С того момента, как я узнал о фольклоре Города, мне не давала покоя Степь. Пока я бегал по поручениям Каиных или Сабуровых, Степь дурила голову запахом трав. Иногда голова невыносимо гудела, наваливалась усталость, что аж ноги подкашивались, но я вставал и шёл, игнорировал своё состояние. Песчанка без дела не сидела, косила народ только так! Следить за своим состоянием казалось непозволительной роскошью. Когда Стах Рубин затаился в складах, хотелось откровенно ныть. Ближе всего к Степи, а значит тело опять начнет вести себя по-дурному, словно меня травят. Аккуратно так травят, потихоньку. Я был бы рад навестить Лару Равель, да даже Толстого Влада! Лишь бы дальше от Степи.

      После очередного тяжелого дня появился шанс на вакцину. Рубин утверждал, что болезнь это не убьет, а только заглушит, но и это дико обрадовало. Прогресс, ещё на шаг ближе к решению задачи. Окрыленный этой мыслью, я шёл к Еве Ян отоспаться. Девушка встретила меня с бутылкой Твирина. Она упоминала, что хотела одну бутылочку, которую мне никак не удавалось достать. Пусть нас и не связывали отношения, сколько Ева мне не предлагала, я считал, что девушку непременно стоит отблагодарить за оказанное гостеприимство. А тут она сама протягивает бутылку.

— Дорогой бакалавр, смотрите! — я взял Твирин. — Вчера я вышла на улицу, — глаза девушки горели, но, заметив мой неодобрительный взгляд, она поспешно добавила, — только вышла на крыльцо и не больше. Сидеть столько дней взаперти невероятно сложно!

— Ну, сутки уже прошли, и больной ты не выглядишь. Хорошо, что кончилось ТАК, — Ева испуганно посмотрела и отвела взгляд. Не стоило напирать на неё, но извинения никак не шли. Ян как будто отошла от немого шока, продолжила говорить.

— Это мне Андрей передал через посыльного. Хочешь выпить со мной? — её глаза вновь загорелись.

      Новость Рубина определенно стоило бы отметить, как вдруг в дверь постучали. Не к добру. Ева не спешила открывать дверь, она словно не слышала этого настойчивого шума. Бутылка отправилась на ближайший стол. Очевидно, девушка никого не ждала, стало быть за мной пришли. Помощь опять небось кому-то нужна. На пороге стоял мужчина средних лет, выглядит как один из бандитов Грифа.

— У меня для вас послание, Бакалавр Данковский, — голос прокуренного мужика вызвал усталость. Прилива энергии, вызванного последними событиями, как не бывало. Он протянул мне письмо и молча ушел. Стах требовал к себе. Всего пару часов назад от него вернулся. Пошарив в кармане рукой, обнаружил пару кофейных зёрен, как кстати. Закинув их в рот и ничего не сказав девушке, я хлопнул дверью. На улицу уже спустилась ночь, повылезали бандиты, в чумных районах кричали больные. Безопаснее всего идти через степь, мимо станции. Чем ближе я к ней подхожу, тем хуже себя чувствую. Тяжесть вернулась в голову, дышать стало труднее. Дурные степные травы! Если выживу, уеду отсюда как можно дальше! Мысленно проклиная Степь на чем свет стоит, я добрался до Стаха.

— Выглядишь измученным, — пошутил патологоанатом. Благодаря кому по-твоему? Но это я не озвучил, было бы слишком грубо сказать такое, даже для меня.

— К чему срочность? — усталость проскользнула в голосе.

— Бураха под стражу Сабуров взял, слышал где-то на складах держат, — мужчина тяжело вздохнул. — Спасать его надо, он единственный, кому позволено резать. Он менху.

— Подожди, я же доказал его невиновность, почему он опять под стражей? — на секунду я обессилел. Мне пришлось изрядно постараться, чтобы доказать его невиновность, Сабуров очень упрямый человек, как и Каины впрочем.

