Тусклый свет нескольких масляных ламп создавал причудливые силуэты теней, таящихся по углам, за разобранной кроватью, позади колонн, пересекающих погружённые в хрупкую тишину покои. Тяжёлый аромат благовоний и молитвенных палочек казался удушающим. К их запаху примешивался запах горящей бумаги. Женщина в струящихся белых одеждах сидела на холодном полу. Её волосы, имеющие странный оттенок осенней листвы, неприлично распущены и разбросаны по плечам и согнутой спине. Губы двигаются в беззвучной молитве, а тонкие аристократичные пальцы подхватывают лежащие рядом листы. Бумажные деньги женщина бросает в миску перед собой, где те непременно сгорают в огне маленького костра. Женщина старается сжечь их быстрее, так как боится, что кто-нибудь из домашних или слуг застанет её за этим занятием. Но она не может иначе, ведь сегодня ровно три года с того момента, как умер её ребёнок.

Госпожа Накахара корила себя в его смерти. Корила мужа. И, конечно, бессовестного племянника императора, совратившего её мальчика. Все они отняли у неё Чую. Все были виновны в её глазах. И всё же, она была просто женщиной. Обычной женщиной, что следит за домом, а не той, что суждено войти в историю. Она боялась мужа, боялась ответственности, боялась последствий. Посему, чтобы успокоить себя, в годовщину смерти сына госпожа Накахара в тайне от всех в своих покоях жгла для него бумажные деньги.

Увлечённая своим занятием, она не заметила, как тень отделилась от одной из колонн. Тень приближалась к ней плавно и бесшумно, будто не принадлежала материальному миру. 

Последний лист бумаги, охваченный огнём, выпал из пальцев женщины в миску, полную пепла, и Накахара с облегчением накрыла её колпачком. Утром верная служанка унесёт это в храм на другой стороне города, чтобы муж её ничего не узнал. После того, как Чуя умер, а Синий Карп забрал его, случилось нечто, чему никто не мог найти объяснений. И Синий Карп и тело Чуи пропали. Больше не опасаясь мести со стороны племянника императора, Хонто не пожелал разбираться с этим делом. Его дважды вызывали на допрос во дворец, но оба раза муж возвращался обратно в целости. Рассказывать что-либо супруге он не собирался. Осаму Дазай исчез, и официальных обвинений в сторону господина Накахары никто так и не выдвинул. 

Госпожа Накахара осторожно задвинула миску с пеплом под маленький шкафчик у стены и поднялась на ноги. За три года боль утраты притупилась, и осталось только чувство вины, призрачным шлейфом преследующее её. Именно на него и свою невнимательность женщина списала то, что садясь на кровать, увидела миску вовсе не там, где она должна была находится по её мнению. Урна стояла недалеко от постели хозяйки дома. Госпожа Накахара вздохнула и опустила босые ноги на холодный пол. Она вновь задвинула миску под шкафчик и забралась на кровать. Но стоило ей сесть среди подушек, поправляя одеяло, как злополучная урна снова была на полу в поле её зрения. В этот раз женщина готова была поклясться, что прятала её.

— Кто здесь?

Слабый голос утонул в тишине комнат. Госпожа закусила губу, медленно отклоняясь в сторону, стараясь рассмотреть каждую тень в своих покоях. Неужели кто-то пробрался в их дом посреди ночи? Вор? Убийцы? А может, это дух её покойного сына явился в годовщину смерти?

Лицо женщины побелело. Пальцы судорожно стиснули одеяло. Это объяснило бы странное поведение миски с сожжёнными бумажными деньгами. 

— Чуя, это ты?

Так тихо. Обманчивый свет луны искажает тени, играя с её воображением. В них чудятся силуэты, а занавески похожи на призраков. Возможно, что она просто сошла с ума.

Госпожа Накахара вновь встала с кровати и направилась к урне. Но когда она наклонилась к ней, с другой стороны края урны сжали чужие пальцы. Ахнув, женщина отшатнулась назад, потеряла равновесие, однако не упала. Чьи-то крепки руки подхватили её, удержав. Миска стояла на полу, перед ней никого не было. Зато некто был за её спиной. Дрожа всем телом, госпожа обернулась. Она знала эти бесстыжие, злые глаза. Эту самодовольную ухмылку человека, знающего, что он всегда прав. Растрёпанные не по статусу волосы, обрамляющие слишком надменное лицо. Человек, уже три года считающийся мёртвым.

