этом. Сказка говорит, что разъярённые боги сошли на райскую землю и уничтожили — огнём и бурей, оставив только сладкий запах гниения. А ведь в Раю до этого совсем не портились никакие фрукты…

      — А что случилось с изгнанными людьми потом?

      — Они… жили, — Дайнслейф пожал плечами. — Отчаянно тосковали по Раю и порой желали освободиться от существования, но не могли: ведь райские создания не умирают…

      — И не пытались отомстить?

      — А к чему месть? Разве она вернёт Рай?

      — Она вернёт всё на свои места. Может, Рая не будет, но не будет и богов.

      Дайнслейф склонил голову набок, встретился глазами со своим принцем.

      — А люди освободятся от необходимости дрожать от страха, жить под гнётом, гнуть спину в поклонах перед богами. Они ведь умны! Они ведь начали опережать богов! Нет, Дайн, им следовало отомстить. И создать новый Рай. Ведь создали же мы Каэнри’ах?

      — Создали.

      — Ну вот! Значит…

      — Но не все люди способны на подобное, мой принц.

      Кэйа сидел на кровати, сжав простыни в руках, и сосредоточенно смотрел в стену.

      — Значит, это должны сделать те, кто способны, — отрезал он.

      — Это только сказка.

      — Не понравилась мне твоя сказка. Она должна была закончиться иначе. Восстанием людей и смертью богов, а потом — воссозданием нового Рая.

      Дайнслейф мягко улыбнулся. Его принц таков же, как и всегда.

      — Вырастете — напишете свою, — сказал он, не в силах спрятать нежность в голосе.

      — Напишу. — отозвался Кэйа. — Напишу, и она закончится по-другому. Правильно. И все будут знать её. И она будет — про людей, а не про богов…

      Не зная, что над головой — лишь свод пещеры, а не небо, легко было обмануться. Луны сияли ярко — три, как когда-то. Дань памяти — Дайнслейф не сомневался, что это так, несмотря на то, что в книгах было написано: «три — оптимальное количество для создания подходящего уровня освещения, чтобы не мешать ночному сну, но сохранять достаточную видимость для передвижений и, если понадобится, ночных боёв». Там же прилагались долгие теоретические выкладки, цифры и символы, но когда Дайнслейф повторил их сам, он обнаружил, что два подошло бы не хуже.

      Архитекторы Каэнри’ах тоже могли быть сентиментальны.

      Дайнслейф погасил свечу двумя пальцами. Она горела ярче наземных, но не слишком горячо: материал фитиля тщательно сбалансирован, сохраняя температуру горения такой, чтоб невозможно было обжечься, но всего один огонёк заливал комнату светом. Можно было бы воспользоваться лампами, но его принц предпочитал видеть огонь. Смотрел всякий раз заворожённо, и золото-синее пламя отражалось в сине-золотых глазах.

      — Доброй ночи, мой принц, — снова улыбнулся Дайнслейф. С кровати ему что-то недовольно и невнятно пробурчали в ответ, и улыбка стала шире. Выйдя из покоев, он притворил дверь и пошёл по устланным коврами коридорам.

      На ночь у него было много работы.

      А его принц пусть спит — и пусть ему снится сотворённый людьми Рай.