— Его не признала как менху кучка местных жителей, он органы вырезал в зараженном квартале Дубильщиков. Увидели да скрутили, потребовали у Сабурова посадить под замок, а иначе грозились бунт устроить.

      До того, как встретиться с ним лично, только по слухам мог представить, что это за человек, Артемий Бурах. Лара Равель называла его «Медведь». Это описание ему очень подходит, а ещё он похож на быка, особенно шеей. Стах прав, его надо спасти. Идти упрашивать Александра Сабурова глупо. Пока он держится за власть, к нему не подступиться — откажет. Придется своими силами. Рубин извинился за столь срочную просьбу и предложил выспаться у него. Ближе к складам, ближе к Бураху, а ещё ближе к ненавистной Степи. Делать нечего, и я завалился спать.

      Проснулся я перед рассветом. Стах спал за столом среди бумаг. Полагаю, уснул он недавно. Пусть спит, а мне надо найти Артемия. Воздух по утру всегда тяжелый, вот и сейчас, стоило выйти на улицу, как затылок обдало легкой болью. Не критично, вчера было тяжелее. Минут пять плутал между зданиями, на глаза попались три одонга. Стояли перешептывались возле ангара, как только меня увидели, замолкли и уставились. Замышляют что-то недоброе? Огнестрела или ножа я не прихватил, в таком положении драться с ними не выгодно. Но что-то подсказало мне не торопиться с уходом. Подул небольшой ветер, запах степных трав усилился, и голова заболела настолько резко, что в глазах потемнело. От глаз Червей это укрыться не могло: я схватился за голову и прислонился к ближайшей стене здания. Черви сами подошли ко мне. В глазах как раз прояснилось.

— Что вы тут делаете, эмшэн? — утробный голос одного из Червей перетянул внимание на себя.

— Я ищу Артемия Бураха, Рубин сказал он где-то на Складах, — одонги переглянулись.

— А с какой целью, эмшэн?

— Спасти, с какой же ещё. Рубин продвинулся с лекарством, — рот не затыкался. — Помощь Бураха лишней не будет. Возможно, он кое-что сам понял, раз органы из больных вырезал. А вы сами, что забыли тут? Степь в другой стороне, — на сарказм Черви не отреагировали.

— Бураха держат в том складу. Мы тоже хотим его спасти, — говорил все тот же одонг.

— Решили на людей напасть? Он наверняка под охраной. Давайте я попробую вытащить его без кровопролития, — состояние на грани, в любой момент я могу упасть в обморок, зачем же я всё это говорю? Если упаду тут, эти Черви меня сами на органы пустят.

— Хорошо, ойнон. Попробуй, мешать не будем, только если с первого раза не получится, мы сделаем все сами.

      Кивнув, я потащился к тому ангару. Дверь легко поддалась, противно скрипнула и впустила. Запах трав тут не такой густой, дышалось легче. Среди кучи ящиков стоял охранник, а за решеткой в конце этого небольшого помещения стоял Бурах, как всегда с грозным видом и волчьими глазами. Раньше я не замечал этого, но его взор и правда, как у волка. Голодного и жадного напополам. Он уставился на меня, и отчего-то я нервно сглотнул, и на лбу проступил пот. Непонятного рода волнение прошлось по телу. Охранник тоже на меня уставился, но никакого волнения не вызвал, хотя должен был. Мужчина не был вооружен, к моему счастью. Есть шанс переговорить с ним мирно.

— Чего тут забыли, Бакалавр? На «Медведя» посмотреть? — с усмешкой прыснул мужик. — Да, это можно, это пожалуйста. Только трогать и кормить нельзя.

      Ублюдок. Его ещё и не кормят. Благо, он здесь не долго, может, ещё не проголодался. Охранника захотелось ударить, как можно сильнее, по лицу. Попробую обмануть шутника. Может, за свою плохую службу наказание получит.

— У меня приказ от Сабурова. Освободить Артемия Бураха, — голос звучал уверенно и убедительно.