— Синий Карп...

Мужчина брезгливо наморщил нос, словно ему подали к столу что-то очень неприятно пахнущее.

— Признаться, я уже отвык от этого прозвища, госпожа.

Время не изменило его голоса, как и льстивую манеру говорить. Госпожа Накахара не то что бы часто общалась с племянником императора, но была весьма наслышана. За три минувших года он не изменился. Лишь в неровном лунном свете блеснули острые зубы, когда он говорил. Женщина осторожно потянула руки, освобождаясь из объятий Дазая. Мысль о том, что он проник к ней, хотя все считали Синего Карпа мёртвым, тревожила её.

— Что Вы здесь делаете, господин Дазай? — она постаралась придать своему голосу твёрдость. — Я требую, чтобы Вы немедленно покинули мои покои.

Осаму ослепительно, хоть и с долей издёвки, улыбнулся, сверкая зубами.

— Так Вы хотите, чтобы я ушёл или ответил, зачем я пришёл к Вам, госпожа?

Женщина попятились. Дазаю не обязательно было таинственно исчезать несколько лет назад и являться к ней посреди ночи, он и без этого вполне умел внушать ужас. То, что он сейчас здесь перед ней, однозначно не сулит ничего хорошего. Но она не хочет играть с ним, тем более зная, что Синий Карп с лёгкостью обставит её.

— Я могу позвать охрану, — всё же попыталась защититься женщина. — Так что Вам лучше уйти.

Дазай склонил голову к плечу, и выцветшая жёлтая табличка с неизвестными символами, прикреплённая к его головному убору, закрыла правый карий глаз. Как она сразу не заметила эту деталь, смотряющуюся столь необычно? Госпожа Накахара не могла припомнить, чтобы видела когда-либо прежде подобные надписи.

— Не думаю, что Вы это сделаете, — улыбка мужчины пропиталась ядом. И хотя сами слова его были уважительны, то, как они звучат, вызывает дрожь. 

Плечи женщины поникли. Она никогда не считала себя смелой, но в обществе Синего Карпа воздух вокруг словно уплотнился, не давая дышать. Точно! Вот что не давало ей покоя в облике ночного гостя! Его грудь была неподвижна!

— Как это...

Рука против воли потянулась к мужчине. Дазай не отстранился, позволив женщине прижать ладонь к его груди.

— Ваше сердце... Оно не бьётся...

— Да.

Стало очень холодно, будто ночной воздух забрался ей под кожу. Теперь она видела всё. Белое, словно луна, лицо Дазая, неестественный блеск его тёмных глаз, сверкающие при улыбке острые клыки под верхней губой. А ещё отсутствие дыхание и биения сердца.

— Вы — не человек...

— Нет.

— А это...

Женщина оторвала руку от его груди и потянулась к заклинанию на голове, но Дазай быстро остановил её, перехватив запястье сильной холодной рукой.

— Не стоит его трогать. В противном случае, наш разговор закончится слишком быстро.

— Кто ты? — спросила поражённая женщина.

На лице Дазая не дрогнул ни один мускул, когда он ответил:

— Я тот, кто несёт смерть.

Так странно, после его слов, чувствуя невероятную силу его ледяных рук, госпожа Накахара перестала испытывать страх. Понимание того, что она абсолютно беспомощна перед этим существом, кем бы он ни был, изгнало из её души любые тревоги. Он избавит её от страха, терзаний, воспоминаний. Он пришёл подарить ей милость покоя. Женщина расслабилась, оседая на пол, но Дазай придержал её и усадил на край постели.

— Ты убьёшь меня?

— Не я.

Осаму отошёл в сторону, чтобы госпожа Накахара могла видеть, как из-за колонны выходит вторая тень. Даже ночь не могла пригасить осеннее золото его волос и безоблачную синеву глаз. Он выглядит таким же, каким Накахара помнит его. Разве что пояс её сына украшает алый шёлковый шарф, каких он никогда не носил прежде.

— Чуя...

