Погода была пасмурная, солнце спряталось за серыми облаками, и дул прохладный ветер. Совсем непривычная погода для этих мест в летнее время года. Единственный плюс пожалуй, что духоты не было, и в привычных пиджаках пусть и было жарковато, до плохого самочувствия это не доводило, как в иные солнечные дни.

– Конечно, Дмитрий Сергеевич. – Первое, что слышит Штокхаузен, стоит ему войти в огромный кабинет Товарища Сеченова. Голос Нечаева громкий, и эхо распространяется по большому помещению, потому еще от лифта Михаэль слышит расслабленный тон П-3, что заставляет немца хмуриться.

– Тогда расскажешь потом. – Оба мужчины стоят возле стола Сеченова, и кажется, оба достаточно расслаблены, потому довольно резко оборачиваются на шаги Штокхаузена, ведь не ожидали услышать их в тихом и защищенном кабинете академика. Немец остаётся чуть поодаль, дожидаясь, когда закончится разговор. – Ты можешь быть свободен, Сереж. – Тот на то хмыкает, поправляя на руке новую перчатку, с интересом её разглядывая, но все так вежливо прощается с академиком, разворачиваясь и направляясь к выходу.

– И вы тоже, auf Wiedersehen, petu (с нем. "До свидания, петух"), – Бормочет Сергей, проходя мимо пришедшего только что Михаэля.

– Товар'ищ Нечаев! – Недовольно повышает голос Штокхаузен, поджимая губы, на что получает в ответ только смешок. Агент П-3 даже не глядит на него, скрывается в лифте, что определённо заставляет задуматься, почему он вообще терпит такое отношение к себе.

На том немец не задерживается, лишь недовольно, в некоторой попытке скрыть агрессию приподнимает голову, и все же подходит к Сеченову. На лице Штока выражается такое буйство эмоций, что Академик даже вскидывает бровь от удивления и улыбается краем губ.

– Что-то случилось? – Спрашивает он как ни в чем не бывало, поглядывая на недовольного Михаэля с каким-то неподдельным интересом.

– Ничего особенного, – Голос Штока недовольный, но он по привычке уже перестает говорить с акцентом. Достает из внутреннего кармана несколько писем, и стараясь сделать вид, что у него все в порядке, хирург протягивает их Дмитрию Сергеевичу. – Пару писем от Партии и от Майи Плисецкой насчет театра.

– Ага, спасибо, Миш. А ты им сказал, что..

– Да, я передал, что им стоит писать через "Грушу", но они сказали, что по важным вопросам на всякий случай будут писать на бумаге. – Штокхаузен передает бумаги в руки, шумно выдыхает, стараясь вернуть себе самообладание после произошедшего с минуту-с назад.

– Ясно. – Сказал как отрезал. Возникает небольшая пауза, пока Сеченов рассматривает чистые конверты, вертя их в руках и читая то, что на них написано. Однако, секунд через 20, когда Штокхаузен уже думал над тем, чтобы покинуть кабинет академика, Дмитрий Сергеевич прервал тишину: – А что тебе Серёжа сказал?

– Ничего особенного.

– У тебя на лице именно это и написано.

– Вам не стоит волноваться, это очередная глупость. – Немец поднимает взгляд с писем, которые только что передал Сеченову, на чужое лицо, словно стараясь показать, насколько этот вопрос незначительный. На то получает уже ставший родным ехидный взгляд Дмитрия и наклоненную в бок голову.

– Давно он издевается? – После секундной заминки интересуется волшебник, разрывая зрительный контакт, отходя чуть дальше, чтобы отложить письма на стол. Стоит Сеченову чуть отдалиться, как Штокхаузен несколько расслабляется. Он разворачивается, и облокачиваясь спиной на стол академика, устраивается поудобнее для разговора. Дела, конечно, на сегодня еще остались, но почему бы немного не поговорить со своим начальником и geliebte (с нем. "возлюбленный")

– С тех пор как ходить стал. – Кротко отвечает Михаэль, переводя заинтересованный взгляд обратно на Сеченова. – Вам не стоит волноваться, я уже привык.