— Бумажку будьте так любезны. Я не смею выполнять приказ со слов, мне подтверждение нужно, письменное, подписанное рукой Александра Сабурова. Иль потеряли по дороге, Бакалавр Данковский? Мародёры отняли? — с такой же усмешкой бросил мужик и гаденько захихикал.

      Что за детский лепет? И ни капли уважения. В груди закипел гнев за себя. Столько этому Городу делаешь, а он, как ребенок, делает вид, что забыл и издевается, издевается! С каждым днём все труднее и труднее: Ольгимский делает вид, что помогает, Сабуров норовит палки в колеса поставить, и Каины тоже. Твердят что-то об Укладе, традициях и быках, словно болезни нет и люди не умирают. Всё чтят что-то, дрожат над чем-то, друг над другом. До простого народа им дела нет. Весь скопившейся стресс я вложил в кулак и заехал по лицу Охранника. Тот аж свалился без сознания. Камень с плеч упал. Забрав ключи с пояса, я поплелся открывать клетку гаруспика. Возле него запах трав усилился, хотя ноги от этого не косились, и в глазах не темнело, скорее колени подрагивали. Раздражение это не вызвало, чтобы убедиться в этом, я вдохнул по глубже. И ничего. Приятно даже стало. От Бураха несло кровью, совсем немного, ещё больше от него несло травами и потом, в хорошем смысле. Артемий в один шаг оказался возле меня. Я надеялся, что он спросит про то, как я его нашёл или как обстоят дела с вакциной, но вместо этого он хрипло спросил:

— Ты Твирин пил? — и смотрит так пристально, изучающе, пытается что-то найти. На секунду я выпал из реальности, и за эту секунду Бурах встряхнул за плечо. Получив моё тихое «нет», гаруспик пошёл прочь. Возле двери сторожили одонги.

— Зря ты его вырубил, ойнон, — тяжело посмотрев на меня, гаруспик кивнул Червям на ангар, они молча поняли его приказ и гуськом вошли в уже бывшую тюрьму. — Теперь они заберут его, ради твоей же безопасности. Спровадил бы его, был бы жив мужик.

      Голова перестала выдавать правильные мысли. Я слушал Бураха, но не понимал. Я слышал запах противных мне трав, вместе с запахом самого Артемия. Меня тошнило и вело.

— Данковский? — боязно позвал хриплый голос гаруспика. Жар пронесся по телу. Неужели это болезнь? Я заразился. Ноги опять предательски пошатнулись. Медведь подхватил и не дал упасть, прижал к себе, ноги-то совсем не слушаются. Его запах ещё отчетливее и насыщеннее заиграл. Это успокаивало, как бутылка мерадорма перед сном. Факт, что я мог быть заражен всплыл в сознании на секунду. Я попытался оттолкнуть от себя Артемия, только такого быка не сдвинуть, силы незамедлительно таяли, и сознание уплывало.

      Знакомый потолок Убежища Стаха Рубина. Голова ясная, самочувствие отличное. Тут и сказать нечего — выспался. Кто бы мог подумать, что сам Бакалавр из Столицы грохнется в обморок. Хорошо рядом Бурах был. Где он, кстати? И где Рубин? Ни того ни другого нигде не было. Оба наверняка погрузились в работу и сидят где-нибудь в другом месте. Им просто так разгуливать нельзя. А я что? Проспал кучу времени, дела встали! Дверь тихонько скрипнула.

— Уже проснулись, ойнон? — утробно спросил Червь. —Ойнон Бурах вас вчера сюда принес, вы свалились в обморок, помните?

— Помню.

— Ну, хорошо. Ойнон Бурах оставил вам молока и хлеба, пока вы спали. Наберитесь сил и уходите отсюда. Скоро тут будет опасно. Ещё увидимся, ойнон, — ещё один жалкий скрип двери и Червь ушёл. На столе и правда стояло молоко, и лежало пару кусочков хлеба. Есть хочется жутко! Со вчерашнего дня во рту, кроме кофе, ничего не было. Хлеб и молоко казались невероятно вкусными и сытными, не те, что в лавке продаются, эти словно другие.