Она бы и рада вскочить, броситься к сыну, но ноги не слушаются, и всё, что ей остаётся, хватаясь за простыни одной рукой, второй — тянуться к нему. 

Если Чуя и узнал её, то не подал вида. Молчаливой беззвучной тенью он приблизился к Дазаю и встал рядом с ним. Синий Карп обхватил юношу за украшенную алым шарфом талию, притягивая к себе ближе, взял за руку и, подняв её к своим губам, нежно поцеловал костяшки пальцев.

— Как видите, госпожа, мы женаты. Хотели бы просить Вашего благословения, но, боюсь, что нас благословила та, что имеет больше власти. Наш союз засвидетельствовала смерть.

— Это невозможно, — женщина отказывалась верить своим глазам. — Вы же оба... Мертвы.

— Как тонко подмечено!

Тёмные глаза Синего Карпа сверкнули в полумраке, подчёркивая всю глубину сарказма в его словах.

— Но разве Вы не рады видеть нас? Госпожа?

— Это невозможно, — женщина уронила руку на простыни. Её взгляд затуманился. — Что вы такое? Призраки, пришедшие за моей душой? Злые духи, играющие со мной?

— Отчасти, — Дазай сделал шаг навстречу госпоже Накахара, оставляя спутника позади себя. — В отличие от Вас, я не смог смириться со смертью Чуи. Не смог просто сжечь горсть ритуальных денег и вычеркнуть из жизни того, кто стал ей. И, коль закон, которому я всегда служил, не в силах был вернуть мне желанное, или хотя бы избавить от горести, то я пошёл иным путём. Тёмным, но единственным, что видел. Раз мы не смогли разделить жизнь, то разделили смерть.

Накахара не заметила, когда Дазай успел приблизиться к ней настолько близко, что на последнем слове его острые клыки клацнули прямо у её лица, заставив женщину дёрнуться. Но, памятуя, кто она, и стараясь сохранить остатки гордости аристократки, госпожа Накахара подняла взгляд к глазам Дазая.

— Вы сказали, что не убьёте меня.

Мужчина отпрянул.

— Тогда кто? — из последних сил она старалась держать голос ровным. — Заставите ребёнка убить собственную мать? — перевела взгляд на стоящего позади Осаму Чую. Тот был больше похож на призрака, в то время как Дазай мало отличался от человека. И в отличие от Дазая, Чуя не проявлял никакого интереса ни к разговору, ни к происходящему вокруг него. Он будто блуждал далеко в своих мыслях, из-за чего женщина сделала вывод, что Синий Карп управляет её сыном, как своей марионеткой.

Но Дазай будто прочёл её мысли.

— Я не могу его заставить, — со всей нежностью, которую никто не мог и представить в этом человеке, Осаму взял в руки ладони Чуи. — Вернее, могу, но никогда бы не стал этого делать.

Он осторожно приподнял пальцами подбородок юноши, вынуждая заглянуть в свои глаза. К удивлению хозяйки дома, в этот миг взгляд Чуи стал осознанным и чистым, как когда-то при жизни. 

— Он здесь по своей воле, — продолжил Дазай.

— Я хочу услышать это от него! Скажи, Чуя! Ты хочешь моей смерти?!

— Он не может, — ей показалось, или в голосе Осаму была боль? Разве это возможно? — Ваш муж повредил шею и внутренние органы, — говоря, Дазай осторожно касался шеи и груди Чуи. — И смерть была слишком давно, чтобы он мог восстановиться. Поэтому он такой. Но мне всё равно. Главное, что он рядом со мной. Ах, если бы я только успел раньше! Если бы Вы, госпожа, защитили его!

Дазай обернулся и пригвоздил женщину полным ярости взором. 

— Я не могла... Хонто убил бы и меня...

— Разве это важно?! — слова сочились ненавистью. — Разве мать не должно отдать жизнь ради своего ребёнка?!

— А ты!? — выкрикнула она в ответ на обвинения. — Ты виновен в том, что это случилось! И ты не пришёл ему на помощь!

Осаму будто окатили холодной водой. Его плечи поникли, а голова склонилась, пряча лицо за сенью густых волос. Он почувствовал, как пальцы Чуи крепче стиснули его ладонь.

