Около двадцати пяти лет назад.

Огрон не чувствовал ничего, когда его отец, облачённый в саван, похожий больше на тряпьё, поднимался на постамент со связанными руками. Пока зачитывали список его преступлений, Тристан Кроу смотрел на него, на своего единственного сына. Страх, скорбь, злость на весь мир… Их не было. Так пусто, тихо и напряжённо. Словно перед бурей. Погода, подумалось молодому магу, оказалась вполне подходящей для такого дня со своими свинцовыми тучами, затянувшими всё небо. Он потянулся к шее и расстегнул воротник. Душно.

      — …Тристан Кроу приговаривается к смертной казни через повешение.

      Огрон едва сдержал язвительную и злую улыбку-оскал. Повешение. Пока в продвинутых планетах обходятся смертельными инъекциями в закрытых помещениях или ссылкой в измерение Омега, на родном Домино любят шоу, чтобы развлечь тухнущий от скуки народ. Плевать на межмировые конвенции: Домино — избранная самим Драконом планета, для неё отсутствуют правила обращения с преступниками.

      Палач — высокий, грузный, в замысловатой чёрно-золотой маске — привычным движением надел на отца петлю. Тот не сопротивлялся, словно полностью принял свою участь. И ухмылялся, сдерживая смех. Хотя ничего смешного в этой ситуации никому не виделось.

      Огрон незаметно сжал руки в кулаки, а матушка, стоявшая слева от него, крепко вцепилась в его плечо, почти до боли.

      — Последнее слово.

      Отец, не удостоив взглядом ни палача, ни короля, лишь посмотрел Огрону в глаза и оглушительно засмеялся. Молодая королевская чета посчитала это за ответ, и Орител махнул рукой. Палач по сигналу привычным движением нажал на рычаг. Люк открылся под ногами отца, а Огрону показалось, что земля ушла из-под ног и у него самого. Матушка вскрикнула, как раненая птица, и уткнулась лицом ему в рукав.

      Хруст ломающейся шеи и предсмертные хрипы. Огрону хотелось отвернуться, но всё его тело застыло в подобии статуи. Взгляд было не отвести. Отец инстинктивно пытался потянуться дрожащими руками к верёвке. Безуспешно. Его участь предрешена.

      Огрон ощущал лишь… раздражение, поднимающееся холодным огнём в лёгких, чувствуя, как презрительные взгляды собравшихся зевак кололи ему спину. Ему хотелось уйти. И поскорее, скользнуть в тени и забыться. И быть забытым. Но их так просто никто не отпустит. Их с матушкой причастность к преступлениям отца так и не удалось подтвердить. Но так или иначе им придётся за них расплачиваться.

      Им наконец позволили уйти, когда труп отца вынули из петли, и толпа начала расходиться. Напоследок Огрон посмотрел на королевскую чету. Они сидели на своих тронах и смотрели им вслед. С их лиц не сползали злорадные улыбки. Они добились своего благодаря отцу и его преступлениям.

      Куски дерьма, подумалось ему. Графу не полагалось даже думать такие выражения, но он больше не был графом. Поэтому… теперь ему было не обязательно скрывать своего презрения к молодой самодовольной королевской чете. И можно было сквернословить сколько влезет, подобно любому, ха, плебею.

      После ночи — последней ночи в их фамильном особняке, где матушка собирала остатки фамильных ценностей и хоть что-то из одежды — их отправили в Магикс вместе с людьми из Крепости Света. В Домино им больше не было места. Ни как представителям местной аристократии, ни как гражданам. Их отец и муж — убийца. А с убийцей могут связать себя добровольно только такие же убийцы. До боли недальновидное и устаревшее утверждение, но на Домино его до сих пор любили пускать в ход.

      И у королевской полиции было достаточно доказательств, чтобы обвинить их с мамой в соучастии, но их же было недостаточно, чтобы надеть на них петлю.

      Всю дорогу, прислонившись лбом к стеклу, он смотрел на холодные звёзды, проносившиеся перед ним, мелькая хвостами. Даже в этих звёздах было больше света и тепла, чем на родном Домино, чем в корабле в окружении других изгнанников и охраны.

      Матушка, измотанная долгими мучительными допросами, казнью мужа и изгнанием с лихорадочными сборами, сразу же рухнула на пахнущую старостью кровать и забылась долгим беспокойным сном, когда они очутились в старом общежитии для беженцев.

      А Огрону не спалось до утра, хотя глаза горели и слипались. Стоило ему сомкнуть веки, перед ним тут же появлялся отец в саване. Петля свисала с его шеи, как галстук, а оскал открывал вид на его искажённые зубы: похожие на ряд клыков хищника и заточенные, как бритвы. Отец открывал рот и смеялся, а грохот его смеха отдавался громоподобным эхом в пустых стенах их фамильного особняка. Где не осталось даже обоев — лишь сплошная серость.

      У их особняка будут либо новые хозяева, либо он заростёт ядовитым плющом.