      Рубина я встретил в тот же день дома у Каиных. Оказывается, он решил им сдаться, а те его благополучно отпустили живым. Моё тело вновь подверглось мистическому влиянию Степи через два дня. По мере возможности я вел записи о своем состоянии: головные боли и слабость. Если слишком долго у Степи, темнело в глазах и наступал небольшой жар. Таблетки при этом мерзком состоянии не действовали, просто перевод средств и здоровья. Твириновые невесты иногда встречались на улицах, предлагали выпить Твирин. Какие-то посмеивались надо мной за что-то, другие предлагали купить трав, третьи просто наблюдали из далека. Следят? О них хотелось думать в последнюю очередь, как и о гаруспике. Перед сном я всегда мысленно возвращался к моменту на Складах, если не вспоминаю, это снится. Сон живее воспоминаний, чувства острее, ещё в нём почему-то больно. Больно в тех местах, где касается гаруспик и жжет внутри. В эти два дня я просыпался в поту и уставший. Проблем и так полно, какая-то группа одонгов продает панацею от моего и Бураха имени.

На другой день я нашёл гаруспика. Он схоронился в Термитнике, среди этого хаоса из криков. Запах мертвых тел теряется на фоне запаха Бураха. Те ужасы, что я успел повидать в этих помещениях поблекли, паника и тревожность отступила. Честно пытаюсь понять и проанализировать ситуацию, выходит откровенно никак.

— Зря ты пришёл сюда, ойнон, — напряженно вздохнув, он кинул тяжелый взгляд. — Но раз пришёл, проходи. Вид у тебя шальной. Плохо себя чувствуешь? Не заболел ли? — на секунду я услышал беспокойство, на секунду.

— Я?.. Нет, всё относительно нормально, в своей ненормальности, — удалось выдавить смех. — Травы ваши покоя не дают, — я присел на ближайший стул, в голове мелькнула мысль сесть ближе к Бураху, вдохнуть его волшебным образом успокаивающий запах. Я тут же одернул себя от таких неправильных мыслей. На мужчин засматриваться привычки не имел. В бурной молодости было, конечно, по пьяне. Мне дурит голову явно что-то нехорошее. Вот разработаем панацею, вылечим город и уеду куда подальше, в Столицу.

— Как не дают покоя? — в глазах гаруспика неприкрытый интерес. Я невольно засмотрелся, ему пришлось повторить вопрос. В очередной раз одернул себя, пришлось отвести взгляд. Неохотно.

— Боли в голове, жар в теле. Чувствую, это не Песчанка, а степные травы. Я слежу за своим состоянием, Бурах, и веду наблюдение, все под контролем.

      Больше этот вопрос не поднимался, и беседа ушла в сторону панацеи и болезни. День пробегал один за другим. К гаруспику ходить приходилось часто, вместе с этим моё состояние улучшалось после визитов к нему. Это я тоже заметил. Правда с приездом Аглаи Лилич визиты почти свелись к нулю. Я опять себя плохо чувствовал, а сны стали сниться с продолжениями. Думать в разгар эпидемии о мужчине, в сексуальном плане?! Эту часть себя я отрицал и ненавидел. Во сне Артемий всегда что-то шепчет на ухо, успокаивающее, как и его запах. Прижимает к себе так, что хрустит спина. Гладит везде, докуда руки дотягиваются. Сопротивляться не выходит да и не хочется, это пугает больше всего. Осознание, что я хочу прикосновения хирурга приближалось вместе с днем прибытия Александра Блока. Полководец прибыл, и я понял, что отрицать бесполезно. Я измотан снами, болями и мыслями о гаруспике.