— Да. Именно так... Но я свою цену заплатил. Я выбрал смерть за свой грех. Теперь настала Ваша очередь, госпожа. А чтобы Вы не сомневались, я покину вас. Меня ждёт Ваш супруг. И это моя вендетта.

Выпустив Чую, Синий Карп запустил руку в карман и вынул оттуда небольшой предмет. Он бросил его на кровать и, не оборачиваясь, вышел из покоев, оставляя мать и её воскресшего сына наедине. Женщина нашла "подарок" и сжала его в ладони. Это была маленькая фигурка рыбки, вырезанная из кости, и, вероятно, выкрашенная лазурью.

— Вот как, — улыбка коснулась бледных губ. — Что ж, наверное, это правильно. Но я не жалею.

Глядя прямо на приближающегося сына, она отбросила назад волосы и отвела в сторону воротник, обнажая шею перед его клыками.

В ту ночь все в доме Накахара, за исключением слуг, что пытались когда-то помочь Чуе, уснули навечно. И в каждой охладевшей руке позже нашли резную фигурку рыбы. 

***

Чуя брёл по лесу. Осаму просил его не покидать убежища без него, но Чуя, решивший, что Дазай слишком опекает его, хотел доказать ему, что способен и сам добыть себе пропитание. И всё же юноша чувствовал, что Осаму, находясь далеко, наблюдает за ним. Это и льстило, и раздражало одновременно. 

Осаму не говорил ему, что после их мести император велел нанять охотников, которые прочёсывали леса и предгорья вокруг столицы. Цзянши ушли дальше от неё. Но Дазай понимал, что его дядя не глуп. Оставлять собственный знак рядом с телами обескровленный людей было неправильно, но только так Дазай смог почувствовать облегчение, спустя долгих три года. Так он показал, что это была его кара. Казнь виновных.

Испытывал ли Чуя какие-либо эмоции по поводу убийства своей семьи? Определённо, нет. Не потому, что был жесток или мстителен, но его разум остался повреждён последствиями смерти. К собственному сожалению, он это понимал. И видел, как из-за этого страдает Осаму. Любовник ни разу не сказал об этом, не показал, но Чуя видел в его тёмных глазах застывшую боль. Он надеялся, что месть позволит Дазаю хотя бы ненадолго избавиться от неё. Сам же Чуя ощущал себя больше мёртвым, нежели воскресшим. Иногда он жалел, что не может уподобиться обычным безмозглым цзянши, бесцельно слоняющимся вперёд и назад, пока голод не заставляет их искать жертву. Заклинания ведьмы позволяли ему роскошь в виде остатков разума и проблесков эмоций, которые обычно разгарались лишь рядом с Дазаем. Только ради него Чуя продолжал своё существование. И пусть он не может говорить, но садится к нему на колени, утыкаясь холодным носом в такую же холодную шею, и нежно скребёт зубами кожу любовника, упорно пытаясь показать, что ему не всё равно, что он по-прежнему любит его, невзирая ни на что.

Погружённый в свои мысли, Чуя сначала уловил запах человеческого тела, и лишь секундами позже понял, что это означает. Люди рядом с их убежищем. Необходимо срочно вернуться и предупредить Дазая. 

Желудок противно свело. 

"Нет! Только не сейчас!" Нельзя позволить сущности цзянши взять верх. Чуя привалился спиной к ближайшему стволу дерева и обхватил себя руками. Нужно держаться. Не для того ведьма оставила ему остатки мозга, чтобы их растерять в приступе голода. Какой же он дурак, что пошёл один. Чувствуя, как теряет себя и как крепчает голод, Накахара молился, чтобы Осаму распознал это по той незримой связи, благодаря которой он следил за ним. 

Ноги сами понесли его к источнику питания. К тем нерадивым глупцам, что сунулись к жилищу двух вампиров. Ими оказались совсем мальчишки, дерзнувшие вступить в бой с голодным монстром. А когда Чуя смог повалить одного из них и разорвать когтями кожу, восхитительный аромат свежей крови наполнил воздух. Он щекотал ноздри и дурманил сознание. Чуя так хотел её. Ровно до того момента, как наглый смертный не сорвал с его головы заклинание ведьмы.

