вожделение

К Диме хочется прикасаться.

Хольт обнимает его за плечи сзади, когда среди рабочей суеты Диме удаётся выгадать-высчитать время для встречи. В квартире у Дубина тесно, в спальне — очевидно тщательно выдраенной перед его приходом — спёртый воздух пропитан запахом крепкого кофе и стирального порошка.

И Хольт во всём этом, на удивление, не ощущает себя потерянным или чужим ни на мгновение.

Он тянется дотронуться до Димы по меньшей мере раз в полминуты — переплести пальцы, заправить за ухо волосы, стиснуть в руках до грохота в сердце. Всё его тело, начиная мягкими веснушчатыми бёдрами и заканчивая мозолистыми ладонями — неподвластная органика, ярчайшее проявление жизни, колотящееся о рёбра. Он весь — парадоксальное, обжигающее, самое-самое желанное.

Когда Дима проводит его вовнутрь, неловко перебирая пальцы, Хольту хочется прильнуть к искусанным губам до нехватки воздуха, как только сзади захлопывается дверь.

Он унимает искры, потрескивающие на кончиках пальцев, и дожидается терпеливо, когда тот сам потянется за поцелуем в двух шагах от порога комнаты. Там Август подхватывает его за талию, а Дима почти теряет равновесие от его напора — через мгновение Хольту выбивает из лёгких воздух Димина резкая, отчаянная решительность, с которой он прикусывает-лижет чужие губы.

У Хольта тело — умело спутанные искрящиеся провода на месте солнечного сплетения. А у Димы нагретые солнцем шрамы: один на ключице, другой — на обнаженной скуле. Хольта пробивает мелкая дрожь от соприкосновения собственных ледяных пальцев с чужой почти аномально жгучей кожей.

— Подожди секунду, — просит Дима, отстраняясь.

Хольт послушно присаживается на край кровати, пока тот открывает форточку и задёргивает полупрозрачные светлые занавески.

Дима прячет возбуждённый румянец в солнце, бьющем сквозь них, когда опускается напротив, затягивая того в новый поцелуй. Губы у Димы — влажные и раскрасневшиеся, особенно выделяющиеся на бледном лице. И к ним хочется прижиматься снова и снова, опуская ладонь на чужой затылок и ожидая, когда Дубин даст негласную отмашку продолжать.

— Позволь мне, — перехватывает Хольт его пальцы, торопливо расстёгивающие пуговицы.

Августу хочется, невозможно хочется дотрагиваться, ощущать тепло сухой кожи подушечками пальцев, чувствовать, как тело реагирует на каждое мимолётное прикосновение. Дима шумно выдыхает в ответ на то, как Хольт — нарочито вальяжно, растягивая момент — стаскивает его очки с переносицы двумя пальцами и оставляет их на прикроватной тумбочке.

Жадно зацеловывать Димино лицо, находясь между его раздвинутых бёдер, ощущается, как внезапно оказаться в полуметре от солнца — провода перегреваются моментально от того, как просто тот позволяет Хольту подмять его под себя, будто прекрасно понимая, насколько Август им очарован.

Дубин чувствует, как разряды чужих рук искрят, лаская его кожу, чувствует категорически нехватку воздуха. Чувствует, что неуёмная дрожь по всему телу откликается в прикосновениях на талии и смазанных, быстрых поцелуях в районе груди.

Хольт охотно подставляется пальцам, расстёгивающим его рубашку, и сбивчиво шепчет в вожделении, что Дима сейчас может просить о чём угодно, и он непременно исполнит каждое его слово. Его ведёт от ощущения чего-то возвышенного, драгоценного, потаённо-интимного, от того, как Дубин кусает губы, как бегает его взгляд, и как тот мягко стонет ему в плечо.

Дима вздрагивает от каждого приглушённого скрипа кровати, напряжённый каждой клеточкой тела до стиснутых челюстей и быстрых-быстрых выдохов. Воздух с хрипом наполняет лёгкие через приоткрытые, опухшие от поцелуев губы, пока тот наблюдает, как Хольт раздевается — жадно цепляется взглядом за отточенные движения, разглядывает грудь с темнеющими сосками и подтянутые бёдра.

Август нетерпеливо раздвигает Димины бёдра, поглаживая рассыпанные по коже родинки. Дубин под ним растекается, смотрит глазами мутными-мутными и губы кусает в нетерпении.

Потому, что Хольт медленный до безобразия, действия тянущий, смакующий, старающийся распробовать солёную кожу и каждый момент оставить горящим отпечатком в памяти.

А у Димы губы в кровь и щёки алыми пятнами залиты — и кажется, будто ещё мгновение, и он натурально взорвётся от ожидания.

Ощущение мучительно медленных движений чужих пальцев в холодной смазке, погружающихся до костяшек — панацея.

Димино возбужденное до предела тело каждое ощущение незначительное приумножает, заставляя запрокидывать голову в тихих загнанных мольбах, которые Хольт тянет с губ влажными поцелуями.

Дима машинально закусывает ладонь, когда тот входит до предела — осторожно, тягуче-страстно. Толкается размеренно и неспешно, вглядываясь в горящее лицо с глухим, бесконечным обожанием, пока чужие ноги бороздят его спину — по обе стороны от металла, болезненно искрящего лазурью.

— Быстрей, — роняет Дима севшим голосом и почти шёпотом добавляет, — пожалуйста…

Хольт подчиняется беспрекословно — вбивается резко, двигается несдержанно мелкими, рваными толчками. Они смотрят друг другу в глаза неотрывно, теряются в слиянии тел воедино, в контакте распалённой кожи с ледяным, отшлифованным, неидеально-симметричным. Август выходит в последний момент, ощущая сжавшиеся на своём плече зубы, как мольбу кончить синхронно.

Да, к Диме хочется прикасаться.

Он тёплый, совершенно размякший, пахнущий июньским ливнем и графитной пылью. За такое короткое время ставший совсем родным и знакомым — сжатый в руках до дрожи и отдающий электрическим треском по всему телу.

Распалённый под ледяными прикосновениями, просто замечательный.