      На 11 день эпидемии я пришёл к нему сам. В термитнике было пусто и непривычно тихо. Его надо однозначно найти. У него где-то была лаборатория. В доме Исидора он точно не поселился, я чувствую. За ответом стоит отправиться к Рубину, вот кто знает наверняка. К счастью, он был на месте, сидел за рабочим столом, окруженный пробирками и записями.

— Бураха ищешь? — усмешка не прошла незамеченной. — Бросай ты это дело, пока не поздно, — патологоанатом даже не отвлекся от записей. — Пойдешь к нему, и в Столицу уже не вернёшься.

— Ты говоришь так, словно знаешь, что со мной творится, — я напрягся всем нутром. Если даже он знает — тот, кто не имеет отношения к Укладу… Мысль не удалось завершить, Стах перебил.

— По тебе видно, приходилось уже такое наблюдать. Но не я должен объяснить тебе это, а Артемий. Если действительно хочешь знать, — с секунду помолчав, он повернулся ко мне лицом. — Он в своём Убежище за Складами.

      Я был зол на Стаха. Бросив короткое «спасибо», помчал к Убежищу хирурга. Где именно хирург я не знал, оставалось полагаться только на чувства и интуицию, и они не подвели. Меня мысленно передернуло, что я положился на такие мутные понятия, но возле одного из одинаковых зданий рядом с насыпью, по случайному совпадению, я обнаружил его. Он и правда там. Стоит, о чем-то беседует со Спичкой и Мишкой. Детишки заметили меня и, видимо, сказали Бураху. Он повернулся, а дети ушли в сторону станции. С каждым шагом я четче видел улыбку на его лице. Впервые он улыбается мне. Я остановился в трех шагах и уже ощущал, как его запах забрался под змеиный плащ, гладил сквозь одежду. Обычная дрожь сменилась каким-то трепетом. Куча вопросов в голове, жаль нельзя задать все сразу, а только по одному.

— Смотришь как-то не добро, как змея, — улыбка не сходила с лица. — Стах рассказал, где найти? — я кивнул. — Ясно. Не хотел я этого, Бакалавр. Скоро всё кончится, и последнее слово за тобой будет. Я отвечу на все твои вопросы.

      В Убежище хирурга все только самое необходимое: хирургический стол, вместительный шкаф, верстаки для починки, аппараты для приготовления тинктур и уже только в соседней крохотной комнате, узкая кровать, пара деревянных ящиков служили столами для мелких предметов. Эта комната вся пропахла им. Я старался дышать реже и не глубоко, чем больше этого пропитанного воздуха в легких, тем сильнее желание забить на всё и забраться к Бураху на колени, уткнуться в шею и упиваться запахом и теплом.

      Хирург завис над столом в углу и раскладывал травы. Запах дурных трав усилился, меня затошнило. Напрямую они пахли ужасно, но от степняка по-особенному.

— Савьюр, Кровавая твирь, Бурая, Чёрная. Из них выйдут хорошие тинктуры, — голос хирурга все так же с легкой хрипотцой, давно не слышал.

— Что со мной происходит, Бурах? Стах сказал, что знает и видел такое. А расспросить мне следует тебя, — я отчаянно держался, чтобы не выблевать сегодняшний обед.

— Ойнон, тебя избрала Мать Бодхо, — он отвернулся от трав и грустно на меня посмотрел, в волчьих глазах можно прочесть извинение. — Дальнейшие слова могут тебе не понравиться. Не надо было приходить, — он опустил голову. Я не выдержал и блеванул. Степняк тут же подскочил ко мне, вытер рот рукавом и прижал к себе. Мы с ним почти одного роста, я ниже на пол головы разве что. Носом тут же уткнулся в шею, в этом месте запах особенно сильный. С каждым вдохом тошнота отступает. А я держался за Бураха, словно от него моя жизнь зависела. Отчасти я понимал это. Казалось если начну дышать не тем воздухом на полу будет желудок. Степняк молчал, пока я не подал голос, жалобный и надломленный: 

— Убери те травы, пожалуйста.