– К плохому отношению привыкать не стоит, – Усмехается Дмитрий, смотря через плечо. Ехидный и тёплый с тем взгляд пересекается со взглядом Миши, и тот невольно чувствует, как краснота готова проступить на его относительно нежной коже. – Я поговорю с ним.

– Уж поверьте, плохое отношение от П-3 меня вообще не беспокоит. Говорю, не волнуйтесь об этом.

– Мне не очень нравится, когда мои самые надёжные помощники имеют плохие отношения. – Резонно замечает Сеченов, и наконец разворачивается обратно к Штокхаузену. Тот было собирался выпрямится и встать перед академиком ровно, но тот до ужаса неожиданно не дал этому случиться.

Дмитрий Сергеевич подошел уж слишком близко, словно самостоятельно прижимая Михаэля к столу, из-за чего тому приходится буквально сесть на него, вместо того чтобы просто опираться. Взор мужчины остался таким же до ужаса довольным и хитрым, пока Штокхаузен вновь хмурил брови и удивленно бегал взглядом по чужому лицу. Вот теперь уж точно можно было сказать, что некая румяность на его лице появилась.

– Тем более, мне казалось, тебе нравится когда я о тебе беспокоюсь? – Словно риторическим вопросом задается Дима, хитрым прищуром разглядывая чужое лицо. Он что, всегда обращается с ним, как с объектом под наблюдением? Хотя, надо признать, он очень даже прав.

– Т-товарищ Сеченов, вы..? – Штокхаузен никогда бы не признался себе, насколько сильно эта ситуация ввела его в ступор. И, разумеется, не признался бы себе, насколько сильно ему нравится это щекочущее живот чувство, появляющееся при каждом приятном действии его "волшебника". Точнее, пока еще не его, но в данный момент он бы сделал всё, чтобы этот взгляд, в котором Михаэль привык читать только научный интерес, изучал его чуть дольше обычного.

– Миш, – До ужаса спокойный голос Димы разрезает то смущение, что повисло между ними, – Давно ли я тебе нравлюсь?

– Was?.. – Невольно вырывается немецкий, а сам Михаэль старается отвести взгляд куда угодно. Вот уж куда-куда их разговор зашел, а явно не туда, куда стоило бы... – С чего вы..

Длинные тонкие пальцы осторожно поглаживают по щеке, невольно возвращая голову так, чтоб Штокхаузен не отводил взгляд вновь. Это прикосновение было щекочущим, будто по коже водили пёрышком, а под ней загоралось пламя. Словно в ладонях академика была какая-то волшебная сила, пробуждающая внутри нежность и волнение, проходящее вниз, к животу.

– Можешь не отвечать. Однако, ты мне тоже нравишься.

Губы мягко коснулись чужих губ. Михаэль почти не понимал, что с ним происходит – все в нем волновалось от какого-то нового, необъяснимого чувства, и нельзя преувеличить, если сказать, что он таял от этого нового ощущения. Прежде не заинтересованный любовью, Штокхаузен не получал поцелуев от своей искренней любви, потому в этот момент его сердце чуть ли само не трепетало от всего происходящего. Не потребовалось много ждать, чтоб Миша ответил на поцелуй, невольно хватаясь руками, которыми прежде опирался на стол, чужих рук. Волнующее чувство проходило сквозь обоих мужчин, и разорванный поцелуй не оставил ничего, кроме разочарования от его быстрого окончания.

– Mein Gott... Дмитрий Сергеевич.. – Удивленно прошептал Михаэль, все еще не желая отпускать сильные руки его возлюбленного. (с нем. "боже мой!")

– Да, Миш? – Казалось, волнение в чужих глазах тоже присутствовало, и немец теперь даже мог их разглядеть.

– ..И давно ты знаешь?..

– Догадывался месяца с-три. – Прикидывает Дима, отпуская смущенного Михаэля из своих объятий, если их коими можно назвать.

Погода была пасмурная, солнце спряталось за серыми облаками, и дул прохладный ветер. А на душе было тепло.