Минула весенняя ночь.

Белый рассвет обернулся

Морем вишен в цвету.

      Казуха, ведомый ветром, в один из прохладных дней возвращается в чайный домик. Очарованные гейши улыбаются ему алыми губами, учтиво щурятся и оказывают тёплый приём.

      — Мы рады, что молодой господин почтил нас своим визитом, — лепечет гейша, чуть кланяясь и стыдливо упираясь взглядом в деревянный пол, — я могу вам чем-то помочь?

      — Ваш сад поистине чарующе красив, — с мягкой улыбкой признаётся самурай, прикладывая руку к груди, словно доказывая, что говорит от чистого сердца, — всё, о чём я смею просить — позволить мне насладиться прогулкой в нём ещё раз. Здешний ветер шепчет мне чудные строки для хокку.

      — Всё, что пожелаете, — гейша кланяется со всем уважением, которое положено оказывать наследникам знатных семей, а следом, с несмелым стыдом продолжает, — но я и не подозревала, что молодой господин настолько талантлив. Могу ли я надеяться услышать ваши стихи?

      — Непременно, — вежливо откланивается Казуха, зная, что давать пустые обещания бесчестно, но и отказать наивной глупышке он не в силах.

      Первая любовь прекрасна, как и первые плоды совсем юной яблони. Лишь в них можно найти и трепетную нежность вкуса, и невинную красноту, сравнимую с румянцем на девичьях щеках. Казухе знакомы эти чувства.

      И он знает, что со временем это проходит. Любовь забывается, а яблоня стареет и умирает.

      Знает, правда знает.

      Но всё равно вернулся.

И осенью хочется жить

Этой бабочке: пьет торопливо

С хризантемы росу.

      Ступеньки беседки скрипят, стоит Казухе осторожно ступить на них, потревожив тихую мелодию природы. Отвлеченная гейша, задумавшаяся над чашкой чая, недовольно ведёт плечами, прежде чем потревоженно обернуться.

      Без макияжа, достоинства настоящей гейши и почему-то вновь босая, но с правильно надетым кимоно. Чарующая в своём безмолвном одиночестве. Всё ещё такая, что заставляет замереть сердце. Казуха примирительно улыбается и учтиво кланяется:

      — Прошу прощения за беспокойство. Я могу присоединиться к вашему чаепитию?

      Гейша чуть наклоняет голову, прикрывая горящий взгляд пышными ресницами, что всё равно не укрывают всю красоту, томящуюся в медовом цвете. Казуха терпеливо дожидается момента, как девушка аккуратно кивает, бросая небрежное «конечно».

      Чашки на столе две, словно гейша кого-то дожидалась. Самурай позволяет себе допустить мысль, что не он один желал уединения. А ежели он отнимает чье-то место для встречи с ней, то не будет жалеть.

      Девушка разливает чай — и доливая себе, и угощая им гостя. Изящно, аккуратно и отточенными движениями, напоминая, что действительно является гейшей, несмотря на внешний вид. Казуха улыбается в ответ на проявленное радушие.

      — Я ни разу не видел вас ни на одном мероприятии, — произносит Казуха, пригубив чай, — этому есть причина?

      — Есть ли причина, по которой вы хотите меня встретить на них? — хмыкает в ответ гейша, не стесняясь глядя прямо, без лести или восхищения, заставляя пристыженно умолкнуть самурая.

      Вместо лишних слов гейша допивает свой чай и, намекая на свои действия, подхватывает чайник, явно собираясь уходить. Возможно, в последний раз, не оставив возможности для третьей встречи. Казуха решается.

      — Лишь одна — увидеться снова, — прямо произносит юноша, спешно поднимаясь с места, вынуждая гейшу замереть, — простите ли вы мою бездумную увлечённость вашим очарованием и страстью, горящей во взгляде?

      Гейша неловко отступается, и чайник выскальзывает из изящных рук — хрупкая керамика разбивается об пол, оставляя от былой красоты, выполненной мастером, лишь треснувший орнамент. Казуха не жалеет об этом — взгляд прикован к тому, как девушка словно стыдливо прикрывает глаза, отворачиваясь.

      Смущена.

      Казуха мягко улыбается, упиваясь моментом и собственной маленькой властью над своевольной гейшей. Но, стоило только ему слишком увлечься этим, он упускает возможность уберечь девушку от того, чтобы по неосторожности наступить на осколки.

      Самурай садит гейшу обратно за столик, бережно обхватывая лодыжку — собственные прикосновения кажутся слишком грубыми из-за непроходящих мозолей.

       — Прошу прощения, — искренне извиняется самурай, — мне не следовало говорить подобное. У вас есть лекарь? Будет лучше сразу же обработать порез.

      Гейша поджимает бледные губы, словно силясь не сказать что-то не то — или напомнить о том, что касаться её запрещено. А после, вновь одарив самурая обжигающим взглядом, наклоняется вперёд так, что её распущенные волосы, отливающие вишней, ощущаются шелком на оголенной коже рук, а духи оседают сладким ароматом на дне лёгких.

      — Молодой господин слишком заигрался, — цедит гейша, прежде чем отстраниться и заставить убрать от себя руки.

      Казуха не спорит. Заигрался. Вот только искусство на ощупь холодное, но нежное, вызывающее желание заключить полностью в круг объятий, а не просто мимолетно касаться.

Флейты бамбуковой голос

Слышу из дальнего леса,

Ветер влюбился, должно быть….