Просьба о помощи.

— Хорошо, ойнон, — большая рука хирурга ласково гладила по голове. — Только отпусти меня, а то я не смогу двигаться.

      Инстинктивно я прижался сильнее. А в следующую секунду смысл слов был понят, и пришлось отпустить. С неохотой. Бурах убрал все травы в шкаф, тряпкой вытер пол. Я ополоснул рот водой и молча смотрел, не смея спросить что-то ещё. Много времени это не заняло, и вот он уже стоит, опять смотрит, изучает.

— Зачем Матери Бодхо выбирать меня, для чего? — говорю так как будто верю в эту сказочную чушь.

— Правильнее будет, для кого, — усмехнулся степняк. — Заяан.

      Мысли в голове немного прояснились. Мать Бодхо выбрала меня для… Бураха? Как девушку? Женщину? Может, я не так понял. Я долго думал, что меня просто травит степь, потому что я не местный, с непривычки. Тут со всеми происходит что-то подобное, хотя со мной по-другому.

— Она видит, как я помогаю городу и оберегаю его, и как ты помогаешь мне и его жителям. Она ценит это. Награда от Матери, отказываться не стоит, хотя я думал отказаться, — степняк подошел ко мне и ласково приобнял. — А теперь я вижу. Би хара. Отпускать тебя в столицу уже нельзя, помрешь ты там, ойнон.

      Хотелось оттолкнуть и прижаться одновременно. Он был таким теплый и уютным, родным по-своему. Поддавшись моменту, я не смог оттолкнуть и откровенно млел от близости с мужчиной. Сейчас это не кажется чем-то неправильным и запретным. Всё на своих местах.

— Но не всё ещё закончено. Болезнь ещё не побеждена, — почти шепотом я говорил куда-то ему в бычью шею. — И мне так плохо, от воздуха, больно.

— Помнишь, я спрашивал пил ли ты Твирин? — руки степняка пробрались под плащ, ласково водили по тканям. Захотелось раздеться.

— Помню.

— Тогда у тебя был шанс, ойнон. Не стоило и приходить так часто в Термитник.

— Рядом, — слова застряли в глотке, шли через силу, — было легче.

— Этим ты и принес себе зоболон, страдания.

      Хирург редко упоминал при мне степные словечки, кроме ставших привычными «ойнон» и «баярлаа». Приятно услышать вновь говор степняков. Я мягко отстранился от Бураха, но только для того чтобы скинуть мешающий плащ и вновь нырнуть под медвежьи объятья. Одежу бы тоже не мешало снять, но во второй раз отпускать его не хотелось. Часть разума во мне ещё противилась, плевалась. Город-на-Горхоне особенное место, не только со своими странными существами, а ещё и со сказаниями, которые вполне реальны. У меня нет других объяснений тому, что рядом с этим степняком мне хорошо и спокойно, как дома. Его касания приятные и правильные. Он менху, видит мои линии, знает, где надо провести и нажать.

— Не приходи ты так часто, боли было бы меньше. Теперь тебе поможет только Твирин. — Артемий взял меня за подбородок и провел большим пальцем по нижней губе, нежно сминая её. — Он уймет боль, но на время, пока не появится тавро и не произойдет Ритуал перед Укладом.

— Я уже почти на что угодно согласен, лишь бы нормально поспать и не страдать от боли.

— Ты станешь моим, ойнон. Ты это понимаешь? — серьезно и строго спросил Медведь. Сердце пропустило удар. Он выглядит грозно и опасно, хотя минуту назад нежно гладил и обнимал. Пелена с глаз аж спала, но меня все равно тянуло к нему. Списать это на долгое отсутствие секса ужасно нелепо. Мне хватало мастурбации в Столице, там некогда было отношения строить, там была только Танатика. А тут мужчина, под влияние которого я попал незримым образом. Мать Бодхо подготавливала меня для него. И когда я спал, тоже готовила теми снами. Яркими и жгучими. От них я просыпался в поту с перепачканными трусами или с сочащимся членом. Стоило подумать о том, как касается и гладит меня степняк во всех местах, я кончал не прикасаясь. Не прав ты, Бурах. У меня с самого начала не было шанса вернуться в Столицу.