Это было плохо. Очень. Разум, что так бережно пыталась сохранить ведьма и поддерживать Дазай, стал затухать. Чуе стало страшно. Но не за себя. Что будет с Осаму, когда он найдёт его таким, ничем не отличающимся от обычного бездумного цзянши?

Дазай спешил, как только мог, проклиная себя за то, что позволил Чуе пойти одному. Он уже потерял его один раз и должен был беречь, как величайшую ценность. Но как запереть того, кого любишь всем существом? Оставалось только бежать за ним, удерживая ту связь, что позволяла определять направление. Вспышки эмоций, переживаемые Чуей, пугали самого Осаму. Что должно было случиться, чтобы практически безэмоциональный любовник испытал страх. Дазай бежал, ломая ветви деревьев, оставляя на их могучих стволах следы от когтей. И вдруг всё исчезло. Цзянши в непонимании помотал головой — не осталось ни страха, ни горечи. Словно эмоции Чуи полностью выгорели в этой неожиданной вспышке. Ещё несколько шагов спустя Осаму взвыл — связь, что держала их с Чуей, оборвалась...

***

Хироцу стоял перед лежащими на земле Ацуши и Рюноске, в одной руке - меч, в другой - горящая ветвь дерева, прикрывая собой учеников. Каким бы странным ни был новоприбывший цзянши, он оставался чудовищем, пусть и рыдающим над вторым — поверженным — монстром. Признаться, Хироцу никогда раньше не встречал разумных вампиров, а эти, и особенно второй, разодетый в богатые ткани, несомненно обладали разумом. И дело было даже не в том, как убивался монстр по убитому сородичу, дело было в их глазах. В них горел живой ум. И ещё эта способность сопереживать, и боль...

Хироцу крепче сжал факел и прогнал из головы эти ненужные мысли. Мужчина перед ним, без сомнения, цзянши — монстр, способный разорвать его и мальчишек в мгновение ока. То, что он ещё не сделал этого, убиваясь своим горем, не означает, что не сделает через минуту. 

— Не приближайтесь, — глухо произнес старый охотник, опасливо делая шаг в сторону чудовища. — Если он набросится, бегите. В бою вам его не одолеть.

"Как и мне", — трезво рассудил, прикидывая свои шансы, Хироцу, но договаривать не стал. На что он рассчитывал, приближаясь к вампиру с факелом? На то, что тот не обратит на него внимания, воя над телом. Ему бы только попасть хорошенько по чудищу, и тот вспыхнет сам, как сухой тростник.

Не смотря на мягкую неслышную поступь, цзянши вскинул голову и обратил взгляд тёмных с алыми всполохами глаз на охотника. Хироцу замер, чувствуя, как бешено бьётся сердце в груди и звенит в ушах. Но вампир не двигался. Прижимая к себе сородича, он неотрывно смотрел на горящую ветку в руке старика. И вдруг он заговорил. Хироцу от неожиданности открыл рот. Цзянши был не только разумен, но и говорил!

— Давай, охотник, — голос вампира был хриплым и тихим. — Покончи с этим.

Хироцу был ошарашен не меньше своих учеников. 

— Кто ты?

Старый охотник и сам не знал, имеет ли он ввиду, кем был при жизни этот мужчина, или что он сейчас такое. Но цзянши криво усмехнулся, поднял руку и сорвал с шеи кулон. Он быстро отбросил его в сторону, не глядя, и снова обхватил тело на своих коленях.

— Если ты не сделаешь этого сейчас, второго шанса не будет, охотник.

Вампир склонил голову и прижался губами ко рту второго цзянши. Под дружный крик Ацуши и Рюноске "Учитель!", Хироцу бросил факел в спину мужчины. Тот не проронил ни звука, лишь продолжал с любовью смотреть на лежащего у него на коленях юношу, пока пламя охватывало и поглощало их тела. Цзянши горят, как сухой тростник. Не останется даже костей. А потом ветер развеет пепел. До утра из мира исчезнет всё, что останется от двух чудовищ.

Пока Хироцу молча смотрел на горящих вампиров, Рюноске толкнул Ацуши и молча указал в сторону, куда цзянши бросил кулон. Парнишка кивнул, обошёл учителя и поднял вещицу. На грязной ладони лежала маленькая искусно вырезанная из голубого нефрита рыбка коя.