      Вместо ответа я коснулся его губ. Легкого поцелуя не вышло. Он тут же поймал их в плен и принялся жестко целовать. Кусать, облизывать, посасывать. Ему это необходимо. Необходимо это и мне. Я покорно пропустил его язык в свой рот, то, как он ласкал заставило застонать. Он исследовал все, до чего мог дотянуться. Зарылся руками в волосы и жестко одернул, посмотреть как меня разморило. А меня знатно разморило. Я глубоко и тяжело дышал ртом, наполняя легкие его запахом, губы припухли от таких терзаний и были красными, с подбородка стекала слюна, его или моя — уже не понятно, всё перемешалось. Во рту горько-сладкий вкус. Возбуждение накрыло с головой и внизу разгорался пожар. Крепко встало только от поцелуя, боюсь представить, что будет дальше. К сексу я не готов однозначно, надеюсь, степняк это понимает и лезть в штаны не станет. Отпор дать не выйдет в любом случае, против него я бессилен, это очевидно.

— Я поставлю тавро сегодня, — облизнув губы, хирург поцеловал в щеку. — Иди на кровать, Даниил, я сейчас подойду.

      Надо же, по имени назвал. А то всё ойнон и Бакалавр. Такая мелочь, а на душе радостно. Я сделал, как сказал Бурах, пошёл в комнату, сел на кровать и принялся ждать. Возбуждение не ушло. Не знаю, заметил ли он мой стояк. Если нет, каковы шансы, что я успею решить эту проблему? Непослушными руками я расстегнул ширинку и приспустил штаны с нижним бельем. На головке члена выступила капля смазки. Плюнув на руку я принялся водить по стволу. Осознание того, что я нахожусь в комнате степняка распаляло. Матрас, подушка, да всё что было в маленькой комнатенке пахло им! С истерзанных губ сорвался тихий стон. Пара движений рукой и я был готов кончить, как сбоку раздалось покашливание. Я испугался и тут же убрал руку, словно сделал что-то неправильное и плохое.

— Балуешься, ойнон? Всего-то отошел дверь закрыть, да бутылку Твирина из шкафа взять, — ситуация радовала хирурга, он то и дело сдерживал улыбку и голодный взгляд.

Всё внутри сжалось, я точно поступил неправильно, хотелось извиниться, но Бурах подошел ко мне, открыл бутылку и вручил. Я машинально принял и сделал пару глотков. Горечь наполнила пустой желудок. Степняк же присел на корточки и провел пальцем по члену от основания к головке. Тело передернуло, и Твирин чуть не выпал из рук.

— Не пролей, тебе же тут спать. Выпей до дна.

      Я понял только смысл второй фразы и опять отпил горечи. Я не был любителем выпить, поэтому вкус алкоголя знал плохо. Артемий опять коснулся члена, заключил в кольцо из пальцев. Так продолжалось, пока бутылка не опустела: я отпивал, и старался не выронить оную, а он ласкал рукой ствол и головку. С последним глотком я излился, и бутылка всё же полетела на пол. Треска стекла не последовало, значит не разбилась.

— Умница, Даня, — убирая пальцем со щеки каплю спермы, он смотрел прямо в глаза, неотрывно, как на жертву, гипнотизировал. Сердце пропустило очередной удар. Я однозначно опьянел, потому что захотел ощутить в себе его член.

— Ты войдешь в меня? — голос звучит на удивление ровно и без запинок.

— А ты хочешь?

      Тут я сомневался, во мне говорит алкоголь. Переспать сейчас попросту не разумно. У него могут быть нерешенные дела. А мне надо завтра как штык прийти в Собор и выдать трезвое решение. Бурах кивнул самому себе.

— Нельзя, мы можем сделать это только после Ритуала, раньше нельзя — Мать Бодхо может рассердиться и забрать тебя у меня. Не ты один чувствовал себя плохо, — хирург помог мне встать и привести себя в порядок. — Я чуял твой запах из всех уголков Города. Чувствовал, как страдаешь днем и какие сны видишь ночью.

      Я откровенно смутился и покраснел. Глупо, учитывая, что было несколько минут назад. Связь между нами, словно окрепла. Артемий усадил меня спиной к себе. Он будет ставить тавро. По спине прошла дрожь, внутри все перевернулось. Это что-то интимное и сакральное.

— Ты так дрожишь, — руки Медведя оглаживали бока, пытаясь отогнать волнение, прижали и обвили, точно корни ненавистных мне трав. Я заволновался ещё больше, когда степняк принялся расстегивать верхние пуговицы жакета и рубашки, оголять плечи и шею. Дыхание Бураха щекотало кожу.

— Будет больно? — он провел носом по загривку.

— Будет, — твердо ответил степняк. Ещё несколько раз провел носом по коже, выбирая место для тавро. Лизнул, пробуя на вкус кожу, легонько поцеловал, ещё и ещё. Пока я не простонал не своим голосом. Всё казалось нереальным: болезнь, Инквизитор, военные. Всё это поблекло и отступило на задний план и только дыхание и прикосновения Артемия существовали в эту минуту. Его жестковатые губы. Таким расслабленным и беззащитным я не чувствовал себя даже десять минут назад. В груди зародилось не терпение, вместе с этим зубы степняка сомкнулись на холке. От боли я забыл, как дышать, кричать тоже не вышло. Всего пару секунду и пришло жжение. В уголках глаз собралась влага, а из далека донеслись степнячьи напевы. Кажется, мне это кажется. Я не могу их слышать, в таком месте, они должны быть слишком далеко. Юркий язык хирурга лизнул укус пару раз. Тело стало тряпичным, отчего Медведь прижал к себе сильнее, уткнулся в ухо и прошептал:

— Баарhани, ойнон. Теперь ты басаган, невеста.

      Сонливость накрывала мягким одеялом, глаза закрылись сами, но голос Бураха слышен отчетливо и разборчиво. Я чувствовал силу его слов, некую власть над собой. Мы стали повязаны ещё сильнее. Не знаю, что тогда мной руководило, воля Бодхо или я сам, но бежать теперь не выйдет. Ловушка захлопнулась, я стану частью Уклада. Внутренний голос, противоборствующая сторона превратилась в тонких змеек. Маленькие, безвредные, всего пара штук, они пытались собраться в комок, но лишь пожрали себя.

— Холбоон, ойнон. Оставайся здесь, пока я не вернусь за тобой. Тут безопасно, а Твириновые невесты за тобой присмотрят. Отдохни и выспись, басаган. Силы понадобятся тебе для другого. Нечего в Собор ходить, я сам всё решу.

      Решишь? Собор? Ах, да! Меня завтра ждут Аглая и Блок. Мне нечего им сказать, у меня нет права. Я принадлежу Бураху. Теперь решает он, а не я, впрочем, и сил на это у меня нет. Физических, моральных — никаких. Я слышу голос Уклада, складывающегося в песнь: хриплые — Мясников, тонкие — Твириновых невест, утробные — Червей, и мычание быков. Руки хирурга аккуратно уложили на кровать, подоткнули одеяло. Глаза не открывались, как бы я не заставлял себя, но, даже не видя лица гаруспика, я явственно ощущаю его взор. Пожирающий. Нетерпеливый. Не проронив больше ни слова, Медведь тяжелым шагом ушёл.Как только скрипнула дверь Убежища, сознание отключилось. Я опять вижу сон, теперь он не жжёт, не причиняет боль, а ласково убаюкивает и нежно шепчет.